— Успокойтесь, господин Ипмаганбетов! — снова вклинился в разговор Жанша. — Вы сами себя расстраиваете, себе же вредите. Вам даже нельзя громко говорить, волноваться, вы же ранены. А политика — разговор долгий. За одну встречу ничего не решишь. Еще все впереди — и разговоры и споры. Я вас вызвал только для того, чтобы доктор на вас посмотрел. Доктор сейчас тоже в гневе. Немало причин для этого. Работы много, один понимает, другой — нет, поневоле сорвешься. Только будучи спокойными, терпеливыми, упорными, мы можем с честью исполнить свой долг. Об этом поговорим после.
Жанша чуть кашлянув, как бы обрывая разговор.
В дверях показался полковник Гарун.
— Султан, предоставьте этому человеку сегодня возможность отдохнуть, а завтра отправьте в путь, куда надо, — приказал Жанша полковнику.
I
Ветром пронеслись страшные слухи..
Уже целых два дня дружинники неустанно зубрили «Салауат хана». Нурум справился с «Салауатом» быстро: он вообще все легко запоминал, ему достаточно было один раз прочесть или хоть раз прослушать. На что был глух к стихам Жолмукан, но и он уже на второй день осилил «Салауат», а сегодня терпеливо обучал своих джигитов.
— Аллахи салла набию! Повторяй! Еще раз! Аллахи салла набию!
Но как ни усердствовали и Нурум, и Жолмукан, повторяя каждую строчку по пятнадцать раз, джигитам было легче накосить стог сена, чем выучить стишок. Выбившись из сил, Нурум начал втолковывать каждое слово.
— Слово «набию» означает «пророку». А вторая строчка значит: «Нашему военачальнику Галию». А дальше говорится, чтоб вы, олухи, молились нашим правителям, то есть Жанше и другим. Поняли? А ну давай теперь хором:
Ал-ла-хи сал-ла набию,
Войск защитнику Га-ли-ю
И вождям всесильным нашим —
Азаматам ты молись!
— Повторяй! Так. Дальше:
Тем, кто жизнь свою отдал,
Сил своих не пожалел,
Ради чести, ради славы,
Аза-ма-там поклонись!
До самого вечера остервенело зубрили дружинники «Салауат», пока не опротивело учение и им, и их онбасы[7] — Нуруму и Жолмукану. Вернувшись в казарму, приятели снова взялись подтрунивать друг над другом.
— Ты, Нурум, я вижу, крепко взялся за дело! — насмешливо заговорил Жолмукан. — Сначала я подумал, что ты приехал сюда позабавиться, показать свое искусство — петь песни да играть на домбре. А ты, оказывается, хочешь стать правой рукой хана.
— Ну, если я стану правой рукой хана, то ты, сроду делавший все наоборот, можешь быть его левой рукой.
— Ты вот уже настолько вырос, что стал даже корни слов в песне толковать. Нет, что ни говори, быть тебе правой рукой хана. Не только сам научился «И вождям всесильным нашим», но и джигитов обучил. Ну, а мои джигиты — олухи, как и я, точно быки, прут себе в одну сторону и, будто верблюд у брода, шарахаются назад перед каждой строчкой. Одну строчку задолбил, а другую уже забыл.
Широкоплечий, высокий и стройный, Нурум в военной форме выглядел весьма представительно. Ему пришлась по душе новая солдатская форма: уж слишком неприглядны были его зимние штаны из шкурок да грубая шуба из овчины. Теперь же френч из сероватого толстого сукна казался ему не хуже красивого кителя доктора Ихласа, а если поглядеть издали — можно было подумать, что Нурум — один из командиров. К тому же ладной своей фигурой, открытым, мужественным лицом Нурум заметно выделялся среди новобранцев. Дружинники были почти все неграмотны, поэтому жузбасы — сотник Жоламанов сразу же назначил Нурума и Жолмукана, неутомимого балагура, онбасы — десятскими. Составить список своих джигитов, организованно приводить их на учение было для Нурума делом нетрудным. А остальному военному искусству обучали дружинников сами командиры. Стать в строй, взять равнение, повернуться направо, повернуться налево, шагать строем — все это давалось Нуруму легко. Постепенно он научился владеть шашкой, обращаться с винтовкой, чистить оружие, стрелять и рубить. Самым трудным для джигитов-степняков было привыкнуть к строгому распорядку дня: поздно ложиться и рано вставать. Со временем Нурум привык и к этому, тем более, что и прежде сколько раз приходилось ему засиживаться до глубокой ночи, слушать, как поют на вечеринках, или веселить гостей своими песнями.
— Ей-богу, я не ошибся: стать тебе правой рукой хана. Скоро ты будешь всеми нами командовать. Слишком уж ты усердно изучаешь науку убивать людей, — снова съязвил Жолмукан, укладываясь спать.
