Знойно. По высокому бездонному небу медленно плывут редкие кучки облаков. Они ярко отражаются в окрашенных синью озерцах, и оттого воды кажутся глубокими. На самом деле озера мелки. Под тонким слоем воды многометровая толща соли. Едва-едва движется караван невольников. Даже татары-конвоиры приуныли.
В лохмотья превратилась одежда пленников. Лица людей неподвижны. Только почерневшие губы медленно сжимаются и разжимаются — одно лишь слово шепчут изнуренные люди: пить!
Ивашка зубы стискивает, не жалуется. На татар с ненавистью поглядывает.
— Ну, погодите, ироды, дайте только убежать, все припомню.
— Убежишь ли? — спрашивает Василько.
— Не впервой. Пятый год по этой земле мотаюсь. Трижды убегал. Даст бог, убегу и четвертый раз.
— Дома остался кто?
— Сын Андрейка да жена. Живы ли — не знаю. Ежели и живы, все одно муку подневольную терпят. Подожди, князюшко, ужо и до тебя доберусь!
— Зол ты на него.
— А ты к князью добер? Я чаю, нет среди простых людей человека, который не натерпелся бы от них...
— И то,— согласился Василько.
Идет караван невольников. Молчат люди. А дороге нет конца, нет края мучениям.
Идет караван.
Хорошее место Хатырша!
Мубарек привстал на стременах и посмотрел вдаль. Еще полчаса пути, и караван придет к цели. Сейчас Хатырши пока не видно, она утонула в зелени. Только минарет дворцовой мечети сверкает на солнце своим полумесяцем. Бойкая, как молодая кобылица, речонка, извиваясь, бежит по заросшей лесом долине.
Там, где река делает излучину, самое красивое место. Пять лет назад Мубарек посоветовал бею Ширину построить здесь летний дворец. Богат и могуч Халиль-бей из рода Ширинов, много у него дворцов. Но разве плохо иметь еще один, в этой спрятанной от больших дорог прохладной долине. К тому же у Халиля побаливает печень, а воды горных источников, расположенных рядом с Хатыршой, имеют целительную силу.
Бей живет здесь только летом, и то малое время. В его отсутствие дворец в распоряжении нуратдина Мубарека.
В эту весну воины Халиля в Дикое поле еще не ходили. Бею мешают болезнь да какие-то неотложные дела в столице хана Сол- хате. Но нуратдин — военачальник бея — не сидит без дела. Узнал Мубарек, что перекопские татары ходили в набег и вернулись с большим ясырем,— сразу помчался туда. Триста невольников куплены, считай, задаром. Если дать им отдых и немного подкормить,— будет прекрасный живой товар. По хорошей цене пойдет.
Бей Ширин ой как обрадуется удачной покупке. Правда, двадцать невольников умерли в пути, но это невелика потеря. Об этом бею можно и не говорить.
* * *
Под тяжелыми сводами подвала вонь и духота. Люди валяются на полу. Когда-то была тут зеленая кустарниковая подстилка, теперь листья усохли, прутья оголились. Но и этой постели рады истомленные люди.
Третий день живут они в подвале, ждут решения своей судьбы. Молодой черкес — слуга Мубарека — каждое утро приносит несколько ведер распаренного проса и высыпает его в длинное долбленое корыто, что стоит посредине подвала. Потом в этих же ведрах приносят воду и разбавляют густую кашу. Гремя цепями, невольники подбираются к корыту и запускают руки в тепловатую пенную жижу. Тут тебе и еда, и питье.
Иногда вечером черкес, сгибаясь от тяжести, снова появляется в подвале. Он сбрасывает с плеч костлявую тушу овцы. Пленники видят — это падаль. Люди отворачиваются от тухлятины, но черкес знает — к утру от нее останутся только кости.
Мубарек быстро шагал к подвалу, сердито помахивая нагайкой. Он был зол, как тысяча шайтанов. Покупая невольников в Ор-Ка- пу, за одного из них он уплатил дороже, чем за остальных. Кара- ваячи клялся аллахом, что это — сын князя. Большой выкуп думал взять за него Мубарек. Но в Хатырше знатный пленник начал хитрить. От княжеского роду отказывается, письмо князю о выкупе писать не хочет. Этот гяур хочет провести его, известного всем торговца живым товаром.
А в подвале Мубарека ждут. Еще с вечера Василько подполз к дружиннику, которого сочли за княжича, и сказал тихо:
— А что если я отзовусь княжичем?
— Да ты в своем уме?! Неделя не пройдет, обман откроют — голову снесут.
— Авось не снесут. Пока выкупная грамотка туда-сюда ходит— убегу. Я чаю, княжича в подвале держать не станут.
