Так и случилось!
Второй, шустрый и услужливый, молодец в другом месте шумного базара рассказывал другую захватывающую историю, которая тоже свидетельствовала о том, какими несравненными способностями, проницательностью и умом одарил аллах Ибн Сину, еще в утробе матери одарил.
— Был малым еще ребенком Абу Али, даже не умел говорить, и тогда в их доме служила одна молодая девушка. Эта служанка сильно привязалась к ребенку, а ребенок полюбил служанку. Однажды служанка взяла полюбоваться редкое кольцо с сапфиром, принадлежало оно хозяйке дома, стала играть, забавлять ребенка. И не заметила-так заигралась! — что кольцо-то упало в открытый мешок с пшеном. А тут ее позвали за каким-то делом, так что девушка и забыла про кольцо. Ну, а хозяйка вспомнила, что служанка попросила у нее кольцо — посмотреть. Хвать-похвать — нет кольца. И служанка забыла, куда положила его… Ну кто в такое поверит? Девушку обвинили в воровстве. Рыдает девушка. И ребенок вдруг заплакал. Два дня беспрестанно плачет и почему-то все рвется к мешку с пшеном. Отец ребенка, досточтимый Абдаллах Ибн Сина, догадался, что в этом мешке — какая-то тайна. Опрокидывает мешок. Высыпает пшено. И видит золотое кольцо… Отец и мать поражены. И девушка, изгнанная ими из дому, незапятнанной возвращается обратно в дом…
В самых людных местах на базарах, в самых посещаемых лавках рассказывают про эти и подобные чудеса слуги чудо-лекаря Ибн Сины, а сам врачеватель, то бишь Шахвани, весь в синем — и халат суконный, и колпак, который носят врачеватели, — с «Аль-Каноном», стоящим дороже золота, в руках, важно восседает в это время в покоях, богато убранных покоях, предоставленных ему очередным богатеем-доброхотом для приема больных. Длинным-длинна очередь у двери. Закрыв глаза, с гордой, недоступной улыбкой на лице сидит он: робея, входят по одному недужные. Врачеватель держит свою благословенную руку на запястье больного, вслушиваясь в биения тока крови, или прикладывает ухо к животу и к груди — что-то хрипит там не так, как у здорового: ну, а затем мудрец обращается к еще одному шустрому прислужнику своему: открывай-ка заветный сундук с травами. Если заходит к врачевателю перс, то врачеватель травы называет по-тюркски: если тюрк, — то по-персидски или, еще лучше, еще непонятней, — по-арабски. Сие сильно действует на больных, увеличивая и без того безграничное почтение к великому целителю.
В большинстве случаев травы, предписываемые Шахвани, оказывали неплохое воздействие, и разговоры о том множились и множились. За бедными и небогатыми к Шилкиму потянулись и важные господа: придешь на поклон, коль занедужишь. Ну, а вместе с поклоном…
Увы, как раз динары и халаты, наполнившие сундуки мошенников, в конце концов навлекли беду. Так ведь и бывает. Жадность неуемна и чревата бедами.
Однажды из-за денег между Шахвани и одноглазым вспыхнула серьезная распря.
— Верно говоришь: есть тут и твоя доля, шайтан одноглазый! — кричал Шахвани. — Но свою долю ты ведь получаешь от меня, так и скажи спасибо! А ты еще захотел? Долю увеличить? А почему? Кому вы все обязаны? Не мне ли, исцелителю недужных?
Одноглазый дервиш рассмеялся язвительно:
— Целитель великий! Неужто и сам поверил, что ты Ибн Сина?! Упрямый ишак не слушается хозяина. Забыл, кто тебя сделал великим исцелителем, а?
Не предполагал одноглазый, что нанятый им на базаре Хурмитана ишак превратится в шакала, не предполагал. И вот, возвращаясь как-то с караваном из благословенного Гургана в священную Бухару, Шахвани велел своим шустрым молодцам (а число их росло) схватить «одноглазого шайтана», связать по рукам-ногам и незаметно «оставить» средь сыпучих барханов под палящим солнцем.
Так и поступили, упокой аллах душу хитроумного дервиша в садах своих райских…
Да, Шахвани вернулся тогда в родную Бухару с большим богатством! Ушел из Бухары в нищенском рубище, через пятнадцать лет возвратился — большой караван товаров, больше десятка слуг, готовых на все ради господина, наложницы для удовольствий, многие-многие хурджуны, полные денег и каменьев высокоценных… Конечно, Шилким вернул свои сады в Джуи Мулиён и, как некогда отец Абу Файсал, удостоился вступления в круг дворцовых лекарей! Правда, в Бухаре он не решился называть себя Ибн Синой. Но в том и не было особой надобности.
Довольно скоро стал он приближенным лекарем правителя Бухары, эмира Алитегина. Превзошел отца по части и богатств, и почестей.
