— Я люблю тебя, люблю…
Он положил ее, уже обнаженную, на диван. Луч света, проникавший через неплотно задернутые шторы, достаточно освещал девушку, чтобы вызвать желание. Наклонившись над ней, он смотрел на нее, вдыхал ее запах. У нее были длинные ноги, плоский живот, маленькие и круглые груди с твердыми сосками, торчащими, как наперстки. И все это, молодое, упругое, ничем не благоухало. Жан-Марк ласкал ее. Она слегка постанывала. А он никак не решался. Он разделся, не переставая смотреть на нее. Белокожая! Блондинка!
— Что-то не так, Жан-Марк? — прошептала она.
Говоря это, она слегка привстала, держа на груди руки с раздвинутыми пальцами, словно морские звезды. Эту позу Кароль часто принимала в постели. Она стеснялась своей груди, которую считала уже немолодой. Это было от избытка кокетства. Временами Валерия была похожа на Кароль. Кароль, перекрасившуюся в блондинку. Смешно! Нелепо! Он бросился на нее, опрокинул, овладел ею — быстро, плохо, грубо и потом отстранился, чувствуя отвращение. Валерия обнимала его, обвивая руки вокруг его шеи и тесно прижимаясь к его бедрам. Несомненно, она была разочарована, но для нее, как и для него, честь была спасена, — сейчас уже можно было изобразить нежность.
— Ты знаешь, так хорошо, — сказала она. — Ты сильный!.. Ты замечательный!..
Он молчал, вдыхая ноздрями воздух. От ее тела, которое только что ничем не благоухало, исходил отчетливый аромат — нежный, сладкий и одновременно терпкий запах напоминал бензойную смолу, нет — ладан…
Кран в раковине капал, издавая легкий хрустальный звук. «Кароль, прости!» Если бы только она была мертва! Не видеть ее больше никогда! А сегодня обед с Дюурионами, Шалузами…
— Ты знаешь, — сказала Валерия, — тот тип в Шотландии, друг моего отца, часами держал меня голую на коленях. Это была какая-то свинья. Я в конце концов ему все сказала. Он ушел в бешенстве. А вот ты мне нравишься… Ты будешь мне верен?.. Лично я тебе ничего не обещаю! Если ты не будешь со мной очень милым…
Она засмеялась, прильнула к нему, приложилась губами к его губам. Потом они закурили. В семь часов Жан-Марк выпроводил ее. Она удалилась сияющая. Для нее это была победа! Вот идиотка! Он открыл окно и вдохнул полными легкими. Наконец-то воздух, холодный, здоровый, свежий, в котором не пахло женщиной! Ему нужно было подготовиться к ужину. Мысленно он уже выбрал галстук — темно-синий в тонкую зеленую полоску.
Это был настоящий театр: все персонажи играли роли, начиная с Кароль и Филиппа, разыгрывавших счастливую семейную пару, и кончая Даниэлем, поглощавшим обед с чисто английской изысканностью, пока преобразившаяся в преданную служанку Мерседес, внимательная и добрая, уходила и приходила, кружила вокруг стола, сверкающего серебром и хрусталем. Даже у Франсуазы лицо было каким-то необычным. Жан-Марк заметил, что она выглядела радостной, загадочной и напряженной. Она была лучше причесана, чем накануне. Он улыбнулся ей через жардиньерку из китайского бело-голубого фарфора и поднял свой бокал. Что за идея возникла у Кароль — пригласить Шалузов и Дюурионов после того, как она поссорилась с ними во время круиза! Светское примирение? Впрочем, Поль Дюурион — крупный клиент конторы Эглетьера!
Разговор был чисто географическим: Греция, Соединенные Штаты, Кот-д’Ивуар. Стоило интересу чуть сникнуть, как хозяйка оживляла беседу каким-нибудь ловким вопросом или забавной репликой. Непринужденность Кароль восхищала Жан-Марка. Он не знал никого, кто мог бы сравниться с ней в шарме и элегантности. Чем более неестественной, деланной она выглядела, тем сильнее нравилась ему. Желание, которое он не мог испытать днем при виде белокожей блондинки Валерии, лежавшей перед ним обнаженной, охватывало его и доводило до дурноты, стоило ему посмотреть всего лишь на руку Кароль, лежавшую спокойно на скатерти. Одержимый этим наваждением, он говорил мало и упорно думал о впечатлении, которое производил на нее. Одетая в черное платье с остроконечным декольте и бриллиантовой застежкой на плече, Кароль просто царила — недоступная, запретная, словно окруженная пуленепробиваемым стеклом. Он готов был бросить салфетку и убежать. Но обед нестерпимо долго тянулся. Даниэль снова попросил мороженого с клубникой, негодяй! А господин Шалуз, который был большим знатоком вин, без конца нюхал и дегустировал поданный к десерту сотерн. К счастью, в этот день у Дидье Коплена была вечеринка. Жан-Марк предупредил Кароль, что сбежит сразу после обеда. Он действительно приходил в себя только за пределами дома.
