— Жан-Марк! — воскликнула она. — Подумать только! Откуда ты говоришь?.. Из Парижа? Это чудесно!.. У меня все хорошо!.. Нет, буду не раньше конца сентября… Но приезжай ты сюда!..
Сидя на краешке дивана, Мадлен сделала знак, что хочет взять трубку…
— Подожди! — сказала Франсуаза. — Маду хочет с тобой поговорить… Ты не знаешь?.. С ней случилась неприятность. Она сломала малую берцовую кость. Поскользнулась на кафельном полу в кухне… Нет, не очень серьезно, но она страшно злится… Ей очень тяжело передвигаться…
Мадлен с трудом поднялась и была вынуждена опереться на руку Александра. Франсуаза подбежала, чтобы поддержать ее с другой стороны.
— Он говорит, что два раза звонил сегодня днем, но никто не отвечал! — уточнила Франсуаза.
— А, значит, это был он! — вздохнула Мадлен, тяжело подпрыгивая.
О нем-то она и забыла! Что там еще и у него за беда! Ей подвинули стул. Она села, взяла трубку:
— Алло, Жан-Марк! Рада тебя слышать. Ну, как там Соединенные Штаты?..
— Потрясающе! — ответил он. — Я тебе потом все расскажу подробно. Но скажи мне, что твоя нога, это какой-то идиотизм!
— Полный идиотизм!
— Вот, не будешь теперь сверх меры натирать воском свою плитку!
Он засмеялся.
— Тут не над чем смеяться! — сказала она. — Совершенно ничего смешного! Как дела дома?
— Все хорошо.
Его обыденный тон успокоил ее. Жан-Марк, вероятно, обрел душевное равновесие. Надолго ли? Она посмотрела на Франсуазу, которая укрылась в амбразуре окна вместе с Козловым. Он возвышался над девушкой на целую голову и очень тихо что-то говорил ей. Франсуаза уныло улыбалась. О чем они говорили, невозможно было расслышать. Мадлен пожалела, что Жан-Марк отвлек ее к телефону именно в тот момент, когда нешуточные события требовали ее внимания. Два или три раза она отвечала ему невпопад, расстроенная то каким-то жестом племянницы, то словом, схваченным на лету и ложно истолкованным.
Как только она повесила трубку, Франсуаза сообщила:
— Господин Козлов должен уходить.
— А! — воскликнула Мадлен, вздохнув с облегчением.
— Да, — сказал гость, — меня ждут друзья. Уже семь часов!
Она посмотрела на него, раскованного, поджарого, внушающего тревогу. Одетого в клетчатую сорочку и в коричневые брюки грубого полотна. Что он решил на ее счет? Что она психопатка, которая выдумывает жуткие истории, чтобы сохранить целомудрие своей племянницы! Она вернулась на диван все так же с помощью Франсуазы и Александра Козлова, села, придавив спиной подушки. Франсуаза проводила Козлова до двери.
— Я очень рассчитываю на ваше возвращение, — еще раз напомнил он.
Франсуаза кивнула головой, как маленькая лошадка.
Когда Козлов ушел, она, не говоря ни слова, убрала бокалы, бутылку, поставила на место стулья, взяла со столика деньги, вырученные от продажи, и протянула их Мадлен:
— Двести пятьдесят франков! Так, как ты мне говорила, помнишь? Они торговались изо всех сил, но я не сдалась!
— Браво! — воскликнула Мадлен.
Франсуаза села рядом с ней. В комнате уже было почти темно. Мадлен протянула руку, чтобы зажечь лампу, но ее остановил приглушенный крик:
— Не надо!
Секунду спустя голова Франсуазы легла на ее плечо. Теплое, прерывистое дыхание ощущалось в ямке у нее на шее. Она ласково погладила волосы девушки, провела рукой по ее щеке, мокрой от слез, слегка коснулась краешка лихорадочно горящих губ, полуоткрывшихся в легком стоне:
— Франсуаза, моя маленькая Франсуаза, ты его еще любишь, — вздохнула она.
— Нет.
— Но ты рада, что снова его увидела!
— Не знаю…
— Почему ты решила опять продолжить занятия?
Франсуаза напряглась всеми мускулами, приподняла голову и слегка отстранилась. Она уже не плакала.
— А почему бы и нет?
— Мне кажется… это опасно для тебя…
— Если что для меня и опасно, так это оставаться в стороне от мира, как это у меня сейчас происходит! Ты мне сама не раз об этом говорила!
— Да, конечно… В определенном смысле…
— Знаешь, когда я это поняла?
— Нет.
— Несколько минут назад, когда увидела его здесь… Почему, ты думаешь, он приехал? Из любопытства? От нечего делать? Оттого, что он оказался неподалеку и ему надо было убить час времени?.. Нет, Маду… Он приехал потому, что не мог не приехать. Какая-то сила толкнула его в спину…
Глаза Франсуазы сверкали в полумраке. Она поднялась, прошлась по комнате, потом неожиданно повернулась и заговорила еще тише:
— Если в первый раз мы встретились, быть может, благодаря случаю, на этот раз, несомненно, мне его послал Бог. Для того чтобы дать мне возможность начать новую жизнь, искупить свои ошибки… Я так виновата!
