В кремлевских хоромах отошла всенощная. Лениво позванивали колокола, на крепостных стенах протяжно перекликались сторожевые.
В мягком синем небе по-летнему чуть-чуть затуманенная красуется луна. Около храмов в выбоинах каменных плит лужицы блестят, будто серебряные слитки.
Старые богомольцы, выходя из церковных дверей, с ворчанием обходят грязь, молодайки прыгают через лужи, легонько повизгивая.
От царского дворца на землю упала черная тень. На краях тени вырезались очертания шатровых крыш, гребней и маковок. Караульный голова Терешка из тени полюбовался луной в ночной тиши, потом, вздохнув, пошел в душную будку, поплевал на палец и развернул дневальную книгу. На чистом листе гусиным пером написал:
«Мая 26 день. В четверг после раннего кушанья ушел Государь на Коломенские поля тешиться охотою, а с собою был взят иноземный посол.
День был ветрен, ветер невеличек, со вечеры шел дощ с перемоткой. К нощи ударил гром вельми велик, блистала молния, в шел дощ велик с полчаса. В нощи же стало тепло и месячно. И на государевом дворе и около дворца стоял на карауле голова Терентий Ендагуров со приказом».
Потом Терешка вышел из будки и, обойдя всех сторожей, направился в караульные сенцы в надежде вздремнуть часок-другой.
Но разве дадут поспать в беспокойном Кремле?
Дробно зацокали по каменным плитам копыта коней, кто-то подъехал ко дворцу. Ендагуров выскочил и, хоть всадников еще не было видно, догадался, что едет хан Шигалей.
— Ну, басурман лихой!—ворчал Терешка.— Иные к царскому жилью на цыпочках идут, а этот никакие уставы не чтит, гоняет по Кремлю верхом, будто по степи.
На сей раз Шигалей осадил коня далеко от дворца и подошел
к Терешкиной будке пешком.
— Скажи утром государю, что Шигалей в Москве!— проговорил хан и, круто повернув, зашагал обратно.
«Ишь ты,— не здорово, не прощай, а сразу приказ. Будто я ему служу,— обиженно подумал Терешка.— Не передам...»
«А вдруг хан по государеву делу неотложному? Вот тогда батогов попробуешь. Лучше сказать»,—и Терешка крикнул хану:
— А великого князя дома нетути! И седни и завтра!
— Где он?—хан остановился.
— В Коломенском охотой тешится. Завтра на зайчишек пойдут, потом на ведмедя облаву учинить хотели.
Шигалей с досады хлестнул плеткой по голенищу сапога. Пропустить такую охоту! Подошел к Аказу, спросил:
— Еще сорок верст проскакать можешь?
— Могу и больше, а кони устали,— ответил Аказ.
— Лошадей сменим.
Село Коломенское вотчинным землям московских князей принадлежало издревле.
В четверг, в канун приезда государя на охоту, в трех верстах от села на опушке леса служки дворцовые натянули царский шатер. Все другие шатры боярские разместились поодаль, только один, князя Михаила Глинского шатер, приткнулся прямо к великокняжескому. С недавних пор на удивление всему боярству Глинский снова попал в царску милость.
И было чему удивляться! Когда-то Михаил Глинский был литовским князем, самым богатым, самым умным и властным. На королевскую корону замахивался. После неудачи отошел от литовского короля Сигизмунда и стал служить Московскому князю. Лучше его Василий-князь военного советника не знал. Но сколько ума у князя Михайлы, столько же и коварства.
В горячем ратном деле предал он великого князя, перекинулся к Литве, но был в пути перехвачен, закован в цепи и брошен в темницу. Все думали — Глинскому конец. И вдруг князь Михайло на воле и снова советник и воевода. Все гадают: отчего такая перемена? Только боярин Вельский понял, в чем дело, а приехал в пятницу с государем на охоту — еще более в своей догадке упрочился. Сына своего Ваську потихоньку в шатре поучал:
— Смотри, остолоп, и помни: баб остерегайся всю жизнь. Что есть баба? Сеть для уловления мужей: светлым лицом и ясными глазами она колдует. Был у нашего государя один враг — Мишка Глинский, заковали его с божьей помощью в цепи. И никто бы его не вызволил, даже сатана. А она приехала из Вильны...
— Кто она?—угрюмо спросил боярский сын.
— Кто, кто! Олёнка, Мишкина племянница, приехала из Вильны, околдовала великого князя, а он, старый пес, выпучил на нее глаза, будто окунь, оторваться не может. Ан смотрим, через седьмицу Мишка без цепей у государя в гостях. И с той поры пошло. Ты подумай, Васька, все мы не без греха,— боярин крупно перекрестился.— А ты посмотри, что эта Олёнка выделавает! Веры придерживается римской, по городу ходит вольно, порядки чтет иноземные и перед кем подолом-то машет, ты подумай! Перед великим князем! Ежели она успела околдовать, то его погибель ждет. Такой грех никаким зипуном не прикроешь.
— Може, зря это, батя?
— Зря?! Загляни-ко в шатер Глинского, там ее увидишь. Видано ли дело, баба в портках да на охоте. Да кто бы на такое осмелился, если бы Василий Иванович не был опутан? Он ей позволил. Я ужо боярам донесу и митрополиту тоже. Трон осквернять не дадим.