Наконец все встали из-за стола. Пока Мерседес накрывала в гостиной кофе, Жан-Марк увлек Франсуазу в угол комнаты и прошептал:
— А не пойти ли тебе вместе со мной?
— К Дидье? Но я не приглашена.
— Да это и не обязательно! Там будет очень мило. Он познакомит нас со своей девушкой. Он подумывает о женитьбе…
— Дидье хочет жениться? — воскликнула Франсуаза.
И на ее лице изобразился столь живой интерес, что Жан-Марк раскрыл глаза от удивления: она же едва знала Дидье!
— Да, — сказал он, — это довольно глупо!
— Почему? Если девушка хорошая…
— Даже если хорошая! Брак, знаешь…
— Не всегда!
— О, нет… во всяком случае для нас… Когда надо учиться…
— Да, конечно.
— Так я тебя увожу?
— Мне бы хотелось, но, наверное, это будет не очень вежливо?..
Их прервала перестановка в гостиной: Дюурионы принесли диапозитивы, сделанные во время круиза, и все принадлежности для показа. На комоде поместили проектор, перед зеркалом на камине развернули экран, поставили стулья для зрителей. Господин Дюурион, готовя аппарат к работе, регулировал высоту объектива. Его жена, взявшая на себя художественный комментарий, взволнованная и воодушевленная, суетилась вокруг папки со снимками. Жан-Марк подошел к Кароль и сообщил ей, понизив голос:
— Я собираюсь сматываться.
— Уже? — произнесла она, взглянув на него с недовольным видом.
— Да. Я обещал Дидье прийти не слишком поздно. К тому же я увожу Франсуазу…
— Но… но это невозможно!.. Вы не можете уйти оба!
— Для того чтобы смотреть фотоснимки, мы вам не нужны!..
Жан-Марк говорил быстро, чтобы преодолеть в себе страх — выступать против Кароль было непросто! Как только он вышел из зоны воздействия ее взгляда, ее духов, он вновь обрел уверенность в себе. Дюурионы и Шалузы, когда он выразил сожаление, что они с сестрой не смогут присутствовать на демонстрации диапозитивов, дружно воскликнули, что ни он, ни Франсуаза ничего не потеряют, поскольку в их возрасте имеются занятия и получше.
— Уходите быстро, мои дорогие! — сказала им Кароль со снисходительными нотками в голосе.
— И Франсуаза тоже уходит? — спросил Филипп.
— Ну да, они так договорились, — сухо заметила Кароль.
Даниэль воспользовался случаем, чтобы тоже улизнуть: у него завтра контрольная по физике, а он к ней еще не подготовился.
— Можно уже гасить свет? — спросила госпожа Дюурион.
Кароль безропотно сидела рядом с Моник Шалуз. За время круиза она насмотрелась на Поля Дюуриона, который носился среди руин с фотоаппаратом в руках, щелкал в упор античные храмы и современных крестьян. И вот теперь ей приходится созерцать вереницу этих видов с комментариями Колетт. Лично она ненавидела фотографии. Прежде всего потому, что не считала себя фотогеничной. А еще потому, что эти свидетельства ушедшего времени наводили ее на мысли о старости и смерти. «Придет день, когда от нас уже ничего не останется, кроме маленьких, старомодных, смешных изображений…» Филипп повернул выключатель. Наступила темнота, в которой засветился белый четырехугольник экрана. Кароль услышала, как с глухим звуком закрылась входная дверь: Жан-Марк и Франсуаза ушли. «Это уж слишком, вдвоем!» — подумала она про себя. И со злостью мысленно последовала за ними в их веселое бегство, подальше от взрослых, подальше от скучных обязанностей…
В глубине гостиной неожиданно выросли колонны Парфенона с голубым в белый горошек платьем госпожи Дюурион на первом плане.
— Потрясающе! — запищала Моник Шалуз. — Мрамор, бело-розовый оттенок мрамора! Он красивей, чем в природе!
Потом возник господин Шалуз в шортах и полотняной шляпе перед храмом Нептуна в Пэстуме. Теперь восторгалась Кароль. Казалось, что ее голос звенит под стеклянным колоколом. Этот сговор между братом и сестрой, это радостное соучастие. Жан-Марк, разумеется, сообщил Франсуазе, что порвал с ней. Он гордится тем, что произошло. Еще бы! Его первый мужской успех. А эта маленькая потаскушка с ужимками недотроги, она-то как, наверное, обрадовалась!
— И это, не правда ли, восхитительно?.. Вы помните, Кароль?
— Это… Это Олимпия?
— Нет. Это Дельфы, давайте посмотрим!
— В любом случае, Поль, вы необыкновенный художник! И установка кадра, и чувство объема!
