Тогда все простят, что ты сама пошла в постель мурзы. Другого пути теперь для тебя нет.
Нe зря говорят: нельзя до бесконечности натягивать тетиву. Нервы у Эрви все время как натянутая струна была. Но теперь вникла. Эрви села на скамью, опустила низко голову, задумалась, зачем ей жить, если Аказа нет? Куда стремиться, если дома ждет ее позор и смерть? Может, старуха права? Приехать домой сильной и властной, отомстить Мырзанаю, найти убийц Аказа. помочь отцу и народу.
— Что передать отцу? Говори скорее! Мне тут долго быть нельзя.
— Скажи — я сделаю, как он хочет. Мне теперь все равно.
— Давно бы так,— Шемкува погладила волосы Эрви, тихо вышла...
...Бикечи говорят: в гареме, в самых лучших комнатах живут самые худшие женщины. Это они о женах мурзы так говорят. Старшая жена мурзы Паху-бике давно на мужа махнула рукой — она стара. Ее взяли для мурзы из-за богатства. Он моложе ее был тогда на восемнадцать лет. Сейчас ей шестой десяток идет. Вторая валидэ, Джамиля, вся в молитвы ушла. Ходит из мечети в мечеть, аллаху предана. Ей все равно: есть у мурзы возлюбленная или нет. Четвертая жена, хоть и молода, но ленива и чревоугодница. Одна забота у нее: поесть сытно, поспать долго. Детей у нее нет, забот о муже — тоже.
Зато третья жена, Саида, сильно забеспокоилась, когда рядом с нею появилась Эрви. У Саиды четверо детей, все сыновья. Ей о наследстве надо думать. Саида следила за каждым шагом Эрви, и когда к той прошла Шемкува, сразу сообразила, что послал ее туда мурза. Саида вслед за Шемкувой подошла к двери, приникла ухом к щели. Саида поняла, зачем послана старуха. Если дикарку уговорит, будет она женой мурзы.
Утром в доме стало известно, что прибежал с Горной стороны парень и принес мурзе весть: крепость на Суре построена, муж Эрви жив, русские собирают в той крепости большое войско и хотят на Казань идти. Обрадовалась Саида и, улучив удобную минуту, постучалась в дверь Эрви.
— Что надо?—неласково спросила Эрви.
— Радостную весть хочу тебе сказать. Был с вашей стороны Пакманка и сказал, что муж твой Аказ живет в крепости на Суре...
— Он жив?
— И здоров. Русские дают ему сорок тысяч воинов, скоро тебя выручать придет.
— Русские воины на Казань придут — тебе какая радость? Не верю я твоим словам.
— Я не хочу, чтобы ты грела постель моего мужа. Потому и пришла к тебе. Ты мне верь, а старухе не верь. Ее мурза с ложью к тебе послал. Пойми: без его позволения ни один чужой человек в гарем проникнуть не может. Я все сказала.
У Эрви будто крылья за плечами выросли. Дали русские Аказу войско или не дали, не это главное. Главное — Аказ жив! Теперь она знала, как говорить с мурзой, знала, что делать. Весь день была радостной, а поздно вечером пришел в ее комнату Кучак.
— Пакман в Казань прибежал. Хочешь увидеть его?
— Хочу.
— Только он горестные вести принес...
— Все равно хочу.
Мурза хлопнул в ладоши, вошел, склонившись, евнух. Через малое время привел Пакмана.
— О, Эрви. Ты стала красива, как луна в зимнюю ночь,—сказал тот.
— А ты возмужал, Пакман. Здравствуй.
— Я привез тебе поклон от Боранчея.
— Спасибо. Здоров ли он?
— Постарел сильно. Велел тебе мурзу слушать, покорной быть.
— Муж мой, Аказ, здоров ли? Почему он поклон не послал?
— Разве ты не знаешь: Аказа нет в живых. Его убили русские.
— Когда?
— В ту ночь. Он побежал тебя догонять, наскочил на русских, его зарубили.
— Как ты узнал?
— Я сам похоронил его. У Волчьего оврага.
— В прошлую ночь ко мне мурза Шемкуву прислал — она говорила, что Аказа убили в крепости на Суре. Кто из вас лжет?
Пакман виновато глянул на мурзу, тот боднул головой в сторону двери, и Пакман исчез.
— Так кто же из вас говорит правду?—спросила Эрви.
— Пакман не поумнел. Захотел похвастаться. Ты одно знай: Аказа нет.
— Отпусти меня домой.
— Зачем? К кому? Сейчас там Мырзанай хозяин. Тебя он силой выдаст за Пакмана. И будешь ты жить в черном, дымном кудо. Терпеть упреки, сносить побои. А я тебя сделаю звездой гарема, женой сделаю. В шелка одену, Пакман твоим слугой будет. Хочешь?