— Зря ты на нее говоришь, батя. Я тоже видел ее: она кротка, смиренна, глаза добрые, будто у ангела...
— Я те дам у ангела!..
И не миновать бы Ваське взбучки, да позвали боярина к государю, чтобы начинать охоту.
Подходя к царскому шатру, Вельский от злости прикусил губу. С другой стороны впритык поставлен еще один шатер. И чей? Хана Шигалея! Видно, принесла нелегкая басурмана, и, смотри ты: рядом с государем жить позволено. А его, боярина Вельского, потомка Рюриковичей, затолкали к бесу на кулички. Боярину до слез обидно. Около большого шатра людей много: сам Василий Иванович на коне, рядом с ним Мишка Глинский, а за ним, срамота глядеть, его племянница Олёнка сидит в седле, на одну сторону ноги свесила и хоть бы глазом повела. По другую сторону государя Шигалей с каким-то новым поезжалым. Тоже вроде из басурманов. Боярин подъехал ближе, поздоровался, как заведено, и все поскакали в поле.
Хану Шигалею поговорить с князем о делах не пришлось: только прискакал и сразу снова на коня — охотой тешиться. Василий Иванович хану очень верил и любил его, потому приезду Шигалея был рад несказанно. Такую великую охоту на зайцев учинили — шум и гам стоял вокруг Коломенского целый день. Весь день травили косых собаками, настигали стрелами, а то и прямо лупили
шестоперами. Зайчишки до того очумели, что, убегая от собак, прыгали на людей, и те били их нещадно. До вечера гоготали над смехотворным случаем: посол барон Сигизмунд Г'ерберштейн распотешил охотников изрядно. Дал ему государь трех борзых, колчан со стрелами и лук, за пояс нож, за спину шестопер—и поехал, бедный, со всей этой сбруей, хоть справиться с ней не мог. Держась иноземных правил, он при каждом появлении государя снимал шляпу и широким взмахом руки отводил ее в сторону. Поскольку государь носился на коне по полю беспрестанно, то барону то и дело приходилось махать своей шляпой. А шляпа глубокая, с широкими полями, с прикрепленным пучком перьев. И надо же было случиться такой оказии—в тот миг, когда посол, увидев государя, отвел шляпу в сторону, из кустов вымахнул заяц, удиравший от своры собак. Место было меж кустов узкое, с одной стороны государь, с другой — посол. А в проходе между ними шляпа, выкинутая в знак приветствия. Куда бедному зайчишке деться? Он и махнул в шляпу, пробил тонкое сукно и вместе с посольским головным убором помчался по лугу. Борзые в замешательстве остановились, сбились в кучу — вместо зайца вдруг перед ними цветной клубок летит. Пока собаки поняли в чем дело, заяц выскочил из шляпы и был таков.
Барон Герберштейн всю эту охоту описал в своей голубой тетрадке, которую вторично привез в Москву. В первый раз Герберштейн был в Москве восемь лет назад, когда приезжал послом от императора Максимилиана. Ныне барон послан сыном Максимилиана Карлом Пятым. Барон еще в прошлый приезд надумал написать о Московии книгу и потому записывал все, что мог узнать и увидеть. Поручив все дела посольства вести Нураголю, барон то и дело отлучался из посольской избы, вступал в разговоры с приезжими людьми, выведывал, выпытывал о землях, кои лежат вокруг Москвы на все четыре стороны. И записывал, записывал, записывал.Барон очень неплохо рисовал, и многие его рисунки позднее попали в «Историю Государства Российского».
Воспользуемся записью Герберштейна и мы. Вот, что писал он об охоте, на которую так спешил хан Шигалей.
«Вблизи Москвы есть место, поросшее кустарником и очень удобное для зайцев: в нем великое множество этих зверюшек, причем под страхом величайшего наказания никто не смеет их ловить, а также рубить те кустарники. Всякий раз, когда государь пожелает насладиться забавой, он едет в это место и потом отправляет за послами своих советников и велит приводить послов. Когда их приведут и они станут приближаться к государю, то принуждены бывают по внушению советников сойти с коней и сделать к государю несколько шагов пешком. Точно так провожали к нему и нас, и он ласково принял нас, сидел на разукрашенном коме, одет был в блестящее одеяние, без рукавиц, но с покрытою головою. Он протянул нам руку и стал говорить через толмача. «Мы выехали для своей забавы и позвали вас принять участие н нашей забаве и получить от этого какое-нибудь удовольствие. Садитесь на коней и следуйте за нами». Платье на нем было наподобие терлика, расшито золотыми нитями. На поясе висели два продолговатых ножа и кинжал, на спине под поясом он имел особый вид оружия — булаву на ремне, украшенную золотом. С правого боку государя ехал изгнанный казанский хан Шигалей, а с левого—два молодых князя. Один из них держал секиру из слоновой кости, у другого же был шестопер. Шигалей был опоясан двойным колчаном, в одном были спрятаны стрелы, в другом заключен лук. В поле находилось более трехсот всадников. Нам поручили самим вести собак, как следует по ихнему обычаю. На краю поля в длинном ряду стояло почти сто человек, половина которых одета в черный цвет, половина—в желтый. Невдалеке от них остановились другие всадники, препятствуя зайцам выбегать на дорогу и ускользать. Вначале никому не дозволялось спустить охотничью собаку, кроме Шигалея и нас.
