Додумать мешает очередной подсунутый стаканчик: мужчины берут реванш, пока Рая готовит мраморную говядину. А я вдруг вспоминаю одного русского, с которым когда-то говорил о Чернобыле. Тот с горящими глазами объяснял мне суть названия: мол, чернобыль – это полынь, а звезда «полынь» упоминается в Апокалипсисе! Его почему-то страшно возбуждало то, что катастрофа предсказана в Библии; последствия катаклизма, похоже, занимали рассказчика меньше. Да и Франц не раз говорил о странном эсхатологическом экстазе, в каковой впадают русские, называя это состояние души: гори все огнем!
– Как называется эта живопись? – вежливо интересуюсь.
– Закат Европы, – отвечает Гога, и я вздрагиваю. Как, почему?! Причем здесь Европа?!
– Странное название… – говорю.
– И я считаю: странное. А вот он, – Гога тычет пальцем в спину подростка, – считает, что правильное. Ты где это раскопал, а? Про закат?
– В интернете, – не оборачиваясь, отвечает подросток. – Там много про Шпенглера написано, и не только про него. В интернете – все есть.
– Ага, – кивает отец, – поэтому ты и не вылезаешь из своего интернета… Нашел эту картинку, потом где-то напечатал, теперь любуйтесь! Вот, оказывается, для чего ему итальянский компьютер!
– Компьютер не итальянский, он сделан компанией «Microsoft», это в Америке.
– Видишь? Ты ему слово, он в ответ – десять!
Я с интересом разглядываю беловолосую голову, где роятся столь нетипичные для юноши мысли. В моей голове мысли уже путаются, потому что голова пьяная. Мне постоянно подливают, невзирая на протесты, и в ушах не смолкает гул, будто шумит море. Сквозь шум моря слышу имя: Анатолий – так представляется подросток.
– О’кей, Анатолий, – говорю, – так почему все-таки закат? Ты разве был в Европе? Ты видел этот закат своими глазами?
– Чтобы знать, – солидно отвечают, – не обязательно видеть. Да ваши сами об этом пишут! Вот, например, Паоло Донатти, профессор из Болоньи…
– Кто-кто? – спрашивает Гога.
– Паоло Донатти. Он как раз итальянец, самый натуральный. Так вот он пишет, что народы Европы сейчас присутствуют на собственных похоронах! Их, говорит, погубило процветание, слишком беззаботно живут!
– Возможно, твой профессор в чем-то прав, – отвечаю, – но лучше все-таки видеть своими глазами, а потом выносить суждения.
Спина мальчика вдруг деревенеет.
– Увижу когда-нибудь… – бормочет он. Следует минутная заминка, и опять он стучит по клавиатуре.
– Вообще-то меня ваша Европа не очень занимает, я больше сетевые игры люблю. Знаете игру под названием «Сталкер, или Зов Припяти»? Нет?! Зря, если бы попробовали, вам бы понравилось. Я, между прочим, чемпионом в ней стал!
– Это точно, – подтверждает Сэм, – стал. Он дольше всех там живет, в этой компьютерной Зоне. Тем, кто первые в игру вошли, давно кирдык, а этот ни в одну ловушку не попал!
– И не попаду. У этой сетевой игры постоянно интерфейс меняется, но я все отслеживаю и заношу в память. Тут ведь главное – быть готовым к неожиданностям, в этой игре вообще нет повторов. Знаете, что такое: программа симуляции жизни?
– Нет, – мотаю головой, – не знаю.
– Тогда объяснять бессмысленно. Если честно, то я… – Анатолий заливисто хохочет. – Я просто взломал программу! Ха-ха-ха! Поэтому я ее всегда опережаю на ход, и она меня никогда не убьет!
Солидность с него слетает, как шелуха, он превращается в обычного мальчишку, любящего проказничать и нарушать данные взрослыми установления.
– Ах, ты… Молодец, все-таки – молодец!
Гога встает, пошатываясь, и целует сына в темечко.
– Ну, ты, чего колешься своей бородой…
– Ладно, не буду, не буду… А? Каков бандит?! Взломал, говорит, вскрыл, как консервную банку!
Когда Рая подкатывает к столу инвалидную коляску, мальчик протестует: не хочу, говорит, к ней привыкать! Он спрыгивает на пол, сразу сделавшись карликом, потому что… у него отсутствуют ноги! Анатолий передвигается с помощью рук, быстро вскарабкивается на стул и, отдышавшись, сердито говорит:
– По нашим дорогам все равно на коляске не проедешь! Если надо, меня ребята на закорках куда хочешь донесут!
– Так хотя бы по дому, Толик…
– Не хочу!
Лицо Гоги кривит судорога, даже борода не может ее скрыть, а в глазу дрожит слеза.
