Опровергая некоторые положения Стендаля, кристаллизация любви и здесь происходила чрезвычайно быстро. Через месяц все было решено, и Маруся переехала в город. К сожалению, в коммунальной квартире ее песенное дарование не имело того успеха, что в деревне, и понемногу заглохло. Сначала Маруся перестала петь, через некоторое время перестала жалеть об этом, а потом и вовсе забыла, что когда-то пела. Жили они, как и многие другие супружеские пары: сначала хорошо, потому что любили друг друга, потом ссорились и даже чуть не развелись, потому что были в общем разные люди, а потом опять хорошо, потому что узнали друг друга. Постепенно она привыкла к городской жизни, а когда Алексей Федорович перешел сначала в контору, а потом стал заведывать каким-то отделом и денег стал зарабатывать побольше, у Маруси появились новые заботы: надо было обставить квартиру по-городскому, кое-что купить. Она подружилась с соседкой Анисьей Николаевной, большой специалисткой по комиссионным магазинам, и вскоре создала в доме настоящий уют: был приобретен диван со шкафиками по бокам и зеркалом между ними, хороший — метр на полтора — ковер над кроватью, дорогая люстра с висюльками. Однажды сам Алексей Федорович, зараженный семейно-созидательным духом, притащил домой картину в золотой раме, на которой была изображена выходящая из дворца царевна и купающийся рядом с ней лебедь. К сожалению, во время войны картину сжег управхоз, и когда Алексей Федорович с женой вернулись, они увидели лишь светлый прямоугольник на стене, подобный тому, какой остался на стене Лувра, когда была украдена "Джоконда". Иногда к Алексею Федоровичу приходили гости. В эти дни он обычно присылал домой курьера (телефона тогда у них еще не было) с короткой запиской: "Сегодня будуть гости. А. Голова". Маруся приготовляла обед, а выпивку Алексей Федорович приносил с собой.
К обеду приходили только мужчины без жен, Маруся не садилась за стол, она только обслуживала гостей, а обедала потом, когда они уходили.
На ее глазах происходил переход Алексея Федоровича Головы из работника физического труда в работники умственного, и она сама незаметно приобщалась к этому процессу. Сейчас, пожалуй, никто из ее прежних подружек или бывших ухажеров не узнал бы в этой дебелой и обширной женщине ту огонь-девку, которая славилась на весь район красотой и веселостью. Движения ее стали медлительны и ленивы и не от какой-нибудь болезни или усталости, а от постоянного сознания значительности своего супруга и желания не ударить лицом в грязь.
Книги в доме не водились, записываться в библиотеку не хватало времени, поэтому Маруся читала только то, что приносил муж домой, — это были старые, с подклеенными страницами книжки, передававшиеся из рук в руки, как эстафета.
До войны Алексей Федорович два раза ходил с женой в Периферийскнй театр Драмы, Комедии и Музкомедии: один раз на выступление труппы лилипутов, другой — на пьесу, которую написал местный поэт и драматург Сергей Авансюк, собиравший материал для этой пьесы на инструментальном складе, заведующим которого в это время работал Алексей Федорович, и лично пригласивший его на премьеру. Но больше всего Алексей Федорович любил ходить на футбол, где в первые годы сиживал на западной трибуне, а впоследствии дошел до центральной, из чего видно, что футбол отражает продвижение человека по служебной лестнице.
Забыв свои давние полудетские мечты о том, чтобы учиться и стать артисткой, Маруся сделала своей профессией заботу о муже. Не имея детей и никакого собственного дела, она стала жить только его интересами, распространяя на супруга неистраченные материнские чувства, и в конце концов стала чем-то вроде его тени.
Поэтому, когда началась война и его мобилизовали, она вскоре почувствовала невозможность пребывать одной дома и пошла работать в столовую официанткой. Алексей Федорович аккуратно высылал жене денежный аттестат, но за всю войну написал только два письма: одно с самого начала, когда его часть стояла под Черновцами ("Дорогая Маруся! Сегодня наши войска оставили населенный пункт К. Противник несет большие потери в живой силе и технике. А. Голова"), и второе — уже из Германии, где он работал помощником начальника госпиталя по материальной части ("Дорогая Маруся! Сегодня наши войска захватили населенный пункт П… Захвачено большое количество пленных. Бои продолжаются. А. Голова"). В это же письмо была вложена любительская фотография, где Алексей Федорович сидел на пеньке в каске, с автоматом на животе, весь увешанный гранатами, а также заметка его сочинения, вырезанная из армейской газеты, под названием: "В палате для тяжелобольных нездоровые настроения", где писалось о том, что раненые солдаты Арзамянц и Сидоренко отказались присутствовать на политпятиминутке.
