Антанас Шкема - Белый саван

— Еще и воображает! — услышал он позади себя низкий голос.

Опершись о перила, его ждал Мажейка. Победитель трех сезонов. Типичный пловец с широкой грудью, с бицепсами на руках, с мускулистыми ногами, спиной. Его рыжие волосы выгорели на солнце, нос с горбинкой торчал как-то воинственно, щетинки бровей, квадратный подбородок, черный янтарь в серебряном перстне. На деревянном настиле сидел и массажировал свои ноги третий участник. Красивый, темноволосый парень. Пропорционально сложенный, литой, его мускулы прятались под слоем молодого жирка.

— Приготовиться! — крикнул судья.

Вся троица построилась. Выстрел, и они прыгнули в волны. Гаршва использовал еще неизвестный его конкурентам стиль и поплыл кролем. Они плыли со стороны моря, выступ моста торчал параллельно берегу. Это давало возможность плыть кролем. Нужно только нырнуть в очередную волну и постараться, чтобы тебя не отнесло к опорам и не ударило о столб. Соперники Гаршвы плыли баттерфляем, но он моментально достиг выступа моста, на одном дыхании прошел вдоль него до конца, развернулся и поплыл в обратном направлении. Тут началась настоящая борьба. Кроль больше не годился. Надо было плыть навстречу волнам, а они безжалостно оттесняли тебя к пляжу.

Гаршва высунул голову из воды. На мосту, возле перил, стояли зрители — разноцветная лента мерцала, посверкивала в лучах слепящего солнца. Гаршве показалось, что светловолосые девушки находятся тут же и машут руками. Антанас плыл теперь баттерфляем, глубоко и ритмично дыша, временами он набычивался, пряча голову, когда прорвавшаяся сквозь частокол столбов волна пыталась вынести его на берег. Он оглянулся. Мажейка нагонял его. Когда Антанас огибал выступ моста, тот был достаточно далеко, а теперь вот стал настигать соперника. «Слишком слабые мышцы рук», — мелькнула мысль. Гаршва почувствовал страх, давний, детский и еще тот, с которым смотрел однажды на дерево. И тут заметил, что лента из зрителей порвалась. Над водой болталось загорелое тело. Упитанного парнишку поднимали на веревке вверх. Он не выдержал. Гаршва снова обернулся. Позади плыл один Мажейка.

Гаршва зажмурился. Он рвался вперед, к цели, к лестнице, по которой взбираются на мост. И больше не чувствовал ни рук, ни ног, ни живота. У него была теперь лишь голова и тяжелое, замедленное дыхание. И желание проиграть. Повернуть вправо с криком «веревку, веревку!». Однако Гаршва продолжал плыть. Интересно, сколько осталось до заветных ступенек? Лестница была еще далеко. Чтобы добраться до нее, потребуется вечность.

Вдруг он ощутил покалывание в виске. Слева, вровень с ним, плыл Мажейка. Из пены и воды он выбрасывал мускулистые руки, и Гаршва ясно видел открытый рот, белки глаз. Антанас бултыхался на одном месте, а Мажейка плыл. Только страшно медленно. Вот мимо скользнула голова, мелькнули подмышки и ребра, а вскоре и оранжевые плавки, ноги, сходившиеся и расходившиеся ножницами. «Он меня обгоняет», — понял Гаршва. Антанас поднял голову. Ступеньки были совсем рядом. В каких-нибудь десяти метрах.

И тогда Гаршва набрал полные легкие воздуха и нырнул под воду. Сразу вернулось ощущение тела. Теперь у него были руки и ноги. Ногами он работал, но вода давила. Поэтому приходилось выныривать наверх за глотком воздуха и снова плыть, плыть. Перед глазами маячила лестница. А слой воды становился все тяжелее, не хватало воздуха, и Гаршва пробкой выскочил из воды. Вот она, лестница. Он вцепился в нее, но подняться не смог. Кто-то толкнул его. Рядом висел Мажейка, не в силах подтянуться повыше.

— Поднимешься? — спросил он.

«Нет», — хотел было ответить Гаршва, но тоже не смог. Вселенная в один миг лишилась воздуха, а в груди трепыхалось сердце. Мажейка обнял Гаршву, и таким образом они вместе взобрались наверх.

И уже на деревянном настиле Гаршва несколько раз глубоко вздохнул. Кто-то накинул на него халат. Все вокруг было зеленым, тянуло на рвоту, и Гаршве хотелось уснуть, исчезнуть совсем. По телу пробегала мелкая дрожь. Кто-то сунул ему в руки серебряную статуэтку женщины, что-то проговорив при этом. И лишь спустя несколько минут Гаршва осознал, что он победитель и что ему удалось обойти Мажейку на полкорпуса.

Домой он вернулся с ассистентками. Две светловолосые девушки сопровождали его с обеих сторон, и Гаршва рассказывал им о кроле, этом новом стиле в плавании. Будь море поспокойнее, он конечно же обогнал бы Мажейку метров на пятьдесят. И когда своими босыми ступнями он коснулся нагретого солнцем песка в дюнах, вмиг понял, какое замечательное дело — победа! Он обхватил обеих девушек за плечи, обворожительно улыбнулся и произнес:

— Может, хотите, чтобы тренировал вас обеих?

— Хотим, хотим! — закричал высокий голос.

— Завтра встречаемся на мосту в час. Хорошо? — подтвердил принятое решение более низкий голос, и его обладательница взяла из рук Гаршвы статуэтку, поскольку ему было неудобно нести ее.

