— Вы знаете, почему Алим не пошел в мечеть?
-— Говорят, нельзя. Коран не велит.
— Плевал он на Коран. Алим не хочет смерти Аказа.
— Как это так?
— Все просто. Если Аказа не будет, Эрви останется в Казани. Мурза может взять ее в жены. Алиму это невыгодно... Ты сам понимаешь, почему.
— Понимаю. Что же делать?
— Если Кендар спит, если весь улус спит, надо войти в мечеть и все там обыскать. Ключи у тебя?
— У меня... Но если узнают?
— Ты войдешь туда со своими людьми, я закрою мечеть на замок и подожду вас. Если преступники там, вы задушите их, поднимете на балкон минарета и сбросите вниз. Тихо выйдете, и утром все узнают, что Аказа и его братьев наказал аллах, выбросив осквернителей из священного места. И никто, даже Кендар, не будет виноват в этом.
— Надо подумать.
— Что думать,—зашептал Пакман.— Упустим этот случай — нам конец.
— А вдруг их там нет?
— Ну и что же,—сказал Хайрулла.—Я выпущу вас, и мы снова закроем мечеть. Только не мешкайте там.
И Мырзанай решился. Хайрулла тихо открыл замок и впустил в мечеть Мырзаная, Пакмана и с ним еще двенадцать человек. Дверь закрылась, щелкнул ключ в замке, и Хайрулла стал ждать.
Внутренность мечети невелика, слабо освещена через единственное зарешеченное окно лунным светом. Мырзанай заглянул в нишу, где на подставке лежал раскрытый Коран, пошарил под кафедрой, с которой мулла проповеди произносил, Пакман осмотрел небольшой подвальчик. Остальные испуганно толпились около двери. Оставалось осмотреть минарет. Туда по узкому проходу вела винтовая лестница. Подниматься на балкон минарета можно было только по одному. Никто не решался встать на ступеньки лестницы первым. Мырзанай толкнул одного парня в плечо, строго сказал: «Иди». Парень испуганно замотал головой, прижался к двери. Кричать и спорить было некогда, и Мырзанай дрожащими руками начал вынимать из-за пояса нож. Если бы он точно знал, что на балконе Аказ, он не решился бы. Была надежда, что там пусто, и он ступил на первую ступеньку. Пакман двинулся за ним...
...Хайрулла стоял около входа и напряженно смотрел на минарет. Вдруг на балкончике послышалась какая-то возня, решетка, окружавшая его, заскрипела, что-то мелькнуло в бледном свете луны, и раздался истошный вопль Мырзаная. Тяжелое тело глухо стукнулось о черепичную крышу, внутри мечети послышался грохот сбегающих по лестнице людей. Хайрулла повернул ключ в замке, распахнул дверь и бросился бежать. Через минуту из мечети выскочили люди и разбежались по сторонам.
На рассвете жители улуса услышали, как обычно, распевный голос муллы, призывающего к утренней молитве:
Велик аллах! Велик аллах! Ля иллья, ахм иль алла1
Приходите молиться, на молитву вставайте.
Следуйте к счастью—молитва полезнее сна.
Пролом в черепичной крыше был заделан, и ничего не говорило о смерти человека около обители аллаха.
Тело Мырзаная нашли далеко от улуса, на лесной тропке около оврага.
Алим и Хайрулла уехали в Кокшамары, и мало кто знал, что они были в Горной стороне. Пакман о событиях страшной ночи
никому не сказал ни слова. Мырзаная провезли мимо Нуженала и похоронили в родном илеме.
Через день в усадьбе Туги загорелась изба. Пакман, похоронив отца, приехал за сестрой, забрал все имущество и поджег сам. Сгореть избе не дали, пожар быстро потушили. Вскоре на дворе появились Аказ, Ковяж, Янгин и Топейка. Весть об их приезде сразу разлетелась по илемам, до вечера у братьев перебывали все жители Нуженала, а утром приехали из своих лужаев Сарвай и Эшпай. Приезду Аказа рады были все. Даже и те, кто раньше упрекал парня за горячность.
Мырзанай до своей гибели успел выполнить все советы мурзы. Сделал картом Аптулата, вернул Боранчею его усадбу, земли и даже послал хорошего знахаря, чтобы тот полечил старика. Знахарь, правда, ничем не помог больному, Боранчей совсем одряхлел, с ним часто случались припадки безумия, после которых он долго лежал без движения.
Сарвай и Эшпай приехали к Аказу ненадолго. Рассиживаться было некогда: земля ждала пашни, нужно было готовить лошадей, сохи, бороны и семена. Нужно было по-настоящему провести агавайрем, избрать Большого лужавуя, договориться обо всем загодя...
— Говорят, Алим тебя ловить приезжал?—спросил Сарвай.
— Говорят,— уклончиво ответил Аказ.
— Скоро снова приедут?
— Наверно, приедут.
