Он с гордостью добавляет:
– Они меня всегда с собой берут: в лес, на речку… На себе по очереди таскают; а я им истории разные рассказываю… Мы настоящие друзья.
Он запинается, затем продолжает:
– Жаль, до вас на закорках не добраться. Ну, до Италии, до Испании…
Я усмехаюсь.
– Все-таки хочешь посмотреть закат своими глазами?
– Ага, хочу. Больше всего испанскую корриду хочу увидеть. Только инвалидов не берут в эти программы. Ребята из Добруша ездили в Испанию, но там все с ногами были, а меня, говорят, некому возить. Теперь вот смотрю, как папаша коров на мотоцикле шугает… Ой, не могу! Вы ж вчера все стадо разогнали, Васька-пастух до вечера лимузинов по лесу собирал!
И опять он заливисто хохочет, то ли взрослый, то ли совсем юный человек, выпущенный в этот яростный мир – для чего? Мои глаза застилают предательские слезы, я ведь сентиментальный немец, мне жалко детей. У меня нет детей, я боюсь выпустить в мир новое существо, потому что не очень верю в их счастье…
Приглашение на party застает Веру врасплох. Спасибо, но… Никаких «но»! Мы с трудом нашли удобный день, и вы как преподаватель должны быть с нами! Кэтрин сверкает очками, будто сама – учитель, делающая внушение ученице, которая намылилась профилонить утренник. И Вера обещает подумать. Не хочется ей никаких party, наверняка она будет чувствовать себя неприкаянно и тоскливо. С другой стороны, как откажешься? Отношения со «сборной» и так оставляют желать, о чем ей уже намекало руководство. Поменьше, дескать, формальностей, смелее идите на контакт, цивилизованные люди поймут и оценят!
О формальностях она вспоминает в «Марабу», куда забегает пропустить коктейль для храбрости. На втором коктейле за столик подсаживается Белый – это прозвище одного из завсегдатаев, чьи волосы обесцвечены матушкой-природой; и брови у него блондинистые, и редкие усики, которые он мочит в пиве. Белый уже получил однажды отпор и теперь просто разгоняет скуку в ее компании. А в голове Веры зреет план. Ей (это было оговорено) не возбранялось прийти на мероприятие с бой-френдом, а в отсутствии Коли-Николая какая разница – с кем идти? Опять же, притязания итальянского мачо будут пресекаться на корню, да и вообще дама в сопровождении – это не одинокая дама.
– Потусоваться с иностранцами? Можно, тут сегодня нечего ловить… – Белый плотоядно ухмыляется. – А что потом?
– Суп с котом. Тебе мало халявной выпивки?
– Маловато…
– Тогда приударь за кем-нибудь. Хочешь трахнуть мадам из Бельгии?
– Из Бельгии? Можно, конечно… Она ничего?
– Для этих целей годится. Трахни ее. Затрахай до смерти, ты же крутой по этой части?
Следует очередная ухмылка.
– Пока не жаловались…
Второй коктейль утверждает ее в правильности решения. Удастся ли Белому затащить в постель Мелани – еще вопрос, а Вера в присутствии соотечественника будет чувствовать себя увереннее.
Правильность решения подтверждает разочарование на физиономии Марко. Тот вырядился по случаю в черные обтягивающие штаны, в такую же рубашку, повязал красный шейный платок, но должного эффекта не получилось. Марко обиженно поглядывает на Веру: мол, на кого меня променяла, глупая? А Белый, косясь на него, вопрошает на ухо:
– Он не педик, случаем?
Вера хохочет, не скрывая веселья, и тоже на ухо отвечает:
– Ты угадал!
Они переговариваются вполголоса, подчеркивая собственную независимость, и Вере это приятно. Белый вообще держится уверенно: в ухе серьга, на лице усмешка, в глазах – нахальство. Он берет с уставленного спиртным стола бокал шампанского, опрокидывает одним махом, после чего озирает сообщество.
– Ты кого имела ввиду? Насчет потрахаться. Пухленькую?
– Йес. Нравится?
– Вполне, вполне… Ладно, еще не вечер.
И он опять пьет.
Кэтрин исполняет роль метрдотеля, за официанта – Вальтер, который приносит с кухни большую кастрюлю. Из-под крышки вырывается ароматный парок, и Кэтрин торжественно объявляет:
– Первое блюдо называется: уайт вурст!
– Вайс вурст, – поправляет официант. – Белые сосиски, это баварская кухня. Трудно было их найти, нашел только в немецком ресторане.