— Порядок, — согласился Гаршва тоном пожившего мэтра.

Три светловолосые головы проплывали улицами Паланги. Тихое дачное местечко, эта Паланга.

Тихие спокойные ночи бывали и в Каунасе в июне месяце, когда всего несколько часов отделяют сумерки от рассвета. В такую ночь Антанас Гаршва, проводив Йоне, возвращался домой по Лайсвес аллее. Уже погасла реклама в витринах; светлые ореолы отбрасывали фонари на бульваре; старые липы в свете фонарей выглядели накрашенными женщинами; а красочная форма полицейских, наоборот, поблекла; и продавцы сосисок в белом катили свои тележки; и собор темнел на фоне уже светлеющего неба. Стучали башмаки Гаршвы. Отвергнутые проститутки грустно озирались вокруг, стоя на перекрестках. Безуспешно пытались попасть в «Рамбинас» два пьяницы, широкоплечий швейцар теснил их от входа, сталкивая вниз со ступенек. В темной витрине цветочного магазина дожидались рассвета розы, и призрачный свет уличных фонарей, как по мановению руки алхимика, превратил розы в стеклянные изваяния, можно было даже разглядеть лица умерших женщин в застывших цветах. На улице Мицкявичюса солидный господин в светлом костюме курил папиросу и ждал автобуса.

Собор становился все ближе. В небе гасли едва успевшие загореться звезды. Антанас Гаршва не стал сворачивать на свою улицу. Решил подняться на гору Витаутаса и посмотреть, как над Каунасом занимается утро. Он обогнул Собор. Каменная масса вдавилась в землю. В этой нереальной ночи, которая так напоминала северные белые ночи, Бог, вобравший в себя византийскую силу, гибкость монгольских мечей, сонный покой русских монастырей, глядел хмуро, узрев в деяниях своих подневольных людей заговор и раскол. Лайсвес аллея ковровой дорожкой протянулась прямо к собору, и легкие каунасские домишки постоянно несли ему дары. Совсем как хану Золотой Орды, принявшему христианство. Гранитные ступени, тяжелые двери, колонны, купол, крест. Золотистый четырехугольник. В соборе молились и Москва, и Рим.

Антанас Гаршва шел по бульвару, впереди его ждала гора Витаутаса. Темная, источающая летние запахи. Мелькали пустые скамейки. Двухэтажные дома выстроились поодаль. За проспектом аллея переходила в нарядную улицу дачного городка. И тут послышался плач. Гаршва не сразу понял, где плачут. В такую ночь плакать могло и привидение. Антанас был молод, и его пылкое воображение легко победило логику рассудка. Звонкие и ритмичные вхлипы на высоких тонах нарушали тишину здесь, у подножия горы. Старое привидение дуло в ивовую дудочку, выдерживая паузы, и дудочка плакала, стенала. Гаршва остановился. «А это тема», — подумал он. Неважно, кто плачет. Скорей всего, в одном из домов открыто окно, и в кроватке проснулся ребенок. А для меня это старое привидение, еще из тех времен, когда на слиянии Нямунаса и Нерис стоял замок в целости и сохранности. Все близкие этого привидения давно умерли. Утопилась его возлюбленная ведьма, потому что ее золотые косы утратили прежнюю красу, волосы вылезли и скудели. На развалинах замка повесился Лауксаргис — дух, хранитель полей, у него отобрали поля, а он так любил эту плодородную пойму. Удушила себя шелковым платком душа храброго и жестокого князя, его железные доспехи рассыпались в прах, и он уже не мог сжигать на костре поганых крестоносцев. И душа княгини утратила рассудок; той самой княгини, которую любил юный воин Шарунаса. И, блуждая, забрела она, закутавшись в белую простыню, точно в белый саван, в те места, где стоял замок Раудоне, бродила среди лип в парке и пела вот эту песню.

Плач доносился откуда-то отсюда. Антанас глянул на дальнюю скамейку аллеи. На ней лежал какой-то белый сверток. Это был ребенок. Маленького человечка туго запеленали в грязный ситцевый фартук. В свете звезд проступило смуглое морщинистое личико. «Хитро придумано. Ребенок подброшен в богатый квартал». Гаршва взял его на руки. Подкидыш замолчал. «Кажется, его недавно покормили, и ему просто не хватало материнского тепла. Куда его теперь дену? Старое привидение сунуло мне в руки младенца? Чепуха. Тут дела посерьезней». Гаршва вспомнил, что неподалеку, на улице Гедимино, — полицейский участок. Он повернул назад, осторожно держа на руках спокойно дышащего человечка. «Заимею такого, когда женюсь на Йоне. Когда стану известным поэтом и получу государственную премию. Буду брать его на руки, чтобы не плакал. Это совсем не мещанство. Это мистерия. Много минуло времени, пока сформировалась земля. Травы, разные там динозавры. Лайсвес аллея — аллея Свободы. Объяснить это невозможно, но в этом сокрыта правда. Я буду любить Йоне и услышу плач, и услышу смех. Увижу осмысленное личико своего ребенка. Осмысленное, потому что многого еще не дано ему знать в младенчестве. У меня появится эдакий пузырь, и, глядя на него, я сочиню оптимистическое стихотворение. Возможное дело, стану оригинальным и прогремлю на весь мир. Чтобы прославиться в этом веке, нужно писать оптимистические стихи».