– Да не трогай ты его… Он умница… Давай, сынок, за тебя!
Я вдруг вспоминаю, где слышал слово «сталкер». Это был фильм русского режиссера, который я смотрел много лет назад, и там тоже была Зона, и странные люди, которые отправлялись туда, ведомые еще более странным проводником… Кажется, у странного проводника была безногая дочь, двигавшая взглядом предметы. «А ты умеешь двигать взглядом предметы? – хочу спросить я. – Я знал одного необычного мальчика, он умел делать то, на что никто из взрослых не способен. И тоже говорил иногда такое, что волосы шевелились на голове…»
Но я не спрашиваю. Здешняя реальность представляет собой чудовищный микст из выдумки и фактов, даже фантазия гениального режиссера меркнет на этом фоне. Закат Европы… Зов Припяти… Рысь в квартире… Пьяная голова с трудом расставляет все это в подобие порядка, но тщетно. Порядка нет. А если нет, надо подчиняться беспорядку, покорно выпивая и постепенно теряя человеческий облик.
Спустя час (два часа? три?) я его настолько теряю, что сам становлюсь рысью, а может, коровой-лимузином. Мы уже на улице, слышен стрекот мотора, но я не понимаю: откуда? В этот момент из покосившегося сарая на мотоцикле вылетает Гога с развевающейся на ветру бородой, он похож на бога-Саваофа, оседлавшего мотоколесницу. «Залезай!» – командует он, а поскольку бога ослушаться нельзя, я лезу в коляску. Сэм усаживается на заднее сиденье, после чего Гога выруливает за ворота. Мы несемся по полям, не разбирая дороги. Куда несемся? Не дает ответа бородатый бог; и пассажир не дает, зато они оба что-то орут, кажется, песню. Я тоже запеваю песню – другую, на немецком языке. Вот где вечно враждующие наречия могут спеть в унисон, вот где настоящее единение! Слова не играют роли, важен дух, Der Geist, которому не страшен ни Закат Европы, ни огромные рогатые животные, со всех ног удирающие от мотоколесницы.
– Ату, рыжие! – кричит Сэм. – Ату!
Животные жалобно мычат, человек в соломенной шляпе потрясает плеткой, похоже, ругается, но Бог не обращает на него внимания. Он направляет колесницу на лесную дорогу, и вот уже мелькают стволы, по лицу хлещет высоченная трава, и кажется: на дорогу сейчас выйдет реликтовый медведь. «Ну что, – скажет он, – померяемся силами? Выясним, кто настоящий бог этих мест?» Они сойдутся в борьбе один на один, и наш бог, без сомнения, победит! Затем сознание выключается, и дальнейшее откладывается в памяти рядом не связанных сцен. Вот мы в какой-то яме, колесница стоит вертикально, а Бог лежит в грязи. Следующая сцена: меня вынимают из коляски, и Рая кричит:
– Вы что с человеком сделали, алкаши проклятые?!
Потом опять Рая, она чистит картошку на крыльце, говоря:
– Васька-пастух сказал: в милицию заявление напишет.
– Почему в милицию?! – не понимаю я.
– Лопнуло, говорит, терпение. Да и верно: сколько можно над животными измываться?! И над людьми тоже…
Кажется, она еще что-то говорит про сына: что в городе ему будет трудно. Здесь он хоть под присмотром, а там кто ухаживать будет? У нас ведь только восьмилетка в соседней деревне, ее Толик в прошлом году закончил, а десятилетка – в райцентре; значит, живи в интернате! А в этом интернате, говорят, сплошные наркотики!
– Найн, – машу я рукой, – здесь не могут быть наркотики! Откуда они тут возьмутся?!
– Откуда, откуда… Оттуда и взялись. Здесь ведь ни властей, ни границ, одни дикие леса. По лесным дорогам можно чего хочешь перевозить, вот и перевозят; а попутно еще и продают эту дрянь молодежи…
Последняя сцена: Сэм, сидящий там, где Рая чистила картошку. Он швыряет камешки в гигантский лопух, что вырос посреди двора, и при каждом попадании округлый лист покачивается.
– Мы в системе, вникаешь? Я в системе, но и ты – в системе. Она держит нас за яйца, система, причем по обе стороны границы. Что, будешь спорить?
Я мотаю головой.
– И не надо спорить, потому что я прав! Я вашей жизни тоже похавал, знаю кое-что! Ну да, ваша система держит за яйца не так крепко. И прежде, чем их оторвать, предупреждает: извините, сейчас будем делать немножко больно! Also: eins, zwei, drei… И если ты заверещишь вовремя, поднимешь лапки, то тебя пощадят – на время. Наши, суки, никого не щадят и никого ни о чем не предупреждают. Но разве в этом большая разница? Главное – вырваться, например сюда! Здесь нет системы, вникаешь?!
