На следующий день Саньку позвали к дворцовому боярину, от которого Санька узнал, что отныне он уже не постельничий, и велено ему из дворца перебраться в город, и государю он служить не будет по причине худородства. А заместо его постельничим поставлен князя Глинского сын Стефанко.
— Отныне ждем мы еще больших перемен,— сказал боярин,— объявлено, что государь берет в жены Елену Васильевну Глинскую. Через месяц свадьба.
Санька немедля бросился искать Аказа, а когда нашел, рассказал ему о своей беде:
— Ежели эта станет царицей, мне плахи не миновать. Уж больно много я знаю ..
— Надо бежать из Москвы! — посоветовал Аказ.
— В такую-то зиму? Да и сестренку в монастыре оставить я не могу.
— Разве она там?
— С осени. По повелению государя.
— Как же быть?
— Я уж придумал. Ты только помоги мне.
— Говори, что делать?
— Найду я на окраине Москвы домишко, куплю его тайно И поселюсь там под другим именем. До весны деньжонок хватит. А как потеплеет, выручу Ирину из монастыря, да и подадимся из Москвы вон. Добришко перевезти туда днем нельзя — заметят, ночью стража по улице не пропустит. Надумал я тем возком, который ты охраняешь, воспользоваться. Понял?
— Сегодня, как привезу княжну в Кремль, сразу — к тебе.
А Ирина в Новодевичьем монастыре муку терпела. Сколько слез пролила — один бог знает.
Верно, к пострижению ее не принудили, и жила она чуть свободнее, чем послушница. Звалась по-монастырски Ириницей.
В обитель часто наезжал митрополит Даниил. Он сам вел церковные службы, часто беседовал с Ириницей, наставляя ее на путь праведный.
А недавно он снова позвал ее к себе и сказал:
— Приготовься, дочь моя, выслушать скорбную весть. Брат твой Александр свершил тяжкий грех: он ругал государя нашего и, опасаясь кары тяжкой, из Москвы убег неведомо куда. Тебя же государь повелел постричь в послушницы и отвезти как можно скорее в Суздаль.
— Лучше убейте,— тихо сказала она.— Покарайте меня смертью за вину Сани. А постригаться не буду. Силой постригать — грех!
— Гнев и милость от бога, и потому несть в том греха.
— Я руки на себя наложу! И этот великий мой грех падет на государя.
— Опомнись! Не позвал бы я тебя, если бы не надеялся на милость великого князя. Просить ли у него за тебя?
— Проси, владыка, умоляю тебя! Пусть отпустят меня отсюда, я задыхаюсь здесь.
Однажды вечером Ириницу позвала игуменья.
— В путь собирайся,— хмуро произнесла она.
— Куда?
— Не знаю. Возок уже прибыл, торопись.
«В Суздаль! — подумала Ириница.— Здесь постригать — молвы боятся, а там никто не узнает. Остается одно: бежать».
Монастырские сборы недолги. Через полчаса игуменья проводила Ириницу до возка, перекрестила на дорогу и, не взглянув на тронувшийся возок, зашагала в покои.
Возок был дорогой, широченный, обитый кожей. На облучке— монах, на запятках — монахи. В возке тоже кто-то был, но из-за темноты Ириница не могла понять — кто.
-— Куда мы едем?—спросила Ириница.
— Куда велено,— ответил грубый мужской голос.
Скрипел под полозьями снег, слышались удары бича, топот копыт. Возок подпрыгивал на ухабах.
Вдруг резкий и сильный удар сотряс возок, снаружи послышалась громкая брань. Сидевший в возке человек открыл дверку, выскочил на дорогу.
Дверка осталась чуть приоткрытой, и в щель Ириница увидела, что остановились они на мосту из-за того, что сцепились с встречным возком.
Вокруг сновали всадники и что есть силы лупили монахов нагайками.
Улучив момент, когда все монахи принялись оттаскивать в сторону более легкий встречный возок, Ириница открыла дверку и выскользнула на снег. Она быстро перебежала мост и сразу свернула вправо на узкую тропинку, протоптанную в снегу.
Когда монахи заметили беглянку, та была уже далеко. Задрав рясы, они бросились догонять ее.
Аказ тоже заметил девушку. «Не Ирина ли это?» — сразу мелькнула у него мысль. Он быстро подскочил к татарину, который уже встал впереди возка Глинской.
— Ахметка, провожай возок, я останусь! — крикнул он и, кинув поводья своего коня Ахметке, спрыгнул на мост.
Когда Аказ подбежал к проруби, монашка, уцепившись за тонкую льдину, всеми силами старалась остаться на поверхности.