— Могу ли я стать женой человека, который оплел меня мерзкой ложью? Я знаю, что Аказ жив и русские идут на Казань войной. Ненавижу тебя. Убей меня или отпусти!
— Вот как! Терпенью моему пришел конец. Сейчас же собирайся! Пойдешь в подвал, к моим рабыням. Нет, не к рабыням! Аскерам на потеху! Их много. Они тебе праздник устроят. Иди! Или боишься?
— Уж если я тебя не боюсь — твоих ли мне собак бояться?
— Ну, берегись! Сначала я тобой натешусь, потом—аскерам!— Мурза раскинул руки и пошел на Эрви. Она вскочила на лежанку, с нее забралась на подоконник. Ударила ногой в раму.
— Не ломай раму! Упадешь — разобьешься.
— Какой дурак назвал тебя могучим?—Эрви повернулась к мурзе, пытаясь спиной выбить окно.— Ты лжец и трус! Сюда идут войска, а ты воюешь с бабами!
Эрви ударила ногой по раме, на пол посыпались осколки цветного, наборного стекла. Мурза в два прыжка оказался около окна, схватил Эрви, сдернул с подоконника. Стараясь вырваться, Эрви извивалась, как кошка, царапала лицо мурзы, била по спине кулаками. Мурза держал ее крепко. Понес к двери. И тогда Эрви увидела светильник, укрепленный на стене на высоте человеческого роста. Она вырвала из гнезда бронзовый подфакельник и изо всех сил ударила им мурзу по голове. Кучак пошатнулся, завыл, как зверь, бросил Эрви на пол. «Ты ранила меня, собачья кровь!» В неистовой злобе он начал наносить ей удары носком сапога в бока, в спину, в голову. Эрви потеряла сознание. И почти в тот же момент в дверях показался Хайрулла, крикнул:
— Внимание и повиновенье! Сююмбике — царица Казани!
Кучак зажал рану на голове ладонью, увидел царицу. Она
стояла в дверях, величественная, с легкой усмешкой глядела на мурзу.
— Поклон тебе, великолепная. Милостив аллах, тебя ко мне пославший. Царице слава!
— Здравым будь, мурза. Да ты ранен, я вижу.
— С оружием я был неосторожен...
Сююмбике вошла в комнату, остановилась около Эрви и, метнув на нее короткий взгляд, сказала:
— Тебя я поняла. С таким оружием шутить опасно.
— Повелевай, светлейшая. Прости великодушно. Я вздумал проучить мою служанку.
— Служанку? Давно ли жена Аказа стала твоей служанкой?
— Все подданные ханства — наши слуги.
— Но не все же наложницы.
— Пойдем в мои покои, светлейшая. Здесь не место... Здесь гарем.
— Я женщина, и мне аллах позволил входить в гарем.
— Обычаи неписаные есть...
— Я пришла сюда ради государственного дела. Ты, мурза, допускаешь ошибку за ошибкой. Ты должен делать все ханству на пользу, а чем занялся? Скажи, зачем ты притащил в Казань жену Аказа?
— Позволь, блистательная, спросить: с каких это пор властители ханства стали считать девок в гаремах их подданных?
— Глупец! Ты нуратдин — опора царства. И ты обязан каждый свой поступок, каждое ничтожное решенье соизмерять с разумностью. Ты думаешь, мне жалко девок, что ты таскаешь в свой гарем? Тебе был отдан черемисский край, чтоб там был порядок. А ты ради одной бабенки устроил среди подданых своих драку, ты залил кровью свадебный костер, убил Тугу, озлобил его сына, сжег селенье. И в довершение всего поставил лужавуем никчемного и жадного ублюдка.
Эрви очнулась. Она села, прислонилась спиной к лежанке, с ужасом вслушивалась в слова Сююмбике. Сказала тихо:
— Великий юмо! Какие это люди... Подобие зверей... Народом« правят, а сами сеют всюду смерть и горе. Прокляты вы будьте.
— Эй, Хайрулла! Заткни ей глотку!—крикнул мурза, и старый слуга столкнул Эрви снова на пол, наступил ногой на спину.
— Не тронь ее! — движением руки Сююмбике выслала Хайруллу и, обратившись к мурзе, сказала:
— Ты слышишь: проклинает. И не она одна. Ее устами говорит народ. А между тем у нас над головой нависла беда. Великий князь Москвы идет на нас войной...
— Это мне известно. Ратников ведет князь Вельский... Не очень много. Тысяч пятьдесять. И у нас еще много времени.
— У нас нет времени! Они уже в крепости на Суре. Если бы ты не возмутил присурских черемис и чувашей —они бы крепость эту строить помешали.
