Хан как сказал, так и сделал: проводил Руна до Суры, дал коней, денег. Рун о налете русских Тугейке ничего не сказал — пусть
сам увидит. Может, до Нуженала боярские воины не доходили, может, вести хану пришли лживые.
Но там, где река Юнга истекает из малого родника, должен был стоять илем того же имени — на том месте нашли наши друзья горы золы и пепла. Тогда Рун сказал Тугейке слова хана. Стало ясно, что беда не минула и Нуженал. Потому как вниз по Юнге сожженными оказались илемы Тюмерля и Кожваши. Еще десять верст по лесу, и там должен быть Нуженал.
Должен быть! А есть ли?
Подъехали они к родным местам в сумерки. В лесу глохла предвечерняя тишина, смутно белели одинокие оголенные березы. Было мертвенно, мрачно и жутко. Выехали на опушку леса, в молчании оставили лошадей. На месте домов лежали обгорелые бревна, чернели головешки, остовы печных труб. Ветер метал по улицам золу и пепел. Сонно бормотала вода на речном повороте, молочный холодный туман полз из ельника, растекался на ветру, поднимался ввысь и таял над вершинами осин и берез.
Стыла кровь в жилах, сердце, будто тисками, давила горькая печаль.
Вдруг из-за опушки леса выскочил ободранный, грязный пес, увидел пришельцев и завыл, подняв морду в небо. Рун рывком повернул коня, огрел пса плеткой. Тот взвизгнул, бросился в лес по тропинке.
— Поедем за ним,— сказал, глотая слезы, Тугейка.— Где собаки, там и люди.
Тропинка была узкая, ветки деревьев хлестали всадников по лицу, но они все ехали и ехали...
Там, где Юнга делает крутой поворот, собака скрылась в черной норе. Тугейка сошел с коня, раздвинул кусты и крикнул по-черемисски:
— Эй, кто тут есть живой?!
Плетенная из лыка завеса откинулась, показался старик. Его грязная борода тряслась, он приставил ладонь к бровям, спросил:
— Кто пришел?
— Это я — Тугейка,— он по голосу узнал карта Токмолая.
— Ас тобой кто?
— Муж Пампалче. Мы домой вернулись. Где все наши?
Токмолай подошел к Тугейке, грустно поглядел ему в лицо.
Глаза его слезились.
— Отец-мать живы?
Карт ничего не ответил и повел Тугейку в чащу.
Пока Ивашка и Сокол гостили у Чурилова, Ионаша дважды тайно ездил в Солхат к хану. Менгли-Гирей жадно выспрашивал о ватаге и Соколе, грыз в задумчивости конец бороды, но совета и приказа не давал. Из доносов грека нельзя было понять, куда клонится судьба ватаги.
Люди, живущие в лесу, в представлении хана были не что иное, как живой товар, рабы. Он не мог думать о ватаге как о военной силе и все помыслы направлял на то, как бы связать это огромное стадо невольников одной веревкой и вывести на рынок Кафы. Сколько золота можно получить!
Когда Ионаша рассказал хану о замыслах капитана Леркари и о том, что лесные люди хотят помочь ему в борьбе против жирных, хан решил действовать. Он спросил:
— Свои люди у тебя там есть?
— Мало, но есть, великий хан.
— Как только в Кафе начнется калабаллык[3], посылай ко мне гонца, а сам будь около атамана. Я прикажу, что делать.
В Кафу грек вернулся как раз вовремя. Ивашка и Сокол собирались в ватагу. За эти дни атаман с Ивашкой да Никита с Семеном сделали в городе большие закупки. Семен тайно дотолковался с Мартином Новелой, хозяином самой крупной оружейной мастерской в Кафе, о продаже трехсот мечей, двухсот копий. Кроме того, Мартин продал много щитов и нательной брони. Ивашка и Сокол ходили по мелким мастерским и скупали оружие поштучно. Сам Никита взялся за дело особенно трудное: уже скоро год, как в Кафе проживали два немца: Хюн из Ахена и Бакард из Страсбурга. Они умели ладить новое и доселе не виданное огнестрельное оружие. За большие деньги немцы продали купцу сто мушкетов и четыре пистоля. А поодаль от немецких мастерских Никита нашел француза Пишо, искусного в изготовлении пороха и селитры. Тот также за большие деньги отпустил Никите четыре мешка пороху и научил, как с этим зельем обращаться.
Много разного оружия продали русские мастеровые, живущие за храмом Благовещенья. Все купленное погрузили на три подводы, закрыли сверху полотном и благополучно выехали из города Никита верхом поехал впереди, за ним шагали кони Ивашки и атамана, потом подряд шли подводы. На передней подводе сидела Ольга с Ионашей, на остальных — возницы. За возами ехал Семен со слугами. Он поехал проводить обоз до ватаги.
