— Это Джо Лэмптон,— сказал Браун.— Джо, это Нора Хаксли.
— Здравствуйте,— произнес я и протянул ей руку.
— Миссис Хаксли — из редакции «Леддерсфорд ньюс»,— поспешно добавил Браун, как бы прося прощения за свою оплошность. Она улыбнулась.
— Мистер Браун сказал мне, что вы прямо с вокзала, только что вернулись из Лондона.
Я задержал ее руку в своей на несколько секунд дольше, чем полагалось. Мне хотелось быть к ней как можно ближе. Улыбка не меняла ее лица — она была неотделима от него. Теперь я пропал, подумалось мне. Я отпустил ее руку. Я пропал, потому что мне захотелось тут же, сразу, не сходя с места и на любых условиях отдать себя в ее распоряжение; мне захотелось приобщиться к ее спокойной уверенности в себе. А ведь еще тогда, в воскресенье, когда я впервые увидел ее, уже тогда я знал, что это невозможно. Миссис Хаксли. Молодая замужняя женщина, по-видимому бездетная; замужем, по-видимому, недавно. Конечно, это невозможно, ничего хорошего из этого выйти не может.
— Мой тесть держит меня в ежовых рукавицах,— сказал я.
— Когда-нибудь он будет мне благодарен за это,— сказал Браун. И повернулся к миссис Хаксли.— Теперь мы вынуждены вас покинуть, миссис Хаксли. Муниципальные дела.
Он мотнул головой в сторону грязного фасада клуба.
— Здесь делается больше дел, чем в ратуше, и вам это, разумеется, известно. Только не ссылайтесь на меня!
— Еще раз спасибо,— сказала она.— Я пришлю вам гранки. До свидания, мистер Браун. До свидания, мистер Лэмптон.
Поднявшись по ступенькам, мы остановились и поглядели ей вслед.
— Очаровательная женщина,— сказал Браун.— И какая у нее походка, обрати внимание.— Он толкнул вращающуюся дверь.— Зубы слишком крупные, впрочем.
— Мне она показалась очень хорошенькой.
— Весьма решительная особа. Они печатают серию интервью: один день из жизни такого-то — ну, ты знаешь, как они это делают.— Он помог мне снять пальто, что было совершенно необычным знаком внимания с его стороны.— Она пыталась меня поймать целую неделю. Меня эти штуки не интересуют, на черта они мне? Но в конце концов мне надоело отделываться от нее.
«Я пришлю вам гранки»,— сказала она Брауну. Она собирается давать репортаж о моем тесте. Она будет думать о нем, будет припоминать его внешность, припоминать, что он говорил, что делал. Я упомянут не буду. Но это не значит, что она не вспомнит и меня. И я увижу ее имя в газете. Это уже будет какая-то зацепка.
— Такая гласность не повредит,— сказал я.— Вы показывали ей завод?
— Ралф показывал.
— Ралф?
— Ралф Хезерсет.
— Я не знал, что он у нас в штате.
— Он хочет вести с нами дела. Вернее, его отец этого хочет.
— Не понимаю, почему он должен был показывать ей наш завод.
— У него оказалось свободное время. Все сталелитейные заводы одинаковы, ты же знаешь. Да и никакая сила не могла бы его удержать.— Он хмыкнул.— Но пусть поостережется. Вдовушки — опасный народ.
— Вдовушки? — переспросил я.
— Ее муж умер год назад. Несчастный случай — утонул во время купанья. Ты не помнишь?
Я стоял в холле и чувствовал себя, как узник, только что выпущенный на волю из тюрьмы: внезапно все эти зеленовато-бурые обои, и бесчисленное количество каких-то объявлений на стенах, и хвойный запах дезинфицирующих средств утратили всякую власть надо мной. Я просто стоял на довольно грязном полу посреди вестибюля уорлийского Клуба консерваторов и не видел в этом ничего особенного.
— Это занятие для мужчины, а не для ребенка,— сказал я.— В дальнейшем я сам буду показывать завод молодым вдовам.
— Учту на будущее,— сказал он.
— Я, разумеется, покажу ей только, как варится сталь.— Я говорил небрежно-игривым тоном, каким у мужчин принято говорить о молоденьких вдовушках. Боясь выдать себя и продолжая перебрасываться замечаниями о миссис Хаксли в этом тоне, я поднимался с ним по лестнице в бар.
Мы заняли столик в углу. Я погрузился в удобное кресло. Хотя бар был отделан в тех же зеленовато-бурых, угнетающих тусклых тонах, что и вестибюль, но кресла здесь стояли новые и очень удобные. Я глотнул виски и почувствовал, как по телу разлилось тепло, снимая тягостное напряжение нервов.
— Вот чего мне не хватало,— сказал я.
— Выпей еще.— Браун, не оборачиваясь, поднял руку.
Из противоположного угла комнаты к нам устремился официант. Браун принадлежал к тому разряду посетителей, чьи движения официанты ловят на лету. Как Ралфа Хезерсета, подумалось мне, и я ощутил укол зависти.
