Двухэтажный белый особняк бывшего губернского предводителя дворянства Оболенского стоял на углу Долгоруковской, окнами к каменному обелиску, воздвигнутому в честь освобождения Крыма от турок. Вера очень любила этот памятник, шпиль которого так высоко, строго и властно поднимался в небо. Он и сейчас как бы приподнимал низко опущенные облака.
Лиза Оболенская встретила Веру восторженно, сразу же увела в свою комнату, затормошила, засыпала вопросами, упреками: почему так долго не заходила?
Вера сослалась на болезнь отца и сразу заговорила о брате. Лиза ахнула: Коля в лагере! Славный, милый Коля, который — она это точно знает — был даже когда-то чуть-чуть влюблен в нее.
— Конечно, конечно, Верочка, — горячо заговорила Лиза, — это хорошо, что ты к нам пришла. Мама уехала в Ялту на несколько дней, но это даже лучше. Я сейчас же поднимусь к Анастасии Михайловне, попрошу ее, — она добрая, она мне не откажет, — а Яков Александрович ее слушается. Ты знаешь, он все может! Ты поедешь с отцом? — Она на секунду запнулась. — Но ведь Павел Евгеньевич болен, как же ты?.
— Я поеду одна.
— Нет, мы поедем вдвоем! — глядя на Веру, Лиза рассмеялась: она была довольна, что так ловко придумала. — Мы поедем вместе и привезем Колю!
Вера невольно улыбнулась:
— Боюсь, Лиза, что это не так просто…
— Ты мне не веришь? — Лиза с досады даже притопнула каблучком. — А вот увидишь! Сейчас увидишь, — и выбежала из комнаты.
Она вернулась быстро — раскрасневшаяся, довольная. Протянула Вере записку, торжествующе выпалила:
— Вот!
Вера осторожно взяла отливающий глянцем листок.
Крупным почерком через весь лист было написано: «Яков, помоги девочкам. Анастас».
— Это кто же — Анастас? — не поняла Вера.
— Да Анастасия Михайловна же! Так ее Яков Александрович называет. — Анастас! Она необыкновенная, знаешь! — Глаза Оболенской восторженно блестели. — Она была адъютантом у Якова Александровича. Понимаешь, вместе с ним на фронте. Вот романтично, да? Любит его ужасно! — Лиза перешла на шепот. — Она ждет ребеночка, потому у нас и живет. Они с моей мамон дружат, в Смольном учились…
… Поезд подходил к Джанкою, и в купе опять вошел Юрьев.
— Через несколько минут будем на месте, — сказал он. — Может быть, нужна моя помощь?
— Благодарю, — отозвалась Лиза. — Пожалуйста, проводите нас к поезду Якова Александровича.
Слащев принял Лизу и Веру сразу после доклада адъютанта.
В салон-вагоне навстречу девушкам из-за стола поднялся человек в генеральской мягкой тужурке, лет тридцати пяти, выше среднего роста, подтянутый, коротко стриженный, с лицом матово-бледным, тонкогубым, слегка тронутым оспой. Он отдал какое-то распоряжение адъютанту. И вид и тон его говорили о том, что человек этот привык повелевать.
Слащев не скрыл удивления при виде Лизы. Поздоровался. Предложив сесть, отрывисто спросил:
— Что привело вас сюда, Елизавета Львовна? Что дома? Случилось что-нибудь?
— Дома все благополучно, Яков Александрович, — довольно уверенно заговорила Лиза. — Мы совсем по другому поводу. Это моя подруга Вера Дерюгина. Мы приехали просить за ее брата. У нас записка от Анастасии Михайловны.
— Что же она пишет? — нахмурился Слащев.
Вера молча протянула записку.
Слащев прочитал ее и тяжелым взглядом окинул Веру.
— Ваш брат, мадемуазель?..
— В плену. Здесь в лагере, — быстро сказала Вера.
— Ваш брат был в Красной Армии?
— Да.
— Он дворянин?
— Нет.
Лиза, растерянная и недоумевающая, смотрела то на Веру, то на Слащева. Видимо, почувствовав, что пора вмешаться, сказала:
— Яков Александрович, брат Верочки из интеллигентной семьи, сын преподавателя гимназии…
Слащев, не глядя на нее, бросил Вере:
— Ваш брат преступник! Да, да. Преступник! Изменник России! — По его лицу прошла судорога.
Он круто повернулся и шагнул к окну. Сдавило вдруг виски — слегка, мягко, едва ощутимо, но Слащев насторожился, замер, он знал: так приходит к нему ярость — сначала тихая, но с каждым мгновением нарастающая, захватывающая, способная, подобно лавине, поглотить все. Он понимал, что бывает несправедлив, жесток и страшен в такие минуты. Но если ярость приходила, он ничего уже сделать не мог, да и не пытался: ему казалось, что любая попытка обуздать взрыв может убить его самого. Приступы ярости часто толкали его на поступки, которые вспоминались потом долго, кошмарами приходили во сне.
