— Ладно, я тебя оставляю!
— Что это с тобой? Ты не проводишь меня до дома?
— Нет, у меня много дел.
— Ты скотина!
— Тебе же отсюда недалеко!
Она бросила на него мстительный взгляд:
— Дело не в расстоянии!
— А в чем же?
— Ни в чем! Ты слишком глуп, Даниэль!
Он засмеялся:
— Не злись! Ну иди, до свидания!
Он развернулся и, сунув руки в карманы, зашагал своей дорогой. Придя домой, заперся в комнате, решив заниматься. «Дело Даниэлы» закрыто. Теперь голова у него свободна. Не настолько, однако, чтобы интересоваться вариациями функции y=f(x). Никогда, наверное, у него не хватит упорства проглотить всю эту математику. К тому же Даниэль уже и не знал, к какой профессии себя готовить. В прошлом году он хотел стать инженером или ветеринаром. И то и другое желание у него отпало. Зато он был очень увлечен составлением отчета об экспедиции в Кот-д’Ивуар! Значит, журналист? Почему бы и нет? Если к кабинетным писателям-романистам или тем, что рассказывают, не сдвинувшись с места, вымышленные истории, он испытывал лишь небольшое уважение, то репортерами, неутомимыми искателями авантюр, восхищался и завидовал им. Везде, где что-то приключалось, они тут же оказывались со своей камерой и блокнотом. Зачем тогда заниматься математикой? Значит, ему нужен философский класс. А потом Школа журналистики. Правда, у него плохой стиль изложения, да и орфография весьма приблизительная. Ну что же: он будет приносить информацию, а другие добавлять к ней соуса. Однако! Как всегда, он забыл о препятствии и видел только финиш. Сначала экзамен на бакалавра с его обработкой.
«Мне это противно!.. Мне это осточертело!..» Даниэль скулил вполголоса, глядя на взаимозаменяемые формулы. Переходя к уравнениям, он вспомнил о Даниэле в ее розовом свитере, облегающем грудь, с мокрыми волосами, мягкой улыбкой. Не слишком ли он был с ней резок? Еще немного, и она бы, наверное, расплакалась, когда он бросил ее на тротуаре. Но это было неизбежно. Он обязан был порвать с ней. Ведь и у него самого это вызвало мимолетную грусть. Даниэль закурил. Дым был и в душе у него, и вокруг — легкий, серый, рассеивающийся. «Она думает, что я из мрамора! Бедная крошка! Если бы она знала!.. Знак квадратного трехчлена всегда совпадает со знаком коэффициента при старшей степени трехчлена, если у него отсутствуют корни… Как было бы кстати!.. Если квадратный трехчлен имеет корни, то при значении переменных из интервала между корнями знак трехчлена противоположен знаку коэффициента при старшей его степени… А любовь, жизнь — это не в счет?.. Графики взаимно обратных функций в декартовой системе координат симметричны относительно биссектрисы первой и третьей четверти…»
Мерседес постучала в дверь: ужин подан. Еще один ужин!.. Ну, и что же теперь? К чему все это приведет? Он встал, мрачный, разочарованный, и направился, шаркая ногами, в гостиную. Отец, Кароль, Франсуаза уже были там как обычно. Перед тем как усесться за стол, Кароль заметила:
— Кстати, эта девочка, которую ты мне представил, очаровательна…
— Ты находишь? — буркнул Даниэль с недовольным видом.
И его охватило такое счастье, что он сам изумился: с чего бы это?
Чтобы оживить последнее занятие перед каникулами, Козлов читал вслух по-русски очень смешной рассказ Чехова и помогал своим ученикам перевести его. Франсуазе Козлов показался в этот день особенно блистательным. Его объяснения отличались глубиной, а остроты вызывали смех. После окончания занятия маленький эскорт студентов сопроводил его до выхода. Франсуаза нервничала, не решаясь подойти к нему. Внезапно он повернулся к ней и сказал:
— Мне нужно зайти к своему издателю. Это в двух шагах отсюда, на рю де л’Эпрон. Не хотите пойти со мной?
— Да, — прошептала Франсуаза.
Они обогнали девушек, посмотревших на них с озадаченным видом, и вышли на улицу. Козлов нес под мышкой черный портфель. Всю дорогу он рассказывал Франсуазе о работе, которую собирался отдать в печать: рассказы Толстого, некоторые из которых еще не издавались на французском языке. Она с увлечением слушала его, гордая тем, что он оказывает ей доверие.
— Подождите меня здесь, — сказал он. — Я на пять минут.