В Салах разъехались. Никита с Ольгой и со слугами двинулись в Сурож, а Семен с подводами свернул за Ивашкой на узкую
лесную дорогу. Ольга с Соколом долго прощались, хотя расставались ненадолго: посоветовавшись с ватагой, атаман должен был приехать в Сурож.
* * *
Ватажники встретили атамана радостно. Собрались все.
Сокол поднялся на передний воз, оглядел ватажников и громко заговорил:
— Привез я вам, други мои, поклоны от московского посла и от сурожского купца Никиты Чурилова. Вы, я чаю, его знаете?
— Знаем!
— Госгил у нас!
— Поклонились русские люди не сухим поклоном — просили подарки передать. Есть тут полотно, кафтаны, армяки, рубашки, обувь и еще кое-что. Всем, я мыслю, не хватит, а тех, кто уж больно обносился, оденем. Делить как раз удобно — ватага наша на три котла разбита, а тут три воза. Кирилл, подведи свой котел к первому возу.
Кирилл махнул рукой, и люди первого котла сгрудились у телеги.
Когда полотно, обувь и одежда были розданы, атаман снова потребовал тишины и сказал:
— Окромя одежды, есть еще кое-что. Этого хватит всем.—■ Василько вытащил из-под мешковины новенький меч и взмахнул им над головой. Ватага ахнула. Атаман передал меч Кириллу и сказал: —- На, владей! — потом вытащил еще один и крикнул: — Подходи, кому оружие надобно!
Щиты, шпаги, мечи и каски с первого воза разобрали быстро. Потом делили содержимое второго и третьего возов.
Наконец, Семен Чурилов раскрыл последний сверток, вынул оттуда невиданную штуку. Сперва все думали — арбалет. Но вместо лука у нею висели две железных ножки. Василько подал Семену рожок, тот что-то засыпал в отверстие черной трубы, забил куском шерсти, приладил кремень. Огляделся по сторонам и указал взглядом на верхний край черной скалы. Василько поднял голову: на камне сидели, не ближе чем в двухстах шагах, два старых ворона.
— Попадешь ли? — усомнился Василько.
Не зря же мы с тобой в овраге полмешка зелья спалили. Теперь я умею.— Он расставил ножки, укрепил на них мушкет, прицелился
Громом раскатился по горам выстрел. Густое белое облачко дыма вырвалось из раструба мушкета и растаяло в воздухе, вороны упали со скалы мертвые.
Мушкеты и пистоли раздали самым надежным и толковым ватажникам. Зелье, однако, оставили в мешках. С завтрашнего дня обещано начать обучение ватажников огненному бою и драке на шпагах.
Ныне с утра у Черного камня гомон, какого давно не бывало. Семен Чурилов учит ватажников на шпагах драться. Двое проворных наседают на горожанина, лезут на него, машут клинками. Семен спокойно и ловко отражает удары обоих, потом, остановившись, показывает, как надо нападать, в какой момент наносить удар. Вокруг них сгрудились те, кому достались шпаги,— смотрят, стараются не пропустить ни одного движения. Иные, заучив два-три приема, паруются и начинают стучать оружием — пробовать, как получается. Спервоначалу получается плохо, всюду слышен смех, но потом рука привыкает к легкому эфесу, глаз успевает улавливать движение противника, дело идет бойчее.
Внизу за речкой Василько приучает людей к огненному бою. Показывает, как забивать пыжи, сыпать порох на полку, ставить кремень. Потом ухают выстрелы, и ватажники бегут к осине смотреть, угадали ли? Подбегают, охают и ахают, удивляясь,— свинцовые горошины через такую даль пробивают осину насквозь.
Митька лошадей своих совсем забросил. Скоро полдень, а он не бывал на конюшне, лошади стоят не поены. Зато по стрельбе из пистоля он перещеголял самого атамана. Пули в цель кладет без промаха, надоедает атаману — клянчит порох.
— Ты только что палил,— говорит Василько и отводит протянутую Митькину ладонь. Тот прячет пистоль, из которого вьется дымок, за спину и делает удивленные глаза:
— Вот те Христос — подхожу после всех,— клянется он и снова протягивает руку...
У Ивашки своя забота — Андрейка. Играть на гуслицах приятно, только человеку этого мало. Батя вывел сына к скале, подобрал ему клынч полегче, заставляет рубить кусты. Пусть рука привыкает к сече, наливается силой и твердостью. Обещает дать выстрелить из мушкета!
...Через три дня Ивашка сказал атаману:
