важно. – Я крепко ее обнимаю. – Я рад, что ты мне рассказала.
– Ладно тебе. – Она выпутывается из моих рук. – Только не принимай близко к сердцу.
– Я тебя обожаю.
– Джейми, я же просила!
И она начинает плакать.
– Софи. – Я снова ее обнимаю, и в этот раз она прячет лицо у меня на груди. – Тихо, тихо. Все будет хорошо.
– Я знаю, – сдавленно говорит Софи. – Это от облегчения. Я чувствую себя глупо. Как будто только что раздула из мухи слона.
– Вовсе это не глупо.
Она отодвигается, вытирая слезы.
– Слушай. Обещать, что не уведу у тебя девушку, не стану…
– Так, кто-то должен поговорить с тобой и твоими подружками о том, какая разница в возрасте допустима.
– И я тоже тебя обожаю, – слабо улыбается Софи. – Больше всех на свете. Вот это-то точно признание на века. Десять из десяти за откровенность.
– Неплохо, неплохо. Нужно где-то зафиксировать наши рейтинги…
– Я должна тебе кое-что показать, – перебивает меня Софи и начинает шарить в коробке с вафлями. У нее уходит несколько секунд на то, чтобы найти и извлечь оттуда конверт из рисовой бумаги.
– Мне начинать беспокоиться? – подозрительно спрашиваю я. – Это же не от Мэдди?
– Нет, – смеется Софи, открывая клапан. – Точнее, отчасти. Это от всех нас. – Она переворачивает конверт, и на кровать высыпается стопка открыток. – Ты нас вдохновил.
Я беру одну из них. Адресовано представителю Конгресса Холдену. «Привет, меня зовут Андреа Джейкобс, я уже почти в восьмом классе в средней школе “Ривервью”. Пишу вам, чтобы попросить не голосовать за поправку № 28. То, что в ней предлагается, несправедливо, ущемляет права, поддерживает расизм и вообще жестоко. Прошу, скажите поправке “нет”, иначе я все запомню и буду голосовать против вас через пять лет, когда мне можно будет участвовать в выборах. Спасибо за уделенное мне время. Искренне ваша, Андреа Джейкобс».
– Это Андреа написала?
– Холден не станет голосовать против собственной поправки, я знаю, – говорит Софи. – Но в нашей еврейской школе много учеников из других округов, и конгрессмены, возможно, к ним прислушаются. Не знаю. Может, это бессмысленно…
– Это не бессмысленно. – Я качаю головой. – Это потрясающе.
– Все мои гости подписали открытки. Абсолютно все, – говорит она, толкая меня в бок. – Видишь, не такие уж и страшные у меня друзья. Если не считать Тессу. Она может кого угодно напугать.
С этими словами Софи вытаскивает из стопки еще одну открытку и передает мне.
«Дорогой представитель Конгресса Холден, меня зовут Тесса Эндрюс, мне тринадцать лет, и я учусь в средней школе “Ривервью”. Я пишу вам с просьбой не голосовать за поправку № 28, иначе я скажу своим родителям не голосовать за вас. Дискриминация – это не круто!!! Искренне ваша, Тесса Эндрюс».
– Поверить не могу, что ты всех в это втянула, Софи. – Я смотрю на нее с восхищением. – Да еще и на празднике по случаю бат-мицвы.
– В комнате для подростков.
– Я-то думал, вам отдельная комната нужна, чтобы зажимать друг друга по углам.
Софи переводит взгляд на открытку от Тессы.
– Да. Я тоже.
Глава тридцать вторая. Майя
Когда я сажусь наконец в кровати, на часах уже 12:45.
Ночью я не спала. И сейчас, стоит вспомнить лицо Джейми, у меня сводит грудь. Как он удивился, когда я сказала, что мы не можем встречаться. Как он выдернул свою руку из моей. К глазам снова подступают слезы. Может показаться, что их у тебя ограниченное количество, но теперь-то я знаю: это не так.
Я беру телефон с прикроватного столика. Сообщения продолжают приходить. Есть даже пропущенный вызов от Шелби. Ей я пишу, что говорить не настроена, но благодарю за желание помочь. Пролистывая чаты, невозможно не наткнуться на нашу переписку с Джейми. Я писала ему во время бат-мицвы.
Ты увидишь это сообщение уже после того, как закончишь тост, но я хочу сказать: получилось великолепно! И моя идея с тортом гениальна. Напишу об этом книгу и заработаю миллионы.
Потом, две минуты спустя:
Напомни рассказать тебе про Дрю и Рейчел.
