— Молод ты, мало знаешь,— заметил Бузубов Янгину и, обращаясь к Аказу, добавил: — Прежде, чем Москве поклониться, ним надо уважаемых людей спросить.
— Если их советов слушать,— сказал Аказ,— всю жизнь у мурзы под сапогом просидишь. И у нас и у вас уважаемых людей казанцы не больно обижают потому, что они все богаты и с ними торговлю ведут.
— Ты так говоришь, будто сам бедняк,— заметил Бузубов.— Люди потому нас с тобой и слушаются, что мы богаче и сильнее их. Потому над собой поставили, чтобы им богатеть помогали.
— А беднякам, по-твоему, пропадать?—крикнул Топейка.
— Не в свое дело лезешь!—оборвал его Бузубов.
— Как это — не мое дело? Аказ правильно надумал, а ты его отговаривать приехал!
— Замолчи, Топейка,— сказал Аказ.— Мы с Магметом сами договоримся.
Топейка плюнул и, обиженный, выскочил со двора. Когда, успокоившись, вернулся, лужавуи про Москву уже не говорили. Пошли другие разговоры, а про Топейку и забыли вовсе. Как будто его и не было. Обидно Топейке. Он вступил в разговор:
— Вот мы с Аказом в Москве однажды...
— Ты подожди, Топейка. Пусть Аказ сам расскажет. Долго его дома не было, вот, наверно, повидал всего.
— Да-а, много видел, многому научился. На свете много умных людей.
— Ты, я думаю, больше у глупых учился,— с насмешкой сказал Янгин.
— Почему ты так думаешь?
— Умные люди женятся, а ты бороду нажил, а все не женат. Из-за тебя и я холостым хожу. Хорошо ли приводить невесту, если старший брат одинок.
— Мне сейчас не до этого — дел много. Сам знаешь, весь наш край — моей голове забота,— серьезно ответил Аказ.
Аказ отложил саблю, задумался. Потом взял гусли, стоявшие рядом, положил их на колени.
— О чем думаешь, Аказ?— спросил Топейка.
Аказ тронул струны, заиграл и, как бы отвечая Топейке, запел:
О чем ты, лес, волнуешься?
Чтоб зеленее быть.
О чем, дубок, мечтаешь ты?
Чтоб желуди растить.
О чем, камыш, кручинишься?
Высоким хочешь стать.
А я о том задумался:
Как людям пользу дать?
Аказ сильнее ударил по струнам, и совсем иная музыка расплескалась по двору. Другую песню запел Аказ:
На черный войлок я сяду. Не сел.
На белый — сяду,
И пиво пью не из ведра —
Из чарки пью в усладу
Я долго жил в краях чужих. И колесил по свету.
Лесов, полей, озер РОДНЫХ Милее в мире нету.
Я много девушёк встречал Красивых и/богатых.
Но ту, сватов к которой слал.
Люблю навечно.
Святр.
О. гусли, славьте край родной Веселой песней долгой На а нашей матушкой-рекой Широкой тихой Волгой!
Долго все молчали, погруженные в свои думы. Магмет первый нарушил молчание:
— Какое чудо — песня,—сказал он тихо.—Иногда человек может рассказывать о своей жизни целый день, но не поймешь его. А спел человек — и все ясно.
Открылись ворота, и на дворе появился Мамлей.
— Мамлейка, друг!—воскликнул Аказ и побежал ему навстречу. Они обнялись.— Ты совсем забыл меня! Почему не приходишь?
— Летом, сам знаешь, работы много. И сегодня не пришел бы, да больно важный гость ко мне приехал. Тебя и Бузубова велел привезти. Тайное дело есть.
— Что за гость?
— Хан Шигалей.
— Из ссылки убег!—догадался Аказ. — У нас скрываться хочет?
— Хан из Москвы приехал. Теперь он у молодого царя в чести.
— Значит, в Москве перемены?
-- Большие перемены.
А в Москве —и верно—начались большие перемены. Как только умер Василий Иванович, жена его Елена для укрепления власти великокняжеской передала это званье сыну Ивану. Княжичу шел четвертый год, а его привели в Соборную церковь, и митрополит Даниил благословил его крестом на великое княжение. И торжественно провозгласил:
— Бог благословляет тебя, князь великий Иван Васильевич, владимирской, московской, новгородской, псковской, тверской, югорской, пермской, болгарской, смоленской и иных земель царь
и государь всея Руси!—И возложил на него шапку Монамаха. Шапка закрыла мальчику брови и уши, но Иван обеими руками твердо приподнял ее и держал до конца благословения. Князья и бояре, приведенные к присяге, целовали крест, но, выйдя из храма, сразу же стали думать, как бы у младенца эту власть отнять. На престол стали претендовать три брата Шуйских, два Вельских. Воронцов, братья Глинские и два родных дяди Ивана — Юрий и Андрей.
