Он повернулся к жене и в награду получил светящуюся добротой улыбку. Она благодарила за понимание. Ловким движением Кароль пересела на подлокотник его кресла. Их руки соприкоснулись. Кароль вздохнула, и взгляд ее сделался томным.
— Ну вот! — сказала она. — Ты счастлива?
— Очень, — ответила Франсуаза.
В груди у нее встал какой-то комок, настолько тяжелый, настолько твердый, что ей стало трудно дышать. Кароль притянула ее к себе и подставила щеку для поцелуя. Потом Франсуаза обняла и отца. Но ощущение странной комедийности случившегося не покидало ее. Она чувствовала себя и удовлетворенной, и обманутой одновременно. Лицо у нее пылало. Она встала и быстро ушла к себе в комнату.
Громадная негритянская голова смотрела на нее со стола пустым взглядом. Франсуаза рухнула на кровать. Самым простым было бы подождать несколько дней, а затем объявить отцу и Кароль, что, подумав, она решила не выходить замуж. Эта программа успокоила ее. Скоро обед. Она встала, причесалась и пошла в комнату к Даниэлю. Он печатал свой доклад для фонда Зелиджа. Работа была сделана аккуратно, с абзацами, заголовками, фотографиями на каждой странице, с графиками, вычерченными цветными карандашами.
— Как вылизано, да? — сказал он.
Она читала из-за его плеча: «Сторонники ритуала хотят, чтобы смертник, сидя перед хижиной, присутствовал при подготовке к своему погребению… Жена смертника раскрашивает себе тело в белый цвет каолином и держится в стороне…»
— Это правда, то, о чем ты пишешь? — спросила она.
— Конечно!
В доме зазвонил телефон. Франсуаза продолжала читать, увлекшись компетенцией и холодным, корректным стилем брата. Мерседес постучала в дверь.
— Мадемуазель, вас к телефону!
Франсуаза тут же подумала о Козлове. Почему? Она не знала.
Козлов никогда не звонил ей домой. Однако это мог быть лишь он. Она это чувствовала. У него хватило смелости!
Франсуаза побежала в гостиную, где отец и Кароль читали, устроившись друг против друга, и взяла аппарат с низкого столика. Мужской голос в трубке спросил:
— Алло, Франсуаза? Это Ив…
Она замолчала на долю секунды, узнала своего отчима и машинально сказала:
— Ив? Ах, да… Добрый вечер!.. Как мама?
— Неважно. Я звоню тебе прямо из клиники. Ее положили сюда. Она очень мучается. Просит тебя приехать!
— Что говорит врач?
— Ну, ничего… конкретного… Надо ждать… Даю тебе адрес… Клиника Фюзелье на улице де Брюейр в Севре. Сможешь приехать?
— Конечно, — сказала Франсуаза. — Ей что-нибудь нужно?
— Нет, только чтобы ты приехала!
Франсуаза повесила трубку и повернулась к отцу и Кароль, которые делали вид, что ничего не слышали.
— Я не смогу сегодня с вами обедать, — сказала она. — Мама в больнице…
— Ах! — произнесла Кароль равнодушным тоном. — Что с ней случилось?
Франсуаза густо покраснела и прошептала:
— Она ждет ребенка… Ей хотелось бы, чтобы я была рядом…
— Ну хорошо, поезжай, — буркнул Филипп. Кароль улыбнулась:
— Ну да. Собирайся быстрей! Надеюсь, все будет хорошо.
Выходя из гостиной, Франсуаза столкнулась с Даниэлем.
— Ты куда бежишь?
— Мама рожает!
— Ты уверена?
— Да.
— В какой клинике?
— Там же, где Анжелику рожала, — в Севре.
— Я поеду с тобой!..
— Нет, Даниэль! Это совершенно бесполезно!
Она натянула на себя плащ, уже спускаясь по лестнице.
В зале ожидания она нашла Ива Мерсье, который сидел, поставив локти на колени. Увидев ее, он поднял голову. На его лице с бесцветными глазами и коротким, сплюснутым носом отражалось волнение.
— Что-то не очень хорошо, — сказал он. — Ей должны делать кесарево!
— Боже мой! — прошептала Франсуаза.
— Врач не выражает беспокойства. По крайней мере, как только она заснет, ее мучения прекратятся.
— Могу я ее увидеть?
— Нет. Она уже в операционной. Теперь остается только ждать. Садись. — И он указал ей на стул рядом с собой. — Она очень мучилась, — продолжал Ив Мерсье. — Кричала. Звала тебя. Напугала меня. Тогда я тебе и позвонил.
— Ты правильно сделал.
— Мы считали, что это будет в конце декабря. И вот, почти на три недели раньше… Даже не знаю, сколько времени это может продолжаться — кесарево…
— Я тоже, — сказала Франсуаза. — А кто сейчас с Анжеликой?
