— Бежать надо,— сказал Тугейка.— У князя нрав крутой, я знаю, тебя, боярин, он, может, и помилует, а нас, козявок, запросто придавит. Рука у него горячая, он князьям головы сечёт.
— Простите меня, что в грех вас ввел. Не думал я...
— Ай,— Тугейка махнул рукой,— я и сам бежать собирался. По отцу-матери скучаю, по лесам своим тоскую.
— Верно говоришь, Тугейка,— сказал Иван Рун.— У меня тоже жена с дитем дожидается. Махнем на Волгу вместе.
— Коли так,— боярин обнял их обоих,— то помогайте мне как следует, други мои.
— Что надо делать?
— Я съезжу в монастырь, игуменшей в нем моя родная тетка, договорюсь. А вы поезжайте в Красное сельцо, Катерину в тот монастырь привезите.
— Поймают нас, однако,— усомнился Тугейка.
— Не поймают. Я пущу слух, что бежать задумал, князь погоню за мной пошлет, про вас он не подумает.
— Семь бед — один ответ,— согласился Рун, и в тот же день княжна Мангупская была привезена в монастырь. Боярин дал им денег, и они не мешкая пустились в далекий путь.
И вот четыре ночи бегут они от княжеского гнева. Бегут, почитай, без отдыха. Ночью в седле, а днем у костра разве уснешь? Коней надо сторожить, костер поддерживать, да и если человек боится погони, он все время начеку. Какой уж тут отдых? На пятую ночь они совсем истомились, да к тому же началась непогодь. Над лесами и полями пошел дождь с ветром. Осенние запоздалые цветы, словно сиротинки, все еще надеялись на милость весны, а дождь холодный и бесконечный, хлестал их немилосердно, пригибал к земле...
Всадники вымокли до нитки, их неудержимо клонило ко сну, и когда в стороне от дороги за деревьями замерцал огонек костра, кони, не дожидаясь поводьев, сами свернули на боковую тропинку.
И в довершение всему около костра зазвучал рожок. Он выводил какую-то колдовскую, родимую донельзя мелодию — грустную и протяжную..
— А что, если там злыдни? — спросил Рун, натянув поводья.
— Может, и злыдни,— сказал Тугейка.— Добрые люди сейчас по домам сидят.
— Так зачем мы туда едем?
— А вдруг там хорошие люди? Костер жгут, на рожке играют — не таятся.
— Все равно я дальше ехать не могу. Пусть лучше убьют, но сперва я высплюсь.
На поляне они увидели шалаш из пихтовых веток, высокий навес, под которым горел костер, перед огнем сидел парнишка лет пятнадцати и дул в самодельный, берестяный рожок. Увидев незнакомцев, быстро юркнул в шалаш, и скоро оттуда выползли еще двое таких же подростков.
— Здорово ли живете, робяты? — спросил Рун, не слезая с седла.
— Живем помаленьку,— ответил тот, что сидел у костра.
— Какая нужда вас в непогодь в лесу держит?
— Наверно та же что и вас под дождем в путь послала.
— Мы едем по государеву спешному делу. Мы беглецов ловим. Они тут не у вас хоронятся?
— Поищите. Может, и хоронятся.
Рун соскочил с седла, помог опуститься на землю Тугейке, заглянул в шалаш и присел у костра, протянув к огню озябшие руки. Рядом с ним сел Тугейка.
— Продрогли насквозь,— сказал один из подростков.— Может, кипятком кишки прополощете?
— Не мешало бы,— ответил Тугейка.
Паренек быстро вполз в шалаш, вытащил оттуда закопченный котелок, повесил над костром. Потом бросил туда пучок сухой травы для заварки. В это время рожечник (он, видимо, был старший среди парней) вытянул из шалаша два ветхих полушубка и сказал:
— Одежду-то смените, обсушитесь. А то заколеете совсем,— и бросил полушубки к ногам Тугейки и Руна.
Согретые теплом костра, горячим чаем и полушубками, всадники окончательно поверили в доброту подростков. Тугейка клевал носом, силился не заснуть, но сон валил его.
— Не томись — ползи в шалаш,— предложил старшой, и Тугейка полез на сухие еловые лапки. Рун задержался у костра и спросил:
— Я все-таки узнать хочу — зачем вы в лесу бедуете?
— «Зачем, зачем?» — недовольно ответил старшой.— Коли ты государев человек, то должен знать — тут град Мещерский близко.
— Ну и что же?
— А то, что государь московский наши земли хану Касимке отдал и теперь нам от сего ордынца житья нет,— шепотком произнес подросток.— Я при нем сего говорить не хотел, он, поди, тоже татарин.
— Нет, он, как и я, слуга Москвы.
— А коли слуга, то скажите там, в Москве, великому князю вашему...
— Он и ваш...
— У нас свой князь, рязанский. Так вот скажи своему князю, чтобы он руки Касимке укоротил. А то половина людей в здешних лесах, как и мы, хоронится.
— Скажу,— согласился Рун и полез в шалаш.
— Спите спокойно. Коней мы постережем.
Первым проснулся Рун. Спал он крепко, без сновидений, проспал долго, осеннее солнце тускло светило в проем шалаша. Рун выполз из шалаша и заорал:
— Туга, вставай! Коней увели!
Тугейка пулей выскочил на волю — над пеплом костра вилась тонкая струйка дыма, подростков не было, как и не было лошадей.
— Вот тебе и детушки-малолетушки,— зло сказал Рун.— Обдурили нас, как сонных тетеревов.
Тугейка обошел вокруг шалаша, посмотрел на следы и сказал:
— Они тут для приманки сидели. Где-то недалеко настоящие конокрады были. Смотри на землю — следов много и от сапогов. А эти были, я помню, в лаптях. Что же делать будем?
— Остается одно — идти к Касиму на поклон. Говорят, тут городок Мещерский недалеко...
Только к вечеру беглецы добрались до Касимова городка. Руна и Тугейку несколько раз останавливали татарские разъезды, но, поговорив с Тугейкой, отпускалй.
Над городом возвышался минарет недавно построенной мечети и слышны были призывы муэдзина к вечерней молитве. Около городских ворот Рун остановился и сказал:
— А что если великий князь сюда гонца послал и нас схватят, а?
— Эта беда не беда. Запомни: хан Касим —брат Нурсалтан, а сын ее Магмет-Аминь сейчас у дяди гостит. А он мой друг. Не выдадут, если что.
Тугейка знал, что говорил. Хан Касим их приходу сильно обрадовался, а еще более были рады Магмет-Аминь и сын хана — Шахали.
Касим давно не получал вестей из Москвы и с нетерпением ждал рассказа воеводы о том, как и чем живет сейчас великий князь, не думает ли снова воевать Казань. А Магмет-Аминь, как узнал, что Тугейка был в Крыму, у матери, сразу же уволок его к себе в комнату. Шахали почти ровесник Магметке, и ему, что в Москве делается и как в Крыму живут, узнать интересно.
Друзей напоили, накормили, переодели в лучшие одежды, и потекли беседы.
... — Значит, Менгли-Гирей шерть Ивану дал,—довольно заключает Касим.— Это бик якши. Теперь мы хана Ахмата за перчем[2] схватим, к земле пригнем. Как сестра моя там живет? Ее Менгли не обижает?
— Мудрость Ази ты знаешь. Ее не обидит никто. Менгли во всем ее слушается.
— По ребятишкам не тоскует ли?
— Тоскует. Магмета велела здесь учить, а Абдыл-Латифа к себе переправить просила. Иван Васильевич обещал.
— Это тоже бик якши. Скажи великому князю, что пусть он Абдылку пока грамоте учит, а Магметку пусть у меня держит. Я его ханским делам буду учить, его, чуть подрастет — на Казанский престол посадим.
•— А твой Шахали? А Джанали?
— И до них когда-нибудь очередь дойдет. Мы теперь казанский трон недругам Москвы не отдадим. А вы куда едете и зачем? И почему ко мне пешком пришли?
— Посланы мы в Черемисские края, чтобы дружбу с горными людьми учинить. А в пути у нас лошадей украли,— и Рун рассказал хану про ночевку у костра.
Касим задумался о чем-то, потом сказал:
— Лошадей мы вам дадим, до Суры-реки проводим, а дружбы с черемисами вам не учинить. Нынче летом на ту землю налетели дети боярские, я думаю, без ведома великого князя, и дома там многие пожгли, людей поубивали, скот и добро поотнимали, чем черемис, чуваш и мордву сильно озлобили. Поэтому ты осторожен будь...
... — Ну, говори, Тугейка, говори,— торопил Тугу Магмет- Аминь,— как мать наша живет, что она мне передать велела, что послала?
— Был я у нее дважды. Она хоть и четвертая жена хана Менгли, но властью —первая. Хан ее любит, дорожит ею. Послала она тебе и Абдыл-Латифу грамоту и много подарков, но они у великого князя в Москве остались. Хан Менгли Москве шертную грамоту дал, теперь в Крым часто послы будут ходить, ты не ленись — чаще ей пиши письма, радуй ее. Она по вам обоим тоскует...
Как ни уговаривал Касим погостить у него до первого снега, друзья не согласились. Они были себе на уме: засидишься тут, станет вдруг известно о их побеге, что тогда? Да и на место прибыть скорее хочется: Туга по родным истосковался, Рун-—по жене и сыну.