Франсуаза проследила глазами, как он вошел в серый низкий дом, зажатый между двумя большими зданиями. На двери висела табличка «Издательство Шевалье-Виньара». На витрине, выходящей на улицу, были разложены последние издания: философские трактаты, мемуары политических деятелей, переводы русских авторов. Кто покупает эти серьезные вещи? Книги были переложены еловыми ветками, серебряными цепями и разноцветными стеклянными шарами; к стеклу витрины, имитируя снег, было приклеено несколько хлопьев ваты. «Дарите книги!» — призывал с плаката краснолицый Дед-Мороз.
Каникулы начинались через три дня. Вся семья опять разъезжалась: Даниэль уедет в Ла-Клюза с группой приятелей, Жан-Марк — в Шантийи, где у родителей Валерии де Шарнере был загородный дом, Кароль — на Капри с Олимпией и Брижитт, а сама Франсуаза в Тук, куда ее звала Маду. С недавнего времени у нее сложилось впечатление, что она живет в стороне от других, в мире, где нет ничего прочного, надежного, решенного, где все может измениться при малейшем дуновении ветра. Ее планы были просты и малоинтересны, будущее предвещало бесцветное благоразумие. Она прошлась туда-сюда по улице. Холодный ветер хлестал по ногам. Группа подростков прошла мимо нее, поддавая друг другу кулаками и громко смеясь. В десятый раз она перечитывала названия выставленных книг. Появился Козлов.
— Вы быстро! — сказала она.
Он объяснил ей:
— К сожалению, Шевалье-Виньара еще нет. Его секретарша утверждает, что он не задержится. Не осмелюсь вам предложить подождать со мной…
— О, вы знаете, мне нечего особенно делать…
— Тогда пойдемте! Там внутри нам будет удобнее.
Они прошли через комнату, загроможденную стопками книг, где три машинистки печатали на машинках, и оказались в коридоре с гладкими стенами, выкрашенными в бутылочно-зеленый цвет. Четыре стула стояли в ряд. Это была комната ожидания. К счастью, пустая. Они сели. Прямо напротив них возвышался огромный, тоже выкрашенный в бутылочно-зеленый цвет, радиатор, десять нагревательных элементов которого давали сухое тепло. Радиатор был для коридора явно велик. На потолке висела голая лампочка. Окна не было. Козлов положил портфель себе на колени. Франсуаза смотрела на эти бледные и жилистые мужские руки, выделявшиеся на фоне черной, потертой кожи портфеля. Ногти на руках были ухожены, но выступающие на сантиметр манжеты рубашки обтрепались по краям. Она опустила глаза. Его туфли были плохо начищены. Он прошептал:
— Какое мрачное место!
Франсуаза подумала, что это замечание несправедливо. Они расположились здесь, как в вагоне, словно собирались в путешествие; ей даже казалось, что своим позвоночником она ощущает покачивание поезда. Внезапно ее охватила какая-то безудержная веселость. Подталкиваемая неизбежной необходимостью, она сказала:
— Представьте, что из-за вас со мной недавно произошло нечто необычайное!
— Из-за меня?
— Да! Отец узнал, что несколько раз после занятий я ходила с вами в кафе выпить вина. Он, никогда не интересовавшийся, как я провожу время, вдруг почувствовал на себе ответственность главы семейства. Разозлился, отчитал меня, словно маленькую девочку, обозвал вас по-всякому!..
— Только потому, что вы ходили со мной?
— Потому что я продолжаю встречаться с вами после того, что произошло!
— А! Он в курсе…
— Да.
— Черт! — воскликнул Козлов, комически подняв брови, с видом беспокойства. — Надеюсь, вы встали на мою защиту!
— Разумеется!
— Что вы ему ответили?
Она вздрогнула, удивившись тому, что тремя репликами преодолела такой длинный путь. Теперь уж прятаться, отступать стало невозможно. Разные мысли теснились у нее в голове. Она укрылась молчанием.
— Что? — спросил он. — Я задал вам вопрос. Что вы ответили своему отцу?
— Это не имеет значения, — прошептала она.
— Для вас, может быть, но не для меня. Мне нужно знать, что вы обо мне думаете, Франсуаза?
Она покачала головой.
— Я ему сказала то, что… то, что… мне пришлось ему сказать…
— И вы его не убедили?
— Не вполне.
— Все же он не запретил вам продолжать занятия русским языком?
— Нет… точнее, не то чтобы запретил…
— Но вы должны были пообещать ему больше со мной никуда не ходить!..
Она заколебалась:
— Я постаралась совершенно ничего ему не обещать!
— Как же в таком случае вы вышли из положения?
Она изворачивалась, а он не давал ей уйти. Ускользнуть от него было невозможно. Но так ли уж она не хотела, чтобы ее преследовали, догнали и добились признания? Оправдание, подброшенное ее сердцем рассудку! С широко раскрытыми глазами она погрузилась в пустоту. Бутылочно-зеленый радиатор занял все ее воображение.