Аказ скинул пояс с саблей, бросился в воду. Он схватил монашку за волосы, быстро подтянул ее к краю проруби и сильным толчком левой руки выбросил на лед. Выскочил из проруби — увидел монахов. Они тоже бежали сюда. Не мешкая, он схватил ле
97
^ Марш Акпарса
жавшую без сознания девушку, оглянулся кругом, увидел в стороне что-то темное и понес ее туда.
Когда монахи подбежали, Аказ снова стоял у проруби и застегивал на обледенелом кафтане пояс с саблей
— Черница... где? — задыхаясь спросил передний.
Аказ молча указал в прорубь.
— Царство ей небесное, успокой господи ее душу.— Монахи перекрестились, пошли обратно. Аказ схватил одного за рясу, сказал:
— У тебя есть возок, у меня нету. Снимай кафтан!
Монах было заерепенился, но второй сказал дрожа:
— Л-любя б-ближнего... отдай.
Зябко кутаясь в подрясник, раздетый монах побежал к возку.
Аказ подошел к девушке, она уже пришла в себя, но была очень слаба. Одежда ее обледенела. Девушка, видимо, слышала разговор с монахами и поняла, что человек этот не враг ей.
Она молча подала руку, поднялась, оперлась на его плечо. Аказ довел ее до береговой будки, сунул в руки снятый с монаха кафтан, сказал:
— Зайди переоденься.
Улица была пустынна, и Аказ вошел в будку. В полутьме лица не видно, но Аказ чувствовал, что девушка смотрит на него с тревогой.
— Ты почему не спрашиваешь, куда я тебя веду?
— А мне все одно. Вижу, не лихой ты человек и зла мне не сделаешь. Пойду, куда скажешь.
— Где твой дом? Я домой тебя проведу.
— В Москве дома у меня нет.
— Нет? И родных нет?
— Сирота я круглая.
— Как тебя зовут?
— Настей.
У Аказа опустились руки. А он был так уверен, что это Ирина. Что же теперь делать?
— Я в тягость тебе не буду, добрый человек,— заговорила девушка,— я одна уйду.
— Поймают тебя одну-то.— Аказ поправил упавшую на лоб девушки прядь волос и ласково добавил:—Эх, ты, беглянка. К другу моему пойдешь?
— А он не выдаст?
— Сам от злых людей хоронится. Заодно уж... пока. Ну?
— Мне более некуда. Веди.
До Санькиного нового жилья путь был долгий. По опустевшим улицам они бежали, чтобы согреться, а мимо застав и сторожей проходили степенно. Улицу, где живет Санька, чуть нашли,
долго стучались в калитку. Наконец, окошко засветилось, и сонный голос спросил:
— Кто там в полночь глухую?..
— Это я, Аказ. Впусти.
Санька открыл дверь, выглянул и быстро захлопнул.
— Ты не один?
Не успел Аказ и слова сказать, как к двери подбежала девушка и радостно крикнула:
— Саня!
Саня шагнул через порог, веря и не веря.
— Неужели ты, Ириша?
— Я, брат мой, я!—и бросилась Саньке на шею.
В избе сразу начались хлопоты. Бабушка увела Ирину переодеваться, Санька стаскивал с Аказа насквозь промерзший зипун, обледенелые сапоги и бросал ему сухую одежонку. Аказ коротко рассказал, что с ними случилось. Потом Санька уложил Аказа на теплую перину, напоил крутым малиновым взваром, наглухо укрыл тулупами и одеялом, чтобы пропотел.
За дверью бабушка отогревала Ирину...
Проснулся Аказ поздно.
В расписанные морозом окна пробивались яркие солнечные лучи. В избе было тепло, и печь с лежанкой, и стол, и сводчатый потолок выглядели как-то приветливо. Около постели лежала высохшая одежда. Аказ тихо поднялся, оделся, подошел к окну. На улице потеплело, снеговые шапки на столбах, на коньках крыш сверкали на солнце миллионом искр. Санька на дворе колол дрова. Стукнула дверь. Аказ обернулся и увидел Ирину. Она тихо вышла из горенки, поклонилась Аказу, спросила:
— Хорошо ли спалось, здоров ли?
На Ирине домашнее платье из тонкого сукна, сапожки из сафьяна. На голове легкая меховая шапка, из-под которой через плечо на грудь струится русая коса. Глаза ласковые, лучистые.
— Спасибо, я здоров... Настенька.— Аказ, хитро прищурив глаз, улыбнулся.
— Прости меня ради христа за обман,— покраснев, ответила Ирина.— Могла ли я цареву слуге сказать правду? Да я и впрямь думала, что Сани в Москве нету. А тут такое счастье. Скажи мне твое имя, чтобы я знала, за кого мне бога вечно молить.