– Белый, это твое блюдо! – прыскает Вера. – Они белые, как ты!
Вальтер объясняет нюансы употребления, дескать, белые сосиски не кипятят, они нагреваются в горячей воде, после чего их следует аккуратно очистить от шкурки. Для этого делают продольный надрез, прижимают шкурку ножом, и вилкой откатывают сосиску.
Участники party возятся с ножами и вилками, пыхтя над разделкой бледных, как бледная спирохета, баварских колбасок; лишь Белый отдает должное горячительным напиткам.
– Надо идти по повышению градуса, – говорит он со знанием дела и хватает фужер с красным вином. – Фу, кислятина… А водка есть? Ага, имеется! Ну, за вурст или как их там!
Опрокинув рюмку, Белый не утруждает себя возней с приборами, съедает сосиску с кожурой. Вере тоже надоедает многотрудный процесс, и она макает в горчицу неочищенную сосиску. Ей уже понятен желудочно-кишечный принцип единения: будут угощать национальными блюдами. Клей, соединяющий «сборную Европы», это банальная жратва, праздник живота – их главный праздник.
Взяв в руки меню, она видит следующим пунктом пиццу. Официант – Марко, он называет блюдо пицца-«Маргарита», каковая заранее нарезана аппетитными секторами. Однако Белый презрительно отворачивается от подноса.
– Не буду есть из рук педрилы… – бормочет он, направляясь к столу с напитками. А к Вере приближается Вальтер, которому очень жаль своего знакомого, разнесчастного Курта – тот, оказывается, покупает рыбу и ягоды у придорожных торговцев, то есть питается абы как. Вера уже не вздрагивает, как раньше, она не видит здесь никакого подвоха. Просто сытый немец жалеет немца полуголодного, нормальная национальная солидарность. Или что-то еще? Ах, еще зависть?! И чему же, Вальтер, вы завидуете?
– Тому, что он бывает в интересных местах, видит страну по-настоящему. А в этой Москве… Мы здесь ничего не видим.
– Так в чем проблема? Ноги в руки – и дранг нах русская глубинка!
– Глубинка – это что?
– Это провинция. Исконно-посконная Русь, которую многие ищут и никак не могут найти. Может, вам повезет?
Вальтер долго на нее смотрит, потом серьезно говорит:
– В глубинке нет нужных архивов. А в Москве они есть.
Вера навеселе, ей хочется дерзить, ерничать, и она несет что-то про Миклухо-Маклая, что бредет от одного селения аборигенов к другому, питается подножным кормом, собирая фольклор (типа сказки-легенды-тосты). Внезапно в подсознании вспыхивает тревога: а чего он сюда прется, Маклай стукнутый? Если его на пеший поход потянуло, то, может, еще потянет взглянуть на сиделицу «мертвого дома»? Поковырять рану в духе садо-мазо? Выяснить «истину», которой нет и быть не может? Вере очень не нравится это движение немецкого немца в направлении Москвы, и она глушит тревогу очередным дринком.
Скандал вспыхивает внезапно, и поначалу повод непонятен. Патрик отказывается выносить очередную порцию жратвы, пока рыжая распорядительница не даст сатисфакцию. Француз наседает на нее, перейдя на английский и настойчиво произнося слово «Дюнкерк» в обвинительной интонации. Кэтрин отстреливается короткими фразами, в которых слышится тот же «Дюнкерк», но в интонации оправдательной. Перепалка вскоре обретает тупиковый характер – никто не хочет сдаваться. В полемику втягиваются остальные, возникает многоязыкий гвалт, и над всем этим царит загадочный «Дюнкерк».
Мелани тоже что-то вякает, ускользнув от Белого (он уже ее обрабатывает).
– О чем базар? – вяло интересуется тот.
– Понятия не имею, – отвечает Вера. – Но когда они собачатся – я получаю кайф.
– Я кайф от другого хочу получить. А тёлка говорит: ты пьяный! Да она еще не видела, когда я по-настоящему бухой!
Суть конфликта между островной и материковой Европой проясняет Вальтер. Это давняя (и смертельная) обида французов, которых англичане не эвакуировали во время второй мировой войны с полуострова Дюнкерк. Своих солдат англичане посадили на корабли, а многотысячный французский корпус оставили на растерзание фашистским войскам. То есть союзники повели себя, как предатели, и Патрик, в конце концов, произносит это слово по-русски.
– Почему предатели?! – Обороняется раскрасневшаяся Кэтрин. – Мы просто не успели!
