…Бируни с трудом поднял голову, дотянулся до кувшина с водой, отпил глоток. Пытаясь прогнать видение — те четыре виселицы, так ясно стоявшие перед взором, — снова закрыл глаза. Но страшное видение не уходило, не уходило! Не уходило!
Наставник в белой, как саван, длинной холщовой рубахе, босой, простоволосый, стоит под высокой петлей, гордо держа большую бритую голову, прямо стоит, развернув плечи и грудь. На худом замкнутом лице, в острых глазах, устремленных в небо, — ни страха, ни даже тревоги!
Под грохот барабанов, литавр и труб открылись дворцовые ворота. В сопровождении приближенных, вельмож и судьи, имама Саида, показался султан Махмуд. В окружении воинов на гарцующих конях, с обнаженными мечами. Султан поднялся на высокий помост, воздвигнутый напротив настила с виселицами. И на площади все замерло. Толпа, бурлящая, как неспокойное море, мгновенно стихла. Будто всю площадь залило глубокой водой.
Бируни, выпущенный из клетки темницы, стоял в толпе, даже не в самой толпе — среди ученых мужей. Он-то был прощен. Оцепенев, во все глаза смотрел прощенный ученик на непрощенного наставника. Всем существом своим стремился к старику — хоть бы в последний раз обнять его, проститься-, он, Бируни, просил небеса свершить чудо и освободить наставника, увести его из-под виселицы!
Но чуда не произошло.
В тишине судья, имам Саид, встал с места и начал речь. Он превознес сиятельного и могущественного, тень аллаха на земле, десницу ислама и покровителя правоверных, султана Махмуда Ибн Сабуктегина. Да, повелитель крепко держит меч справедливости… О, как он тверд в рвении своем истребить всех иноверцев, всех безбожников! Голос имама Саида то стихал почти до шепота, то рокотал горной рекой, завладевая толпой и будоража толпу. Голос лился и лился, как вдруг наставник, стоявший под виселицей, поднял руку и громко сказал:
— Что такое аллах, эй, нечестивец кази?
И сам же ответил:
— Справедливость!
И затем позолоченные порталы главного дворца эхом отразили еще вопросы и еще ответы:
— Что есть священный коран?
— Справедливость и совесть!
— Что есть благодеяние?
— Любовь и жалость к несчастным и сиротам!
— Что есть самый тяжкий грех?
— Это значит: подобно тебе забыть совесть и справедливость, утолять свою похоть и действием, и словом, ибо есть и блудословие…
Голос наставника каждый раз при обращении к имаму гремел воистину громом. Его слышала и слушала площадь и весь город: крытые базары, мечети, караван-сараи и лачуги бедняков там, за речкой. И никакая сила, казалось, не могла остановить наставника!
Первым очнулся султан:
— Где нукеры? Слушать эти нечестивые словеса — грех непростительный! Заглушить голос безбожника!
«Заглушить! Заглушить!» — отозвалось в позолоченных порталах.
У виселицы началась возня. На шею наставнику накинули петлю, но затянули не сразу (ждали приказа), и над толпой, гудящей, как море, успело прозвучать:
— Эй, раб аллаха! Махмуд! Продал совесть и веру за земные блага! Слушай мое последнее слово! Великодушный творец да не простит твоих грехов! Тех, кто погряз в крови безвинных, как ты…
— Руби веревку!.. Разогнать всех!
От крика султана всадники на нетерпеливых конях ринулись в толпу, опрокидывая и топча попавшихся на пути…
…Вот уже тринадцать лет эта зловещая картина мучает душу. Скорбь ушла в глубины сознания, но когда начинает болеть… то так остро-больно, будто кто-то колет его иглой!
Наставник жаждал справедливости и равенства людского. С юношеских лет и он, Бируни, ищет обитель справедливости и милосердия. Можно сказать, что на пути не было улицы, куда бы ни заходил он, не было дороги, которой бы ни испробовал. Надеялся на благость всевышнего, который все видит и каждому воздать бы должен по заслугам. Пытался пробудить жажду истины в правителях, — не во всех, понятно, но в таких, как Кабус Ибн Вушмагир, Мамун Ибн Мамун. Даже и в султане Махмуде на первых порах, но тут, как говаривал наставник, истина и справедливость бежали прочь от человека, будто ветер, будто дикая газель, которую невозможно поймать. Он всю свою жизнь бегает и ловит «газель»: ищет ее в книгах, в науках, — ищет, и там иногда находит, но вот в жизни… Зачем ему было отрицать существование злосчастного «божественного плода», о котором болтал Унсури? Ну зачем? Стоило бы подтвердить: «Да, такие плоды, такие деревья существуют», — и не в этой дышащей могильным холодом яме находился бы сейчас, а, как Унсури, нежился на пуховых курпачах в почете и радости. А он и тут решился сказать правду… Как до того поступал…
Несколько лет назад Бируни вернулся из Индии, и султан пригласил его к себе во дворец. Абу Райхан, увлеченный изучением звездного неба, сутками не выходил тогда из обсерватории, которую сам, можно сказать, построил: вечерами и ночами наблюдал за движением планет, а днем был занят тем, что математически обрабатывал наблюдения или же отдыхал — за книгами, привезенными из Индии.