— Куда убежишь? Словят запросто в тот же день.
— Ужо знаю, куда бежать.— Василько приник к уху дружинника и зашептал: — Пусти слух, что я княжий сын, а ежели сбегу— постараюсь и вам как ни то помочь. Слово даю. Я уже все обдумал подробно.
— Твое дело. Мне сказать, что ты княжич, недолго.
К утру все пленники знали — нашелся человек, который решился рискнуть головой, чтобы потом прийти на выручку. Появилась хоть слабенькая надежда на спасение...
Спустившись вниз, Мубарек подбежал к русоголовому пленнику и толкнул его ногой. Тот поднял голову.
— Искажи, грязный свинья, кто ты? — сквозь зубы спросил татарин.
— Дружинник я.
— Твой батька коназ? — Мубарек поднял нагайку.
— Не тронь человека,— Василько поднялся.— Я княжич. Татарин опустил руку, сунул кинжал за пояс. Долго глядел на
пленника, размышляя, затем схватил его за вьющуюся темную прядь волос, закричал:
— Врошь, свиня! Син коназа — белый голова, а твоя?
— Под шапкой погляди,— сказал пленник с усмешкой во взгляде. Мубарек черенком нагайки столкнул с головы шапочку, под ней — светлое пятно русых волос.
— Зачем сразу не сказал?
— Отец-князь ныне бедняком стал. Простого ясырника ему выкупить было бы легче.
5 Арк. Крунняков 65
— Ничаво. Батька для сын найдет любой выкуп. Читать, писать — знаешь?
— Знамо дело, могу. Чай, княжий сын.
— Будешь писать домой. Коназ-батька выкуп проси. Давай* Пленник молча кивнул на закованные в кандалы руки. Татарин
подал знак стражникам, и те сняли с Сокола цепи.
Сидеть неудобно. Василько, умытый, посвежевший, в поношенном кафтане с чужого плеча, склонился над низким столиком. Русая прядь волос то и дело спадает на лоб, мешает писать.
Изредка пленник поднимает голову, думает. Потом легко гонит строку по желтоватому листу бумаги.
Довольный Мубарек ходит около Василька и, поглаживая жидкую бороденку, говорит:
— Напиши коназ-батьке, пусть мало-мало торопится. Через двадцать и еще раз двадцать дней тебя повезу в Op-Капу. Пусть коназ посылает туда три батмана золота, и я отдам ему сына. Если не пошлет — тебе секим башка. Так написал ли?
Сокол кивнул головой. Мубарек забрал письмо, свернул его в трубку и сказал:
— Завтра мой человек повезет бумагу твоему отцу. Ты хорошо расскажешь, как ехать. Потом мы удем мало-мало ждать. Я тебе ашать буду много давать — ты будешь, как молодой конь.
* * *
С тех пор прошла седьмица.
Как сказал Мубарек, так и сделал. Стали Сокола кормить справно, содержали отдельно от других пленников, охраняли кое- как. Знали татары, что не убежать ему с этой земли, да и какой смысл в побеге — все равно скоро выкуп. Даже кандалы сняли.
А Василько только и мечтал о свободе. С этой мыслью и княжичем назвался. Думал перехитрить злодеев и убежать не в сторону Сивашей, куда непременно пошлют погоню, а совсем в другой край — в Сурож, к русским купцам, благо до Сурожа от Хатырши всего полсотни верст.
В одну из темных ночей вырвался он на волю и, верно, обхитрил охрану. Может, и дошел бы парень до Сурожа, да пришла Соколу мысль друзей своих из подвала вызволить. Переждал он день в горах, а ночью подобрался к Хатырше, да только с первых же шагов—неудача. Почуяли чужого сторожевые псы, подняли лай на всю Хагыршу, и не успел Василько повернуться, бросились на него всей сворой. А туг и сторожа рядом. Связали, да и снова на глаза Мубареку. А тот свиреп, как волк. Вернулся из Op-Капу посланец,
привез плохую весть. Караванчи, у которого куплены невольники, перехватил гонца и велел просить прощения у Мубарека за ошибку. Узнал караванчи, что он обманут и настоящий сын князя убит в сече, а тот, кого они приняли за княжича, простой дружинник.
Василька избили за побег до потери сознания и снова бросили в подвал. Очнулся он только на второй день.
— Гляжу я на тебя — глупец ты,— сказал ему Ивашка.— Уж коли назвался груздем — лезь в кузов. Ждал бы себе выкупа до морковкина заговенья, корчил бы из себя княжича.
— А потом?
— Потом было б ВИДНО.