Уже объявили отбой, но Нурум сидел на деревянной койке и сосредоточенно разбирал затвор винтовки.
— И с паршивой овцой надо уметь обходиться. На кой черт я буду тягать эту штучку, если не знаю каждую ее пружинку?! — ответил Нурум, щупая пальцем какой-то винтик.
— Ты говорил, что от скуки вступил в дружину, тебе и на самом деле, видать, скучно, — укоризненно покачал головой Жолмукан. — Лишь пустой человек может сам лезть в петлю.
— Чего ты все меня пилишь? Я же говорил тебе: лучше самому встать под курук, чем ждатть, пока насильно наденут на тебя узду. К чему без конца толковать об этом?
— Теперь не страшны ни курук, ни узда, когда сама петля затягивается на шее. Не веришь? Спроси у того рыжего, длинного парня. Сегодня к нему приехал родственник и такую весть привез, что лучше тебе не спрашивать, а мне не говорить.
— Что за весть, небо, что ли, на землю обрушилось?
— Хуже. Сама земля вот-вот на небо взлетит. Собственной пылинки не найдешь.
Нурум удивленно взглянул на Жолмукана. «Шутит, или в самом деле что-то произошло?» Жолмукан загадочно продолжал:
— Пора, пожалуй, припомнить мудрость предков казахов: пока еще в уме и здоров, найди свой край родной….
— Чего ты петляешь, мямлишь? Не можешь без загадок?
— Подойди-ка сюда, — шепнул Жолмукан. Нурум подсел к нему. — Тут многие уже весь день по углам шепчутся насчет прихода сюда мужиков из России…
— Что, красные пришли?
— Уральск окружили, говорят. Да пусть берут, мне-то какое дело? Только вот нас хотят погнать против них… под пули.
Нурум побледнел.
— Не врешь?
— Ни прибавить, ни убавить. Какой мне толк трепаться! Красные, говорят, ураганом налетели. Чтоб остановить их, выставляют нас всех: и русских, и казахов. Мы будем подсобной военной частью. Вот так-то, дружище…
II
Иногда и один человек может взбудоражить толпу.
Однажды утром подняли по тревоге всю Джамбейтинскую дружину. Новобранцы так и не успели привыкнуть к строгому порядку, и сейчас ханское войско, как и вначале, больше походило на разношерстную, крикливую толпу.
— Сотня! По правому флангу! — крикнул зычно Жола-манов. Все засуетились, затолкались, чей-то конь непослушно пятился назад, чей-то неудержимо вырывался вперед, а солдат на пегой кобыленке никак не мог поджать под ноги развевавшиеся полы шинели.
Сотник злился, ругался, спешил установить «железную дисциплину» до прихода высокого начальства.
— Онбасы Жунусов, приведи к порядку вон того, на пегой кобыленке, — взревел сотник.
— Он не мой, он Жолмукана! — ответил Нурум, выстраивая свою десятку,
— Я же тебе его отдал, он твой! — прокричал Жолмукан, сдвинув на затылок свой нелепый шлем. — Мои джигиты все в сборе.
— Ну если все, так этот дополнительный.
— Прекратить разговоры, Жунусов! — оборвал сотник.
— Есаул-ага, не я затеял этот разговор. Джигит на пегой кобыленке из десятки Жолмукана, — еще раз повторил Нурум.
— Жолмукан, посчитай свою десятку!
— В моей десятке — девять человек. Все на месте.
— Молчать! Что за десятка из девяти человек?! Безобразие!
— Растяпа, который не может справиться с конем, мне не нужен. Мне и девяти хватит, — отрезал Жолмукан.
Призвать к порядку онбасы было не так-то просто: дерзкий и острый на язык Жолмукан не боялся окриков сотника; об этом хорошо знали и джигиты и сам рассвирепевший Жоламанов. Поэтому сотник лишь гневно сверкнул глазами на непослушного Жолмукана и направился к бедному солдату, который наконец подобрал полы, застегнулся, но никак не мог поставить кобыленку в строй.
— Встань в ряд! — рявкнул Жоламанов и в сердцах огрел камчой кобыленку. Пегая рванулась, неуклюже лягнула и вклинилась в десятку Жолмукана.
— От этой паршивой кобыленки все равно не будет толку. Не могу же я ее, дуреху, под уздцы водить, — пробурчал Жолмукан.
— А ты не о пегой заботься, а смотри за джигитами, — поддел приятеля Нурум.
— Смотрю, смотрю, — отозвался Жолмукан. — Но ты мне лучше скажи, зачем нас построили? Строем на базар поведут, что ли? Или хотят бросить на помощь уральским казакам? Чтоб мы их от пуль заслоняли, да?
Он обращался к Нуруму, но сотник Жоламанов понял, что малоприятный вопрос предназначался ему.