Я смаргиваю слезы. Такая обыденная переписка, словно я и не сомневалась: подобных сообщений будут еще миллионы.
В памяти снова всплывает парковка у храма, с которой открывался вид на небоскребы и дубовую рощу. Раньше мне казалось, что все эти сцены, когда люди вдруг замолкают и наклоняются друг к другу для поцелуя, выглядят не слишком реалистично. Но стоило нам с Джейми оказаться в такой же ситуации, как я поняла: поцелуй в этот момент кажется естественнее всего.
Только вот мы не целовались. Почти, но не целовались. А почти-поцелуй не считается.
Интересно, чем он сейчас занят. Я вспоминаю его расстроенное лицо, бегущие по щекам слезы, и у меня сводит живот. Нужно было попросить его отвезти меня домой. Так мы могли бы хотя бы поговорить по дороге. Во всем разобраться.
Не могу даже вообразить, насколько он сейчас расстроен.
Я открываю Instagram [30]. Вчера, разозлившись, я заблокировала и Джейми, и его бабушку, но теперь нахожу через поиск его аккаунт. Там ничего не изменилось: всё те же четыре фотографии, появившиеся в самом начале, и цитата рабби Ротшильда, которую он выложил вчера. Больше никаких обновлений. Никаких свидетельств катастрофы. Можно смотреть на эти снимки и делать вид, что вчера ничего не случилось.
Как бы мне хотелось этого!
В ленте появляется запись с официального аккаунта штаб-квартиры Россума. Я несколько секунд медлю, прежде чем все же промотать его вниз, к нашему с Джейми ролику. Собираюсь с духом и открываю комментарии. Знаю, не стоит этого делать – это как в какашку наступить, – но я должна знать. Впрочем, стоит прочитать первые несколько штук, и я отчетливо вспоминаю: к такому подготовиться нельзя.
«Они такие милые».
«У Майи губы прямо-таки созданы для поцелуев».
«Не такая уж она и симпатичная».
«Он мог бы и постараться».
«Ставлю на то, что они встречаются, кто меня переубедит?»
К этому последнему сообщению открывается ветка на двадцать семь ответов.
Меня как будто ледяной водой окатили. Я кидаю телефон на кровать. Понятно, почему Джейми не читал мне такие комментарии. Но как мне смотреть ему в глаза теперь?
Сделав глубокий вдох, я все же выбираюсь из кровати. Набрасываю на пижаму толстовку. Выхожу в коридор и слышу звон стаканов. Это мама. Я не хочу с ней все это обсуждать. Вчера она заглянула ко мне поздно ночью, но я притворилась, будто сплю. Но мы живем в одном доме. Рано или поздно нам придется встретиться.
Я тяну время, чистя зубы и умываясь, а потом иду на кухню. И замираю на пороге. Наверное, у меня нервный срыв и мозг галлюцинирует, совмещая самые странные и самые обыденные образы. Вот моя мама готовит чай на кухне. А вот мой папа сидит в гостиной в кресле, положив ноги на журнальный столик, и смотрит футбол.
– Майя! – восклицает он, завидев меня, и выпрямляется.
Значит, это правда. Он на самом деле дома. И сидит на своем обычном месте у телевизора, как и всегда по воскресеньям. Мои родители снова вместе в одном доме, под одной крышей, будто это обычный выходной. Кажется, что комнату озаряют лучи солнца. Они совершенно неожиданно сообщили о том, что разъедутся, а теперь все кончено.
Мама выключает плиту и подходит ко мне одновременно с папой.
– Ты вернулся? – спрашиваю его я. – Я знала, что в итоге вы снова будете вместе. Я знала.
– Ох… нет, милая. – Мама смотрит сначала на меня, потом на папу. – Мы все еще… работаем над этим.
– Я приехал сразу же, как только узнал о случившемся. Мы хотели поговорить с тобой. Вместе, – объясняет папа. – О том…
Ясно.
Я опускаюсь на стул.
Мама мягко кладет руку мне на плечо.
– Как ты держишься? – спрашивает она.
Я пожимаю плечами. Хотелось бы ответить, что все в порядке, и закончить этот разговор побыстрее. Но слова не идут с языка. Потому что на самом деле все совершенно не в порядке. Я не в порядке. По щекам снова текут слезы.
Папа и мама обнимают меня. Они стоят с обеих сторон, я в центре. Если бы 24 часа назад мне кто-то сказал, что мы с родителями будем снова обниматься под одной крышей, я бы растаяла от радости.
Но сегодня радости нет.
Мы уходим в гостиную.