— Я бы выпил пинту пива,— сказал я.
— Все, что хочешь, голубчик.— Браун сделал заказ.— Уж кто-кто, а ты сегодня это заслужил. Поверь, я очень ценю, что ты приехал прямо сюда.
— Мне-то в общем все равно,— сказал я.— Могу увидеться с ним хоть сейчас.
— Ты волен изменить свое решение,— сказал он.— Я думал об этом. И не вполне уверен…
— В чем вы не уверены?
Он вздохнул. Его шумные вздохи обычно всегда бывали нарочитыми, но на сей раз это был невольный вздох, вполне искренний.
— Сьюзен это будет не по нутру, да и Маргарет тоже.
— Но нельзя же с этим считаться.
— Да, нельзя. Мужчина должен поступать так, как находит правильным. Но ты действительно хочешь этого, ты твердо решил? Еще не поздно передумать.
В баре, кроме нас, было всего четверо мужчин — все примерно такого же возраста, как Браун. Я знал их, вернее, знал, чем они занимаются: лес, мука, текстиль, страхование. Лес и Мука стояли у стойки бара и обсуждали стоимость рабочей силы, Текстиль — за столиком в другом конце комнаты — жаловался на счета, которые он получает из гаража, а Страхование учтиво слушал его, дожидаясь, когда наступит его очередь жаловаться. Из соседней комнаты доносился стук бильярдных шаров, неразборчивые восклицания. Будут еще тысячи вечеров, подобных этому, тысячи таких же вечеров, с такими же людьми. С преуспевающими жалобщиками средних лет, с солидными, благонамеренными горожанами. Я буду сидеть здесь или в конференц-зале, и слушать их, и стараться не задеть их чем-нибудь ненароком, и, сам того не замечая, стану понемногу совершенно таким же, как они. Буду ждать своей очереди пожаловаться, своей очереди заболеть закупоркой вен, своей очереди умереть. И Гарри будет все больше и больше отдаляться от меня, и Барбара, даже Барбара перестанет меня любить. Мир, в котором она живет, своими насмешками и презрением отучит ее любить меня, и она выйдет замуж за какого-нибудь хлыща вроде Хезерсета, и не будет больше сочинять историй о Теплых Великанах, и не будет видеть замков в Беличьем ущелье. А Сьюзен станет такой, как ее мамаша. Все было предначертано заранее. Я получил то, чего добивался, и теперь выплачивал первый взнос.
— Я не передумал,— сказал я.— Если не передумали вы.
— Нет, нет. Два-три члена клуба проявили некоторую… э… тупость, но они не из тех, кто решает.
— Интересно, кто же именно? — спросил я.
— Поищи среди тех, кто пьет имбирное пиво и апельсиновый сок, и ты не ошибешься.
Значит, имелись в виду диссиденты, но в таком месте, как Уорли, это оставляло слишком большой простор для догадок.
— Ну, эти меня мало беспокоят,— сказал я.
— И правильно. Только всегда держи руки чистыми, вот и все.
— Иначе и быть не может,— сказал я.
— У тебя прекрасное положение, Джо. Только будь осторожен.
Это начисто исключало Джин. Это начисто исключало всякую возможность посещения каких-либо вечеринок в Лондоне одному, без жены. Я не знал, сказать ли Сьюзен о той вечеринке, на которой я побывал. Да, будет, пожалуй, благоразумнее рассказать самому, опередить других, опустив, конечно, некоторые подробности. Уорли, в конце концов, отнюдь не отрезан от мира, и в том числе от Лондона. Мне вспомнился Джефф.
Не так уж я был пьян, чтоб не понять: он ревновал ко мне. И перенес свое внимание на Джуди только потому, что Джуди — это его поля ягода, но по-настоящему ему была нужна Джин. И мать Джеффа живет в Уорли, и Джефф наведывается в Уорли время от времени, и уж во всяком случае может воспользоваться услугами телефона. Теперь тревожиться из-за этого было поздно, но это был урок на будущее. Отныне я принадлежал к зеленовато-бурой стране, где смотри в оба, не оступись и чтобы комар носу не подточил — осторожность никогда не повредит. Я всегда должен был помнить, кто я такой, и не мог позволить себе ни малейшего легкомыслия.
— Вы могли бы и не предупреждать меня об этом,— сказал я.— Уорли — маленький городок.
— Слишком даже маленький порой, черт побери.— Он поглядел на часы.— Куда же к дьяволу провалился Джордж?
Я указал на дверь.
— Дьявол всегда легок на помине,— сказал я.
Браун не приподнялся с кресла. Я встал и пожал Джорджу руку. В этой комнате, среди этих людей это было даже похоже на встречу с другом. Мы с Джорджем принадлежали к одному поколению, хотя он и был на десять лет старше меня. Я ненавидел его когда-то — он стоял между мной и Элис. Сейчас же передо мной был просто мужчина средних лет, среднего роста, элегантный, с тоненькими усиками и холодными глазами. Холодными или, быть может, настороженными?