Еще до вызова во дворец султан, который готовился тогда к походу на Бухару, поручил Бируни составить гороскоп, определить счастливые даты для того похода: Бируни же отделывался от поручения объяснениями посланцам султана, что-де не очень он сведущ в науке предсказаний, что он звездочет, но не маг. Видно, такие объяснения султану не понравились, и он призвал Бируни пред свои очи. Холодно встретил, даже не пригласил сесть, тут же приступил к делу:
— Мавляна Абу Райхан, твои приятели-друзья, — султан кивнул на сидевших поодаль ученых и поэтов, — считают тебя непревзойденным ученым, мудрецом, который рождается один раз за целый век. А когда я, ничтожный раб аллаха, дал тебе некое поручение, ты прикидываешься невеждой и отклоняешь просьбу! Как это понять?
Бируни, сложив руки на груди, поклонился:
— Простите великодушно, благодетель! Я усердно служу вам, делаю все, что в моих силах. Но на что не хватает у меня ума и соображения…
Султан прервал ученого, ядовито бросил:
— Мы и пригласили тебя, чтоб проверить твой ум и сообразительность. Подними голову, посмотри вокруг, мавляна! В этой зале сколько дверей?
— Четыре, покровитель правоверных!
— Хвала, хвала тебе… Сейчас я, раб аллаха, выйду отсюда — через одну из этих дверей. Ты же должен угадать, написать на бумаге, из какой я выйду, и положить лист… ну, вот под эту подушку, на курпачу. Если угадаешь — наденешь новый халат, не угадаешь — снимешь свой…
Сказав так, султан обратился к Унсури:
— Дай бумагу и перо мавляне!
Бируни продолжал стоять в середине залы. Ничего не поделаешь, султану захотелось поиграть… Выставить его посмешищем перед своими лизоблюдами, а чего доброго — дать и шах и мат.
Глаза у Бируни вспыхнули. Ах, так… Ну что же, сыграем. Только пусть гнев не затмит тебе разума, Абу Райхан!
Так сказал он самому себе. Окинул взглядом двери и стены. Сверкнула мысль-догадка, и, выхватив из рук Унсури перо и бумагу, он быстро написал свое предположение: сложив вчетверо лист, отдал султану.
Султан сунул лист под подушку, но, так и не встав с места, крикнул:
— Где мастера? Позовите!
На пороге возникло пятеро с кирками и кетменями.
— Откройте-ка проход вон на той стороне стены, где кыбла[61]. Быстро!
Мастера с грохотом начали свою работу. Когда отверстие в стене стало достаточным, султан поднялся и, чуть согнувшись, прошел через него из залы и тут же вернулся в залу.
— Читай ответ! — сказал он Унсури, хитро посмотрев на всех собранных по сему случаю.
Унсури вытащил лист бумаги и, столь же загадочно улыбаясь, что и повелитель, развернул его. Лицо его внезапно побелело.
— Читай же! — воскликнул нетерпеливо султан.
— От… ответ правильный, повелитель.
— Читай!
— А именно… Здесь сказано, что вы, благодетель наш, выйдете не из… двери, а велите прорубить стену…
— О аллах! — прошептал кто-то из окружения.
— Халат и вина! — приказал султан и, отвернувшись от поэта, добавил, понизив голос: — Гордыня движет тобой, мавляна, — так выходит. Если захочешь… Все способен постичь, мавляна! А если не захочешь… то не захочешь определить счастливое для нашего похода время…
— Повелитель, простите, но…
— Ты свободен, мавляна!
…Да, поэт Унсури и тогда сделал то, чего не смог сделать Бируни, — составил-таки гороскоп, предсказал счастливые дни, которые принесут походу победу. И вместе с войском султана отправился в поход. И видел, какие страдания причинил Бухаре Махмуд, и воспел его, и получил бесчисленные дары.
, Ладно, пусть… Не меняться же ему из-за их игр и прихотей.
Конечно, скажи он им, что «божественные плоды» существуют где-то за дальними морями, и они начали бы искать, то… пока проискали бы, не стало бы, скорее всего, самого султана. А он, Бируни, вместо этого, вместо хитрой игры… Ладно, пусть все дары, все богатства достанутся лизоблюдам. У него же одно-единственное желание — довести до конца начатые труды свои. Другого желания нет. Среди книг, намеченных им, есть и та, что он намерен посвятить наставнику Абдусамаду Аввалу!