Одни решили драться за трон внутри Москвы, начались доносы, крамола. Елена именем паря сажала мятежников, головы слетали с плеч десятками.
Другие надумали подобраться к власти извне. Князь Семен Шуйский удрал в Польшу к королю Сигизмунду и стал подбивать его идти на Москву. Потом укатил в Стамбул, где был милостиво принят султаном. Турки, давно мечтавшие прибрать Русь к своим рукам, обещали Семену войско, дали приказ Саип-Гирею идти на Москву. Но в Бахчисарае было не до походов: против Саип- Гирея поднялся его племянник Ислам-Гирей, и началась междоусобица. Сторонники Москвы в Казани, учуяв это, Сафу-Гирея снова с трона согнали и запросили на казанский престол Шигалея. Спешно были посланы конники в северный край, хана Шигалея и его жену Фатиму из Белозера вывезли и поставили перед Еленой и малолетним царем Иваном.
Прием был торжественный. Хану царь подарил шубу, а Елена преподнесла Фатиме золотую чашу с медом в подарок. Растроганный Шигалей сказал:
— Дед твой взял меня к себе, детинку малую, вскормил, как щенка, отец твой пожаловал меня, дал мне города, и я грехом своим перед государем провинился, и бог страшно наказал меня. И теперь я, холоп ваш, даю клятву и по этой присяге хочу крепко стоять и готов умереть за ваше государское жалованье!
С той поры Шигалей стал жить в Москве, верно служить Ивану и ждать посылки на казанский трон. Пока казанцы воевали с Сафа-Гиреем, стараясь изгнать его с престола, умерла Елена Глинская. Посол Герберштейн утверждал, что ее отравили.
Началось правление боярское — тут уж было не до Казани. Теперь же Иван подрос и послал Шигалея на Суру, чтобы казанские дела разведать.
В Васильсурске хан вспомнил про Аказа и Магометку Бузубова...
...Мамлеев улус казанцы теперь не трогали, жизнь там стала налаживаться. Мамлей женился на дочке муллы, теперь, пока строится новый дом, живет у тестя. Хан Шигалей встретил Аказа как старого приятеля: горячо обнял, похлопал по спине, сказал:
На родных хлебах раздобрел ты. Плечи раздались.
145,
1*' Марш Акпарса
— А ты, хан, поседел. Раньше борода черной была.
— В Каргополе снегу много было. Там волосы подбелил. Да и в Москве есть, где седину найти.
Посидели, поговорили о том, о сем, потом хан перешел к делу.
— Царь мало-мало вырос, за дела государства берется. Думает меня на Казань посылать. Я уж два раза на трон садился, два раза бежать пришлось. Надоело. Надо покрепче садиться. Вы меня поддерживать будете?
— Ты прости меня, уважаемый Шах-Али, если я неприятное для тебя слово скажу,— ответил хану Бузубов.— Ханы казанские меняются часто, а порядки прежние остаются. Московский ли хан сидит, крымский ли, а земли наши всегда перекопскому мурзе подъясачные. Вот ты говоришь, дважды ханом Казани был, а какое облегченье чувашам и черемисам сделал? Сперва нас Кучак давил, потом сын Кучаков. Как мы тебя поддержим, если по нашей земле крымские мурзаки тысячами ползают?
— Ты правду, Магмет, сказал: для вас я никакого облегченья не делал. А когда делать? Не успею в доме своем котел повесить— надо снимать, снова в Касимов убираться. А теперь молодой царь и его советники мне так оказали: приедешь в Казань, не торопись свои шалтай-балтай по стенкам развешивать, по лавкам раскладывать. Укрепись сперва, людей верных вокруг себя расставь, обопрись на них. Вот я к вам и приехал.
— Если кучаков с нашей земли уберешь,— сказал Аказ,— если народу облегченье сделаешь — мы тебе опора. А без людей наших от нас двоих с Магметом какая тебе польза? Ведь если тебе служить — это все равно, что Москве служить, не правда ли?
— Да, это так.
— Пусть тогда и Москва об этом знает, защищает нас в случае чего. А пока мы московских князей да воевод боимся не меньше, чем казанских беев.
— Я вас понял. Сяду на казанский престол — сразу о вас подумаю. И в Москве скажу: чуваши и черемисы властью Казани тяготятся, надо им помочь к Москве приклониться.
— Ты правильно сказал: надо помочь. А мы с Магметом давно об этом думаем.