— Мы тебя на агавайреме Большим лужавуем хотим сделать. После этого тронуть тебя не посмеют. Согласен ли ты?
— Если все старейшины скажут, согласен. Только потом в разные стороны пусть не глядят. Пусть слушаются меня.
— Будут слушаться,— заверил Эшпай.— Если кто предавать будет, прижмем.
— На праздник сохи большое моленье надо сделать,—сказал Аптулат.— Со всей Горной стороны людей надо позвать. Тогда все будут знать, как мы жить хотим.
Все с Аптулатом согласились и, поговорив о жертвоприношениях на молении, о других неотложных делах, разъехались по домам.
До агавайрема всего одна неделя осталась.
Утро праздника сохи выдалось по-весеннему теплым и солнечным. Около священной рощи, как зимой, белым-бело. Разную одежду носит человек в будни, но на праздник обязательно наденет все белое. Если шовыр — то как снег, если рубашка — как лебяжье перо, а штаны — цвета инея. Даже кафтан — и тот из белого сукна. Потому и белым-бело около кюсото. Пришло сюда со всея краев множество народа. Сотни костров горят, сотни котлов кипят—жертвенное мясо варится.
По левую сторону рощи — широкое поле. Осторожно обходят это поле люди: здесь стоят лошади, запряженные в сохи, здесь первую борозду проводить будут. Сохи пылают: на каждом — свечи. Все, кто хочет получить урожай, жертвуют свечу восковую.
Лошади — в ярких цветных лоскутках.
Мало-помалу затухают костры. Мясо сварилось, принесены жертвы всем богам, пора начинать пиршество, пора первую борозду делить. Встали около сох карты, сзади них стоят толпой люди, ждут, когда Аптулат молитву скажет.
— Юмо великий и добрый!— восклицает Аптулат, и толпа вторит ему:
— Юмо великий и добрый!
— Когда наступит время весенних работ, о юмо великий и добрый, когда мы, вышедши в поле работать, распахавши, посеем по зернышку, юмо великий и добрый, корни их сделай широкими, стебли крепкими, колосья их, подобно серебряным пуговицам, сделай полными, о юмо великий и добрый!
— Великий и добрый!—эхом вторят вокруг.
— Посеянному хлебу дай теплые дожди, ночную тишину, от холода и града, от бурь и ветров сохрани. Засуху жаркую не пошли, о великий и добрый!..
Аптулат взялся за ручки сохи, и все люди пали на колени. Тронулись лошади — и десятки темных борозд легли вдоль поля.
Снова звучит молитва.
— Когда выпустим скотину, великий наш юмо, сохрани ее от вредных ветров, от глубоких оврагов, от сосущей грязи-тины, от худого глаза и языка, от портящего колдуна, от волков, от медведей и всех хищных зверей, о юмо великий и добрый!
— О добрый!..
— Бесплодный скот сделай плодовитым, тощий сделай жирным, пастбища сделай привольными, всякий скот расплоди. Юмо великий и добрый, всякою скотиной обрадуй нас!
— Обрадуй нас!..
— А теперь с великим юмо вместе жертвы наши разделим, — произнес карт, указывая в сторону рощи.
И началось пиршество.
А когда опустели котлы с мясом, бураки с пивом и когда сгорели свечи, на вершине высокого холма призывно зарокотал барабан. Люди поднимались и шли к холму, садились вокруг вершины, и скоро все были в сборе. Все знали, что сегодня будут избирать лужавуя и главой Горной стороны будет Аказ Тугаев. Вдруг к Эшпаю подбежал Янгин.
— Посмотри туда: шайтан Пакмана принес, и с ним —Атлаш.
— Ну и что? Их тоже звали: Атлаш — старейшина, Пакман — лужавуй.
Лтлаш и Пакман пробрались на вершину холма, присоединились к старейшинам. Атлаш обратился к Аптулату:
— Дай мне сказать сначала.
— Успеешь.
— Я приказ царицы Казани привез.
— Казань нам лужавуев не дает. Мы сами...
— Я о том и хочу сказать.
— Пусть говорит,— заметил Аказ.— Мы узнаем, что хочет Казань, потом свое слово скажем. Говори, Атлаш.
— Люди лесов и гор! Мужчины!—Атлаш поднял руку, и все притихли.— Я только что из Казани, потому и опоздал на моление. Ходил я туда, чтобы рассказать о смерти Мырзыная. Царица Казани, несравненная Сююмбике, спросила меня: «Кто теперь Горный край сможет держать в повиновении, кто верой-правдой будет служить Сафе-Гирею?» И я ответил блистательной царице: «Только один человек может — Аказ Тугаев. Он, я сказал, теперь Москве большой недруг, его теперь от русских защитить надо». И Сююмбике сказала, что Сафа-Гирей Аказу защитой будет. И шлет ему хан свою саблю и званье бея и велит, если народ на то согласен, сделать его главой всей Горной стороны. Я все сказал.
