Болтливый, видно, знал, чем можно смягчить душу Бируни. Вот уже много лет Бируни мечтает написать книгу о редких камнях, собирает сведения об их свойствах, даже сказочные, невероятные.
Превозмогая слабость в теле, Бируни молча пошел за горбуном. Вошли в низенькую, полутемную лавку, оттуда перешли в маленькую комнату с камышовой циновкой на полу, из комнаты спустились в погреб, что ли, какой-то, остро ударило в нос запахом сырости. В погребе теплилась убогая коптилка. Кругом громоздились большие и малые сундуки, мешки, хумы, коробки, коробочки.
В самом темном углу Пири Букри открыл железный сундук, сняв замок величиной с лошадиную голову: приподняв крышку сундука, долго рылся в нем: наконец, вытащил что-то, подошел к Бируни, показал в свете коптилки коробочку, напоминающую но форме черепаху:
— Этот жемчуг в драгоценной оправе я купил у одного купца-багдадца, мавляна. Честно признаюсь, купил за большие деньги. Да все грызет сомнение — не ошибся ль в цене?
Пири Букри нажал на некую защелку снизу, на брюшке черепахи. Панцирь откинулся со звоном, и сумрачный погреб озарился, будто от десятка свечей. Со дна коробочки сиял, переливаясь радужно, камень величиной с голубиное яйцо и яркости невиданной!
Вот тебе и жалкий горбун, мастер ная!
Бируни всмотрелся в чудесную, источающую голубовато-синее пламя драгоценность. Всевышний! Да это ведь, право слово, знаменитый, когда-то принадлежавший халифу Гаруну ар-Рашиду камень. Она куда-то потом исчезла таинственным образом, как сказано было в преданиях, редкая, редчайшая, диковинная драгоценность, с ней связано много темных и мрачных историй!
Бируни осторожно вынул камень из коробочки, положил себе на ладонь. Какая игра красок! Сколько нежных переходов от одного цвета к другому!
Ну и Черный Паук! Ухитрился раздобыть такую драгоценность, если и не украшавшую, может быть, сокровищницу великих мира сего, но достойную ее украшать! Выходит, слухи о том, что человек этот и хитер и страшен, небезосновательны.
— Цена этого камня такова, что вы сможете купить себе за него пол-Газны!
Горбун будто испугался этих слов. Цепко схватил камень, зажал в руке, поспешно положил потом драгоценность в круглую железную коробочку.
Бируни молча повернулся к выходу из подвала. Пири Букри догнал его в средней комнате:
— Мавляна! У меня к вам одна просьба… Вы видели своими глазами: ваш покорный слуга не из нищих. Берите, чего и сколько хотите… хоть золото, хоть драгоценности… сколько хотите… Но есть просьба к вам. — Светлые, прямо-таки невинно-голубые глаза горбатого торговца блестели, будто у анашиста, редкая рыжая борода судорожно дрожала: — Единственная просьба: отдайте мне, — мавляна, ту служанку, которую вы купили у Маликула шараба! Прошу, умоляю… за любую цену.
Бируни резко рванулся вперед — поскорей уйти отсюда. Тяжело дыша, Пири Букри схватил его за рукав:
— Хотите? Отдам вам тот камень, цена которому… пол-Газны!
Поистине этот человек, этот пожилой мужчина вел себя словно безумный юнец: из невинно-голубых глаз его на широкое, костлявое и морщинистое лицо текли слезы — неподдельного страдания слезы!
— Пожалейте меня, мавляна, пожалейте!
Как странно, бывает, крутится колесо жизни! Сорок лет назад слышал Абу Райхан от этого же человека — тогда-то и впрямь юнца, обезумевшего от животной страсти, — ту же мольбу!
— Убери руку, Пири Букри! Я не работорговец.
Бируни силой вырвал из цепких пальцев Черного Паука рукав своего халата. Выскочил наконец на улицу.
Крутится-крутится колесо жизни, повторяется движение… Райхана-бану, Садаф-биби…
Бируни посмотрел на понуро склоненную девушку.
— Ты права, Садаф-биби! Хозяйничай дома, пусть на улицу выходит Сабху…
Тут как раз послышались торопливые шаги с улицы, и в комнату вбежал Сабху. Он был явно взволнован, белая шапочка сбилась набок.
— Учитель! К нам пожаловала госпожа из дворца!
— Из дворца?
— Да, в крытой повозке, в сопровождении конных нукеров.
— Странно. Днем, когда у меня был приступ, из дворца прискакал гонец. Сиятельный султан, оказывается, желает завтра видеть Бируни на совете улемов[18], а теперь вот…
Бируни не успел продолжить, как дверь распахнулась: вошла сама Хатли-бегим, сестра сиятельного султана, родная сестра.
Женщина была в черном одеянии, приличествующем самым торжественным случаям. Тонкую талию, красоту плеч и высокой груди подчеркивал узкий, в обтяжку, черный, расшитый золотой ниткой камзол, надетый поверх матово-черного длинного платья. Лицо женщины прикрывала прозрачная черная вуаль с золотыми крапинками. На ногах — лакированные черные кавуши с загнутыми кверху носочками-, руки у запястий украшали двойные золотые браслеты, на которых темно-красным полыхали гранаты.
Госпожа остановилась на пороге спальни Бируни, вежливо наклонив голову, извинилась за приход в неурочное время.
Бируни поспешно выпрямился:
— Добро пожаловать, госпожа Хатли-бегим! Простите, что из-за недуга не мог встретить вас перед своим домом.
— Благодарю! Благодарю!
Хатли-бегим спокойно подошла к столику неподалеку от ложа. „Мускус и базиликам“, — тотчас определил Бируни, вдохнув идущий от женщины приятный запах. Она присела у столика на курпачу[19], быстрым движешь ем смахнула с лица на плечо черный платок-вуаль. Бируни посмотрел на Садаф-биби: девушка так и застыла в сторонке, у ниши с книгами, ни жива ни мертва.
— Ты иди, милая, помоги Сабху…
Словно вспугнутая лань, Садаф выбежала из комнаты. Хатли-бегим посмотрела вслед и, когда закрылась дверь, полюбопытствовала:
— Простите женскую слабость, мавляна, но как не спросить, кто эта красавица?
— Служанка, служанка это, досточтимая ханум.
На губах Хатли-бегим мелькнула понимающая усмешка:
— Позвольте похвалить ученого мужа за хороший вкус. Вы умеете выбирать… служанок, мавляна.
„Ревность присуща всем женщинам, — подумал Бируни. — Тем более любимой сестре султанам.“
Чтобы успокоиться, Бируни стал зачем-то поправлять и без того складно сидевшую на голове шапочку… Та самая Хатли-бегим… Вот она сидит напротив, по другую сторону столика, та самая Хатли-бегим… Десять лет назад во время похода султана а Индию на берегу одного прекрасного озера в провинции Синд та самая Хатли-бегим и он, грешный… Он не забыл их сладостную совместно проведенную ночь. И видно, она тоже не забыла, та самая Хатли-бегим… Нет, она тогда была молодой, но и тогда уже миловидность соединялась в ней с властностью султанского рода… А черты лица теперь иные. За десять лет сдала. Осунулась, и на припудренных щеках заметны морщины, но в обведенных сурьмой, чуть раскосых глазах, в крепко сжатых тонких губах — прежняя властность. Не просто сестра брата — доверенное лицо султана Махмуда. Ведает, говорят, гаремом султана, всем распорядком его семейной жизни… Или это выражение холодности и высокомерия в глазах Хатли-бегим обманчиво? Разве десять лет назад на берегу прекрасного озера, в пышной, уединенной ее палатке, в сладкие часы любовной игры, на которую она сама рискнула, разве тогда эти глаза не блестели совсем по-иному? Только играла? Ублажала плоть?
Бируни протянул руку к столику за фарфоровым кувшином.
Огромная шелковая палатка, застеленная дорогими коврами… В темном ее углу, на высокой постели, сложенной в несколько слоев из шелковых перин, женщина в прозрачном индийском одеянии… Горячие поцелуи. Нетерпение. Истома и в ее, и в его утомленных телах, в их — у каждого горячей — крови… Женщина эта, избалованная и властная, уже и тогда почиталась примером целомудрия для всех знатных женщин. Она избрала уединенную жизнь для себя, дала обет не видеть и не знать ни единого мужчины. Насколько все то было правдой, известно одному аллаху: он же, Бируни, этим вопросом не задавался, когда его поманили в темную палатку на зеленом лугу у прекрасного озера. Мавляна и переводчик, знаток Индии Абу Райхан Бируни не думал в ту ночь ни о походе, ни о дворцовых нравах…
Бируни с поклоном протянул Хатли-бегим пиалу шербета. Снова отметил на тонких губах женщины ту же едва заметную и все понимающую усмешку. „О небеса, она, кажется, тоже вспомнила ночь у озера.“
— Прошу вас, досточтимая.
— Благодарю! — но пиалу не взяла. Достала из кармашка камзола тяжелые, тоже черного цвета, четки, принялась перебирать камешки.
Бируни улыбнулся: „Хорошо, что она пришла не вспоминать былое… А если бы ей захотелось теперь, через десять лет, повторить былое, что б ты делал, бедный Абу Райхан?“
Хатли-бегим положила четки на столик, взяла пиалу, пригубила шербет.
— Мавляна! Вы, наверное, уже догадались, почему я пришла вас навестить?.. Слух о болезни вашей достиг дворца. Но ваш недуг, я вижу, проходит. А вот сиятельный наш покровитель — дай аллах ему долгой жизни! — заболел тяжело. Дворец полон ученых, известных всему подлунному миру лекарей, мудрецов и прочее и прочее, а бедный брат сгорает в огне недуга, и нет того, кто на самом деле облегчил бы его страдания! — Хатли-бегим даже всхлипнула, прижав к глазам край платка. — Вместо того чтобы всем нам думать, где искать исцеление благодетелю общему, во дворце интриги да склоки! Верные визири Али Гариб и Абдул Хасанак заняты низменными расчетами, дележом высоких чинов на тот случай, если наш покровитель покинет сей бренный мир, — дай бог, чтобы саван, который они ткут для брата, достался им самим!.. Кто займет трон? Что они получат? Как и куда пристроить родственников? Нет у них забот, кроме этих! Да и на трон предполагают они посадить не первенца султанского, не эмира Масуда, а младшего сына — полоумного Мухаммада! Чтоб руки себе развязать.