К несчастью, несколько лет назад нагрянул в Бухару могущественный Махмуд Газнийский, нагрянул с множеством боевых слонов и бесчисленным войском. И надежда и опора, эмир Алитегин сбежал, оставив и священную Бухару, и все свои богатства. Не смог даже прихватить гарем с младшей любимой женой. И любимую дочь бросил на произвол судьбы. И тысячи голов скота. Шахвани побежал вслед, несколько сундуков и несколько юных невольниц из его имущества тоже достались победителям.
Но не беда. Правду говорят: «Была бы цела голова, шапка найдется». Султан Махмуд покинул земли благословенной Бухары, разорив их, как ему хотелось. Алитегин возвратился — данником султана — на трон. Данник-то данник, но он вновь восстановил свое богатство. И Шахвани с ним — новые сундуки с золотом и новые невольницы вместо старых. Единственное, что Алитегин потерял, не смог восстановить, забрав у своих покорных подданных, — так это прежних размеров свой гарем, так и оставшийся добычей султана. Не смог вернуть он и свою любимую младшую жену и любимую дочь. Ну, да что-то ведь теряется в потрясениях сего подлунного мира, хотя надо и правду сказать: эмир не раз отправлял послов в Газну, обещая султану взамен дочери и жены женщин куда красивей, однако Махмуд не захотел отдать обратно двух пленниц. И всякий раз, когда послы возвращались из Газны ни с чем, ревел эмир Алитегин, словно тигр в клетке. Кричал, что соберет войско и пойдет походом против султана Махмуда. Но, придя в себя, вспоминал, как содрогалась земля Бухары под тяжелыми боевыми слонами, как содрогались небеса от их трубного рева, вспоминал блеск копий и сабель, развевающиеся знамена бесчисленного воинства султанского и благоразумно умолкал.
Благоразумно и покойно, ничего не теряя больше, а только приумножая имеющееся, жил и Шахвани.
Правда, тень Ибн Сины и в то время нет-нет да нарушала покой «соперника».
Однажды (да простит читатель, что приходится часто, очень часто прибегать к таким словам, как «однажды» и «вдруг», коли речь заходит о превратностях жизни человеков)… так вот, однажды в полночь к Шахвани, крепко спавшему, кстати говоря, после веселого пира избранных и доверенных, постучался гонец. Когда Шахвани опять явился во дворец, откуда убыл несколько часов назад, то увидел, что в зале заседаний собрались знаменитые улемы благородной и благословенной Бухары, известные ученые, дворцовые поэты и врачеватели. Эмир, угрюмый человек, на лице которого редко играла улыбка радости, несколько сдвинулся на троне в правую сторону, а справа от него сидел незнакомый Шахвани человек, горбоносый и надменный, со значком посла на темнозеленой чалме. Ясно, что прислал его сиятельный и могущественный покровитель правоверных султан Махмуд Газнийский. Но что привело посланца? Оказывается, поиски Ибн Сины. В руках у горбоносого свиток с круглым, величиной с дно большой пиалы, рисунком. Эмир стал показывать рисунок присутствующим — на бумаге было изображение человека! Потом вдруг, наморщив свой маленький, пуговицей, нос, рассмеялся:
— Может быть, среди вас скрывается великий исцелитель Ибн Сина? Нет? А я скажу — да! Посмотрите-ка на Абу Халима Ибн Файсала — разве не удивительно сходство лиц двух врачевателей?.. Почему прячетесь за спины других, почтенный? Не прячьтесь! Ведь покровитель правоверных намерен одарить человека, тут изображенного, золотом, равным его весу!
И воистину: всякий, кто ни поглядел на Шахвани, обязательно прошептал или подумал: «О аллах, он — вылитый Ибн Сина! Вылитый…»
И посол султана раскрыл во всю ширь желтоватые кошачьи глаза свои, поразился, недоумевая, и не без подозрений, что тут — нечисто. Но в конце концов все же здесь знали Шахвани, и думать, что он есть Ибн Сина, для них было бы все равно, что железо принять за золото. И потому тихие возгласы изумления сменились в зале смехом, а смех — у того или иного вельможи — перешел в колкости, и оттого сердце Абу Халима, полное ревности к великому сопернику, наполнилось теперь уже невыносимой завистью-болью.
Он так тогда разгневался на смеявшихся над ним и даже на эмира, что уже на следующей неделе продал — за большие, надо сказать, деньги — все имущество, и своих невольниц в том числе, дом передал надежным людям, положил в переметную суму, рисунок — копию сделал ему дворцовый служитель — и с большим караваном выехал на заре из Бухары в сторону Балха. Две недели спустя он со своим учеником повторил то, что делал когда-то с одноглазым дервишем. Теперь он нанял глашатая: Балх был извещен о прибытии «великого исцелителя Ибн Сины». А молодой ученик рассказывал истории о чудо-лекаре в более доверительных, узких кружках людей.