— Моя мать. Ну, там-то все будет в порядке…
Он откашлялся, вздохнул и замолчал. Франсуаза устремила глаза на стену напротив, выкрашенную в бледно-голубой цвет. В ее тревоге смешались и собственная история и ситуация матери, и она лихорадочно перескакивала с одного на другое. Влажное тепло родильного дома, скольжение медсестер в белом по линолеуму коридоров, резкие крики, доносившиеся через тонкие двери, — весь этот мир кровавой плоти, человеческого начала, рождения пробудили в ней чувство глубокого одобрения. Рано или поздно большинство женщин приходят к этой животной боли, к этой неземной радости. Она сама, если Бог даст… Снова мысли о Козлове волной накатили на нее. Она купалась в них, не открывая глаз. Потом почувствовала, как смутная улыбка возникает у нее на губах. «А мама мучается… Я не имею права!.. Но все будет хорошо!..» К счастью, в зале ожидания они были одни. Ив Мерсье посмотрел на часы:
— Долго!
Внезапно он встал. Дверь открылась. Появился какой-то человек в белой блузе. У него были крупные, мясистые черты лица. Взгляд спокойный и серьезный.
— Я сожалею, месье, — сказал он. — Ребенок родился мертвым. Но операция прошла нормально. Ваша жена вне опасности.
Оглушенная этим известием, Франсуаза посмотрела на Ива. Тот стоял перед врачом безучастно, с подрагивающей верхней губой, и не говорил ни слова. Наконец прошептал:
— Ну да!.. Вот ведь как… Такой удар для нее!.. Это… был мальчик, доктор?
— Нет, девочка.
— Я скажу ей. Она будет меньше переживать. Можно ее увидеть?
— Нет еще. Ее только что привезли в палату.
— А, хорошо!.. Тогда попозже?
— Завтра, месье, завтра…
Ив Мерсье решил провести ночь в клинике, чтобы быть рядом с женой, когда она придет в себя.
— Я тоже останусь, — сказала Франсуаза.
— Нет, — ответил он, — мне бы хотелось сообщить ей об этом наедине. Возвращайся домой. Я скажу ей, что ты приходила. Завтра утром позвоню тебе.
Отзывчивая медсестра согласилась приоткрыть дверь в палату, где лежала роженица. В приглушенном свете лампы, стоявшей у изголовья, Франсуаза увидела свою мать, бледную, лежащую на спине с закрытыми глазами. Она порывисто дышала. Ее руки были тонкими и сухими.
— Она чувствует себя как нельзя лучше, — прошептала сестра. — Идите спокойно, мадемуазель. Что касается вас, месье, как только ваша жена проснется, я за вами приду.
Она бесшумно закрыла дверь и увела Ива Мерсье с Франсуазой в коридор.
Было одиннадцать часов вечера, когда Франсуаза появилась на рю Бонапарт. Машины отца во дворе не было: они с Кароль, вероятно, уехали. Порывшись у себя в сумке, она обнаружила, что забыла взять ключ от квартиры. Но Даниэль должен быть дома — он откроет ей.
Она трижды нажала кнопку звонка. После долгого молчания дверь приоткрылась. Это был не Даниэль, а Аньес.
— Даниэля нет? — спросила ее Франсуаза.
— Нет-нет, мадемуазель, он дома; наверное, в своей комнате. А месье и мадам пошли в кино.
— А вы почему не спите?
— Я пишу письма своей семье, — важным тоном сообщила Аньес.
Регулярно раз в месяц, вымыв посуду, она устраивалась на кухне и, вооружившись ручкой, водрузив на кончик носа очки, закусив губу, писала письма — по четыре страницы — своей многочисленной бретонской родне, которая, впрочем, никогда ей не отвечала.
Франсуаза на цыпочках прошла в коридор, открыла дверь в комнату брата, который спал, свернувшись в своей кровати, лицом к стене. Лампу он оставил включенной. На полу валялся учебник математики. Франсуаза не решилась будить его, погасила свет и осторожно прикрыла дверь. Завтра она все ему расскажет. Голова у нее была тяжелой. Ее преследовала какая-то боль — незаметная, несильная, беспричинная, смутная, тошнотворная. К тому же ее мучила жажда. Очень сильная жажда. Ей захотелось холодного молока, и она направилась в кухню.
Аньес старательно писала. Она подняла голову и посмотрела на Франсуазу, которая открыла холодильник и налила себе стакан молока.
— Вы больше ничего не хотите?
— Нет, спасибо.
— Вы совсем бледная… Наверно, очень устали!
Франсуаза большими глотками выпила молоко. Оно было холодное густое, вязкое, это навевало мысли о траве и ветре. Она поставила стакан. Спать не хотелось.
Чем заняться, она не знала. Аньес продолжала писать. В кухне все блестело. В воздухе чувствовался острый запах лука. Франсуаза заговорила:
