Страшный взрыв, видимо, разбудил весь город. Вопли, крики все возрастали. Стоял невообразимый гам. Мы шли семимильными шагами. Вот показались первые дома, беспорядочно разбросанные то тут, то там. Во дворах лаяли собаки. Но собачий концерт заглушали крики людей, паровозные гудки. От усталости ли или от чрезмерного напряжения нервов сердце мое бешено стучало. Дыхание перехватывало, ноги не слушались. Хорошо, что Исмаил-хан сбавил темп. Поравнявшись со мной, он заговорил хриплым голосом:
— Теперь можно не спешить. Наверно, все большевики побежали на пожар.
Не знаю, пожар ли был причиной этому или вообще город не охранялся, но нас никто не останавливал. Мы шли ровным шагом, уже не торопясь. Вот Исмаил-хан остановился перед большими зелеными воротами. Негромко постучался. Сразу послышался старческий голос, — должно быть, узбека:
— Кто там?
Исмаил-хан приподнял железную пластинку, на которой крупными цифрами был обозначен номер дома, и шепнул в открывшееся отверстие:
— Привет вам от Гуламакадыр-хана!
Это, должно быть, был пароль. Ворота тут же отворились. Мы вошли в широкий двор, посередине которого стоял одноэтажный белый дом. Горбатенький старичок встретил нас, согнувшись в три погибели:
— Добро пожаловать!
Старик протянул нам руки. Мы поочередно поздоровались. Видно было, что Исмаил-хан в этом доме не впервые. Он сам провел нас в просторную комнату, богато обставленную в восточном стиле. Большие и маленькие туркменские ковры, бархатные тюфячки, пуховые подушки… Справа стоял большой узорчатый шкаф, заставленный разноцветными чайниками и пиалами.
Все мы буквально выбились из сил. Выпив по стакану чая, тут же улеглись спать. Я быстро заснул. Если бы Исмаил-хан не разбудил меня в условленное время, я, наверно, еще долго спал бы. Очень не хотелось вставать. Но вставать надо было. Время приближалось к полудню. Этой же ночью я должен отправиться назад в Бухару. В моем распоряжении оставались считанные часы.
Пришел Исмаил-хан. Я впервые как следует рассмотрел своего спутника. Это был мужчина лет пятидесяти, высокого роста, жилистый, с продолговатым, суровым лицом, с редкой козлиной бородкой. Видно было, что он человек властный, уверенный в себе. Говорил медленно, но твердо, стараясь показать, что он не из простых.
Мы вчетвером позавтракали. Исмаил-хан рассказал о том, что произошло вчера. Оказывается, был взорван не арсенал, а нефтехранилище. Я спросил Исмайл-хана, у кого мы остановились, кто хозяин дома. Он ответил уклончиво:
— Считайте, таксыр, этот дом своим. Никто вас беспокоить не будет. Идите, куда вам нужно, я останусь здесь.
— А вы не хотите пройтись с нами по городу?
— Я могу выходить только ночью.
Это вполне меня устраивало. Я, честно говоря, несколько опасался своего спутника. Вернее, опасался кушбеги. Он мог поручить ему проследить за нами, чтобы выяснить, с кем мы встречаемся. Тем не менее я предпринял необходимые предосторожности, прежде чем вышел в город в сопровождении Артура и Ричарда, — надел очки, накинул на плечи вместо шелкового халата чекмень из верблюжьей шерсти, через плечо перебросил хурджин.
Ричард шел первым, мы с Артуром позади. Сначала шли окраинными, почти безлюдными улочками, чтобы не дать возможности людям Исмаил-хана проследить за Ричардом. Он должен был найти интересующий нас объект и договориться о встрече вечером. Вот Ричард исчез, свернув в какой-то закоулок. Мы с Артуром направились в район вокзала, где был центр города. Чувствовалось, что Новая Бухара — не типичный азиатский город. Улицы более-менее прямые, широкие. Одноэтажные домики европейского типа, тенистые дворики, скамеечки почти у каждой калитки… Все это производило приятное впечатление после темных, грязных закоулков Бухары. Заборы были заклеены множеством плакатов, приказами и объявлениями. Я, почти не поворачивая головы, читал некоторые лозунги, написанные большими буквами на заборах: «Долой расхлябанность!», «Долой анархизм!», «Да здравствует Советский Туркестан!..», «Долой англичан — мировых хищников!»
Увидав последний лозунг, я невольно вздрогнул. О том, что большевики нас ненавидят, я, разумеется, знал, но не думал, что проблема борьбы с нами настолько актуальна. В этом мы еще больше убедились, когда подошли к привокзальной площади. Казалось, все население города собралось там, как на восточном базаре. Тысячи людей — рабочие и солдаты, мужчины и женщины, дети и старики — стояли, тесно прижавшись друг к другу, и слушали оратора, который говорил с высокой, специально приспособленной трибуны. Трибуна была также украшена лозунгами. «Да здравствует советская власть!», «Да здравствует вождь мировой революции товарищ Ленин!» — прочитал я.
Мы подошли к большому тутовому дереву и стали за ним. Никто не обращал на нас внимания. Все смотрели на оратора. Говорил русский — высокого роста, загорелый, с густыми волосами с проседью, в простой рабочей одежде. Говорил с жаром, размахивая руками:
— …На кого опирается контрреволюционная свора, идущая на нас с оружием в руках? Она опирается на мировой империализм, и прежде всего на Англию. На ту Англию, которая с помощью пушек поработила Индию и другие страны Востока. На ту Англию, которая с нечеловеческою жестокостью выкачивает жизненные соки миллионов…
Оратор сделал небольшую паузу. Затем, проведя по своей шевелюре большими, жилистыми руками, с прежним жаром продолжал:
— Враг, товарищи, коварен, жесток. В борьбе с революцией он не брезгует ничем. Убийство, поджог, подкуп, обман… Все пущено в ход для того, чтобы погубить свободу, добытую кровью и потом рабочих и крестьян. Злодейское покушение на вождя мировой революции, на безгранично любимого всеми нами товарища Ленина, — этот подлый акт является прямым вызовом со стороны контрреволюции. Мы принимаем этот вызов. Ответим белому террору беспощадным красным террором! Долой контру! Да здравствует революция! Да здравствует товарищ Ленин!
Со всех концов площади послышались страстные выкрики— голоса фанатиков, разгоряченных пылкой речью оратора и готовых броситься в огонь ради спасения революции. Да, это был подлинный фанатизм! Мне даже страшно стало при виде безудержной ярости, которая чувствовалась в каждом. Если бы они узнали, кто я такой… ей-богу, моментально растерзали бы, пикнуть не дали бы! Один из красногвардейцев, стоявших по соседству, так посмотрел на меня, что я невольно включился в общий хор фанатиков и принялся усердно выкрикивать: «Ленин! Ленин!» Да, я кричал… Кричал скрепя сердце, из страха быть узнанным, разоблаченным!
Мы неприметно отошли назад, подальше от пылких туркестанцев. Ораторы сменялись. Последним говорил молодой, стройный узбек-красногвардеец. Опять раздались яростные возгласы, угрозы по нашему адресу и по адресу наших друзей. Церемония завершилась парадом красногвардейских частей, отправлявшихся на Закаспийский фронт — в район станции Равнина, где шли упорные бои с участием наших войск. Невдалеке от площади, на платформах виднелись пулеметные тачанки, пушки и даже несколько танков, готовых к отправке на фронт.
Я решил потихоньку отделиться от толпы и вернуться назад. Вдруг кто-то сзади шепнул:
— Ассалам аленкум, таксыр!
Я не обернулся, хотя знал, что обращение «таксыр»
относится ко мне. Кто это может быть? Неужели Дубровинский? В голосе говорившего был оттенок иронии, свойственный именно ему. Холодок пробежал по телу. Я решил выждать — повторится ли приветствие? Но оно не повторилось! Боже! Неужели я попал в ловушку? Все ужасы, которые так часто мерещились мне, возникли перед глазами. Как быть? Я покосился на Артура, в надежде, что он, может быть, заметил, кто стоит позади нас. Но Артур увлекся зрелищем марширующих красногвардейцев, которых толпа награждала бурными аплодисментами и возгласами. Ничего не поделаешь! Надо обернуться. Все равно беды теперь не избежать.
Я обернулся назад, как бы желая отойти в сторону. Сердце перестало учащенно биться. Виновник моего волнения и тревоги с улыбкой смотрел на меня. Это был… Кирсанов! Он сразу же протянул мне обе руки и заговорил на ломаном узбекском языке:
— Вы меня помните? Я — Иван… У вас дом ремонтировал. Помните?
Я ответил с такой же деланной радостью:
— А, Иван!.. Помню, помню… Как поживаешь, Иван?
— Хорошо… Спасибо…
Кирсанов был в форме красногвардейца, но без оружия. Теперь он уже не выглядел грязным проходимцем, каким показался мне при первой встрече. Был подтянут, аккуратен. Добродушно улыбался.
Мы отошли в сторону. Кирсанов заговорил озабоченно:
— Вам, господин полковник, ходить по городу рискованно. Сегодня ночью взорвали нефтехранилище и два паровоза. Вечером прибудет из Ташкента специальная комиссия. Усилят патрули. Начнется массовая проверка документов.