Подумал о ненависти — о чужой и своей — обруч сдавил голову крепче, обретая тяжелую палаческую силу, и Слащев вздрогнул, предчувствуя неизбежное, страшное — сейчас…
И вдруг краешком незамутненного еще сознания вспомнил, что за его спиной — молоденькие девушки.
Против обыкновения заставил себя успокоиться, вернулся к столу и, обращаясь к Лизе, глухо проговорил:
— Вам, мадемуазель, должно быть стыдно! Вы поддались бездумному легкомыслию. Подумайте, что было бы с вами, урожденной Оболенской, ворвись сюда красные! Как бы они поступили с вашей маман, с вами? — Слащев увидел в широко распахнутых глазах Лизы отчаяние. В глазах ее подруги была ненависть.
«Недоумение, ненависть, страх — не все ли равно», — устало подумал Слащев, — никто не понимает… не поймет…
— Но, Яков Александрович… — слабо прозвучал Лизин голос.
— Вы немедленно вернетесь домой, мадемуазель. Немедленно! — Вызвал адъютанта, приказал: — Усадите мадемуазель в мой автомобиль и отправьте в Симферополь.
В углу салона, на божнице, взмахнул крыльями и громко каркнул ворон, будто соглашаясь с решением генерала.
… Лиза плакала.
— Вера, Верунечка, прости меня…
— Перестань, Лиза, — сдавленно проговорила Вера. — При чем здесь ты?
— Пожалуйста, барышни, — шофер предупредительно открыл дверцу машины.
Лиза растерянно огляделась.
— Садись, — Вера подтолкнула ее. — Садись же. Тебе надо ехать. Я остаюсь.
— Как же так?.. — заметалась Лиза, но Вера уже уходила, словно боясь, что решимость в последний момент покинет ее.
Лиза растерянно посмотрела на стоявшего рядом офицера. Он пожал плечами и помог девушке сесть в автомобиль.
Когда в Севастополе началось совещание военного совета, Деникин приказал его не беспокоить. Он ждал сообщений из Севастополя.
Верховный в общем-то был почти уверен в исходе совещания: главный завистник — барон Врангель — находится в Турции, другие генералы противопоставить себя ему, Деникину, не могут. Происходящее в Севастополе должно было лишь показать всем: генерал Деникин не цепляется за власть, но покорно исполнит долг, если призовут его армия и отечество. И все же где-то в глубине души оставался страх: а вдруг?..
Неспокойно было и в Чесменском дворце, где под председательством престарелого генерал-полковника Драгомирова проходил военный совет.
Вначале выяснилось, что у каждого из генералов есть свои претензии к верховному, и отставка его казалась вполне своевременной. Когда же стали обсуждать кандидатуры на пост главнокомандующего, единодушие членов совета бесследно исчезло. От Врангеля отказались почти все: к чему думать об опальном генерале, когда среди присутствующих достаточно лиц, не уступающих барону ни званием, ни заслугами. Но кто же? Оказалось, что не только к Деникину имеют свой счет генералы — в неменьшей степени недовольны они были и друг другом.
К исходу дня двадцать пятого марта в Чесменском дворце уже больше молчали, чем совещались. Председательствующий Драгомиров жаловался на нездоровье. Бывший главноначальствующий Одессы Шиллинг пытался рассказывать свои известные фривольностью историйки. Атаман войска Донского Богаевский спал в мягком кресле: испуганно всхрапывая, открывал глаза и, смущенно покашляв, засыпал опять. Представительный, гвардейской стати Александр Павлович Кутепов, уже свыкшийся с мыслью, что не быть ему главковерхом, задумчиво курил папиросу за папиросой. Генералы Романовский и Май-Маевский тихо о чем-то беседовали.
Тяжко вздыхал приглашенный на совет епископ таврический Вениамин: «О господи, просвети и направь нас на путь истинный», — крестился он.
Неожиданно поднялся бледный Слащев.
— Бога надо почитать, но зачем впутывать его в политику?! — Громко стуча сапогами, он направился к двери. — Неотложные дела призывают меня в штаб. Честь имею, господа!
Драгомиров грустно посмотрел ему вслед. Вздохнул и повторил уже в который раз:
— Мы обязаны прийти к определенному решению, господа.
Избегая смотреть друг на друга, генералы молчали.
И вдруг встал Кутепов:
— Господа! Предлагаю выразить нашему испытанному предводителю, генералу Деникину, неограниченное доверие! Предлагаю просить Антона Ивановича оставаться и впредь нашим верховным главнокомандующим!