Маруся всю ночь проплакала, не могла заснуть и все глядела на фотографию своего Алешеньки в военной форме и на вырезку из газеты, где внизу было напечатано: "А. Голова".
Когда однажды на пороге комнаты появился военный в аккуратном кителе с полевыми погонами, она не сразу узнала своего мужа и только, когда он снял фуражку с артиллерийским черным околышем (Алексей Федорович никогда не служил в артиллерии, но при демобилизации постарался достать такую фуражку), Маруся ойкнула, кинулась к нему и заплакала, на что Алексей Федорович говорил: "Ладно, ладно, чего сырость разводить" и поглаживал ее по спине.
Пусть простит нам придирчивый читатель, что иногда при описании разных картин мы в нашем герое замечаем симпатичные и даже благородные черты характера, но кто может поручиться, что и в самой мерзкой и запущенной человеческой натуре не присутствуют побуждения добрые и приятные, и только не хватает иногда ни времени, ни соответствующей обстановки, чтобы они стали заметными другим. Разве не живет иногда в мрачном мизантропе, наводящем страх и смертную тоску на всех окружающих, нежный и заботливый отец, не спящий ночами в заботах о своем чаде и воспринимающий каждую двойку как угрожающую его будущему катастрофу? Разве не встречали вы хорошего товарища, компанейского человека, широкого и общительного, в строгом и требовательном начальнике, педанте и придире? И где-нибудь на рыбалке, восхищаясь красотой окружающей природы, обнаруживая знания в умении прикармливать леща или ловить щуку на жерлицу, он разве не казался вам простым и естественным человеком, с обаянием, с умением принимать живое участие в ваших собственных историях и делах?
И порядочно ли было бы с нашей стороны, охотно замечая в своем герое и простоватость, и недостаточную образованность, и даже некоторую ничтожность, не замечать в нем другие черты. Разве, имеем мы право, посвятив немало страниц его случайному возвеличиванию, не сказать и об испытаниях, выпавших на его долю, как, например, отсутствие детей, от чего он страдал так же, как страдал бы и всякий другой человек. А как не сказать о таком отрадном явлении, как супружеская верность, которую он хранил в дни мира и войны, чего иногда не встретить в человеке совершенно достойном. Поэтому мы и впредь не будем отворачивать лица при виде иных положительных проявлений его характера, постараемся не искать в каждом его движении только низкие побуждения и внимательно прислушаемся, если даже и почти не слышно заговорит в нем голос совести.
Продвижение Головы по службе шло автоматически, независимо от того, становился ли он образованнее или опытнее. От него никто не требовал ни знаний, ни таланта, ни ума.
Если бы Алексей Федорович был склонен к научным обобщениям, он понял бы, что всякая новая руководящая служба, как правило, состоит из четырех фаз, составляющих один цикл: 1 — Ознакомление с работой, 2 — Критика всего, что существовало до него, 3 — Самокритика и признание уже своих собственных новых ошибок, 4 — Сдача дел. Цикл этот в среднем занимает 3–4 года, распределяясь следующим образом: Ознакомление с работой — 0,5 года, Критика деятельности прошлого руководителя — 1 год, Самокритика и признание собственных ошибок — 1,5–2 года, Сдача дел — от 1 суток до 0,5 года.
Первая фаза является всегда величиной постоянной, не зависящей ни от характера производства, ни от масштаба той или иной организации. Если даже ознакомление с работой и не требует такого срока, оно все равно продолжается полгода в силу установившегося представления о том, что за несколько дней ознакомиться с работой учреждения нельзя, каким бы оно ни было: "Надо дать человеку присмотреться, что с него требовать пока?"
Вторая фаза, как это установлено экспериментально, длится один год, иногда даже немного превышая этот срок, что зависит целиком от принципиальности нового руководителя. Если он хочет упрекнуть старое руководство не только в недовыполнении плана, в плохом качестве продукции и в нарушении финансовой дисциплины, но и в том, что оно стояло на позициях махизма и авенариусовщины, — то, естественно, что уложиться в один год иногда не удается и приходится увеличивать продолжительность этой фазы за счет критики собственных ошибок, что уже является следующей фазой этого цикла. Правда, 3-я фаза — "Самокритика и признание собственных (новых) ошибок" — и сама требует большого времени, так как обычно связана с работой всевозможных комиссий, с проверкой поступающих от сотрудников писем и т. д.