— Виновата? Ты? — пробормотала Мадлен.
— Да. Поскольку в этом человеке много недостатков, я должна была все свои усилия направить на то, чтобы поддержать его, просветить, попытаться сделать лучше.
— Ты попыталась!
— Не слишком!.. И Кароль, и мой отец, и моя мать, и Жан-Марк… По отношению к ним — то же самое… Я только и делала, что осуждала их! При первом же разочаровании я поворачивалась к ним спиной!.. Думала лишь о себе!.. О своем маленьком нравственном комфорте!.. Не говори «нет»!.. Я дважды предала Бога! Когда из слабости отказывалась прийти на помощь тем душам, на которые я могла оказать хотя бы небольшое влияние, и когда решилась покончить с собой! Преступление против любви и преступление против Бога!.. Раньше во мне вызывали отвращение другие, теперь я сама себе отвратительна! Потому что я осмелилась судить других, вместо того чтобы помочь им! Потому что я спасовала перед жизнью!
Она замолчала. Ее силуэт чернел на сером фоне окна. Мадлен спрашивала себя, сколько было искренности, а сколько — неосознанного, конечно, — лукавства в этом исповедании веры. Не стремится ли Франсуаза оправдать христианскими мотивами свое желание возобновить отношения с Козловым? Во всяком случае, не могло быть и речи о том, чтобы возражать ей сейчас, когда она столь возбуждена. Приходилось согласиться с ее мнением и попробовать предостеречь ее от переизбытка воображения.
— Какой сегодня день, Маду? — спросила Франсуаза.
— Седьмое сентября. А почему ты спрашиваешь?
— Просто так…
Они замолчали. Франсуаза мечтательно повторила:
— Седьмое сентября!
И Мадлен уже больше не сомневалась, что появление Козлова снова оказало сильное влияние на племянницу. Она боролась бы, сопротивлялась, ей удавалось бы избегать его, может быть. И при всем при том она была бы несчастлива. Так не лучше ли страдать из-за мужчины, чем обходиться без него?
— Пойду приготовлю поесть, — сказала Франсуаза.
Она включила лампу.
В проеме окна возвышалась колокольня, сланец на ее крыше сверкал в лунном свете. Колокольня была старая и безгласная, давно бездействующая. Франсуаза смотрела на нее из своей постели, ощущая себя загадочным образом связанной с этой дряхлостью и заброшенностью. Словно эти руины и ее тоска слились воедино. Ей нужно было решительным усилием воли вырваться из своего горя, иначе она тоже превратится в монумент, нечто тяжелое и оцепеневшее. Только что перед Мадлен она в самом деле поверила, что могла бы найти в себе силы снова столкнуться со всеми теми, от кого бежала. И вот ее вновь охватил страх — страх перед дорогой, страх перед людскими лицами, перед поступками… «Принимать все, что идет ко мне, не избегать ничего, строить…» Самое сложное, конечно, установить дружеские и доверительные отношения с Александром. У нее было бы гораздо больше власти над ним, если бы она просто, по-дружески с ним встречалась, не становясь снова его любовницей. Нет, ни за что на свете она не хотела бы пережить стыд некоторых его ласк. Она вытянулась на спине и сразу же ощутила на себе мужское тело. Оно появлялось из прошлого, горячее и упругое. Воспоминание было настолько отчетливым, что Франсуаза едва не потеряла сознание. Все погрузилось в темноту, и вместе с тем она понимала, что с ней произошло то, для чего она была рождена, что цена за испытанный ею восторг никогда не была бы слишком велика.
Франсуаза села на кровати, встряхнула головой, и наваждение рассыпалось. Нет, этого не будет! А если будет, то не с ним! Потом, когда она полюбит по-настоящему. Другого мужчину. Ее мужа перед Богом. Она с каким-то меланхолическим упоением повторяла себе эти слова. Настанет день, и может быть уже близкий, когда мысли, которые сейчас для нее так мучительны, потеряют свою важность. В этой мудрой перспективе неизвестное внушало ей больше надежды, чем известное. Возможно, она станет чьей-то женой. Нужно будет заботиться о детях. Она часами будет разговаривать по телефону с подругами, у которых тоже будут дети. Она вернется к обычной жизни. Растворится в толпе. Франсуаза вздрогнула. Холодный воздух проникал через открытое окно. Луна спряталась. От колокольни оставались только смутные вертикальные очертания. Заснула ли Мадлен? Нет, она, наверное, еще читает. В какой-то момент Франсуаза решила было спуститься, чтобы продолжить их разговор. Потом раздумала. О чем говорить? Они все друг другу сказали. «Теперь должна действовать я. Одна лишь я». На улице залаяла собака. Франсуаза прижалась щекой к подушке. Прохлада ткани передалась ее мыслям.
