„Осведомлена обо всем! За фарсанг[20] может почувствовать, как змея по траве ползет… Но почему она рассказывает об этих интригах мне?.. Для чего? Чего хочет она от меня?“
Хатли-бегим совсем открыла лицо. Испытующе глядела на Бируни, глаза в глаза. Сурьмленные глаза ее блестели холодной решимостью.
— Я спрашиваю: и впрямь неисцелима болезнь моего брата, мавляна?.. Вчера вечером поэт Унсури рассказал, что где-то далеко за Индией, на некоем острове среди моря, растет, мол, „негмати илохи“, „божественное дерево“, по-нашему, по-тюркски, так? И что, мол, больной, поевший плодов этого дерева, избавляется разом от всех болезней, старик превращается в юношу, старуха, — Хатли-бегим вздохнула, — опять в молодую красотку. Поэт Унсури говорил, будто собственными глазами прочитал об этом в каких-то рукописях то ли индийских, то ли китайских мудрецов. Вы долго жили в Индии, мавляна, вы все знаете, скажите, посоветуйте, как нам достать плодов этого „божественного дерева“?
Бируни оторвал взгляд от полных боли, гнева и ожидания глаз Хатли-бегим.
Смотри-ка, и тут преуспела, узнала, что ей нужно было.
В самом деле, в одной старой легенде, которую он слышал от жрецов, скитальцев по городам и селам необъятно великой Индии, рассказывается:
Жил некогда царь, известный по всей Индии и во всем мире. И был у него попугай, которого царь сильно любил. Однажды, когда попугай из клетки своей разговаривал с царем, появился в небе над ними еще один попугай. Тот, что сидел в клетке, начал переговариваться с тем, что летал на свободе, — говорили они, говорили, и вдруг попугай, тот, что в клетке, забился, затрепыхал крыльями, раскрыл клюв и — испустил дух. Царя охватила сильная печаль, но ничего не поделаешь, приказал вынести мертвого попугая в сад. А тот „мертвый“, оказалось, лишь притворился мертвым, а как очутился в саду, так и ожил: вспорхнул и сел на ветку дерева. Царь с удивлением крикнул:
— Эй, птица! Что же я сделал тебе плохого, что ты так обманно убегаешь от меня?
— Царь мой, — ответил попугай, — не забуду твою доброту. Но суди сам. Я тоже был царем попугаев, по воле судьбы попал к тебе в плен, ты запер меня в клетку, и вот с тех пор мои подданные сильно печалятся из-за того, что разлучились со мной. Тот попугай, что прилетел к нам, — мой младший брат. Он мне поведал просьбу попугайского народа — выпросить у тебя разрешения хоть на несколько дней повидаться с близкими, потом, мол, вернешься к своему благодетелю. Я ему сказал: „Мой царь не согласится на такое“. Тогда брат посоветовал: „Ты притворись мертвым, пусть мнимая смерть избавит тебя от плена насовсем. Так я и сделал.“
И, молвив все это, попугай вместе с братом улетел. Царь горевал и день и ночь. Потерял надежду на встречу со своим любимцем. И вдруг однажды тот снова прилетает. И в клюве держит росток какого-то деревца. Царь очень обрадовался. Но и попугай тоже.
— Вот, — говорит, — побывал у родных, нагляделся на них, вернулся к тебе.
Попугаю оказали почет и уважение. Потом царь спросил:
— Что за росток ты принес?
Попугай ответила:
— Царь мой, когда я решил вернуться, я попросил своих родных и подданных приготовить хороший подарок тебе. Один из близких мне попугаев сказал: „На некоем острове видел я замечательное дерево. Плоды его обладают таким свойством, что, если их съест старый, тут же станет молодым: если больной, то вмиг выздоравливаете. Я подумал, что нет лучшего подарка в мире.“
Царь обрадовался, позвал садовника, приказал посадить росток чудо-деревца и хорошо ухаживать за ним. Что садовник и сделал. Через несколько лет дерево дало плоды. Случайно вышло так: змея ужалила упавший с ветки плод. Садовник, не ведая о том, положил плод в миску и принес царю. Царь хотел его съесть. Но визирь сказал:
— Царь мой, прежде чем отведать плод, необходимо его проверить.
Дали съесть одному из слуг. Тот тут же и скончался. Царь сильно разгневался. Разругал попугая:
— Ах, окаянный! Значит, ты намеревался таким образом отравить меня?
И распорядился убить попугая. Что и сделали, Приказал царь срубить и дерево, но визирь сказал:
— Царь мой, такое дерево полезно. Это — лучшее средство против наших врагов!
У садовника был друг. Старость согнула его в дугу. Однажды он пришел повидаться с садовником. А того не было. И вот опять случай: подошел старик к тому самому дереву, видит, плоды вполне созрели, сорвал один и съел. И сразу помолодел. Садовник пришел, видит — на аллее сидит молодой парень. Рассердился:
— Кто тебя пустил в этот сад?
— Э, приятель, я друг твой, не узнал?
— Брось плести небылицы: мой друг стар, а ты молод.
— Э, приятель! В твоем саду я увидел дерево, съел его плод и стал таким молодцом. Сам изумлен этим чудом.
Короче говоря, нарвал садовник миску плодов и вместе со своим другом направился к царю. Рассказал обо всем происшедшем. Царь проверил и убедился в том, что попугай говорил правду. А первый плод был ядовит, потому что тронула его змея ядовитая. Царь сильно раскаивался в том, что понапрасну убил попугая, и всю жизнь скорбел о нем.
Когда Бируни услышал эту сказку — мудрую сказку, зовущую правителей к выдержке и справедливости, поучительную сказку, — он записал ее, думая включить в свою книгу о нравах и легендах разных народов.
Но сейчас… как сказать этой женщине, что „божественный плод“, исцеляющий любого больного, — это просто сказка, всего лишь мечта, вымысел смертных рабов аллаха, упование их на вечную молодость, которая, увы, обязательно проходит у каждого человека и ни у кого не может быть вечной.
Хорошая ли, плохая ли женщина сидит перед ним, но, подарившая ему некогда мгновения счастья, сейчас она пришла просить его помощи, — так что он ей выскажет: трезвую правду или обманную надежду?
— Госпожа моя, — Бируни не поднял взгляда на Хатли-бегим, — тысячи лет смертные ищут этот „божественный плод“. Мечтают найти его… Но никому еще не пришлось его отведать, бегим, никому…
— О создатель! Никому? Но поймите, мавляна, завоеватель половины мира, властелин сиятельный и победоносный, мучительно страдает, в страхе мечется ночами в постели, а вы… вы не умеете помочь, отказываете мне в надежде? Что за проклятая болезнь!.. Неужели свеча жизни моего высокородного брата, которому я посвятила жизнь, погаснет, подобно жизни любого нищего? Ах, мавляна… Видно, и впрямь, как говорили мне, единственная надежда на почтеннейшего Ибн Сину!
— Ибн Сину?
— Да. Вот уже три месяца, как послано за Ибн Синой! К сожалению, до сих пор никаких известий о нем у нас нет. Мы полагаемся и здесь на вас, мавляна. А еще на эмира Масуда. Вы знаете, наследник престола ныне в Исфахане, он завоевал его. А Ибн Сина был где-то там. Но почему-то до сих пор и оттуда тоже нет вестей! Говорят, он чуть ли не визирь у тамошнего правителя, жалкого Ала-уд-Давли[21]…
„Абу Али Ибн Сина!“ От этого имени все вокруг Абу Райхана Бируни буд то посветлело!
О жизнь скоротечная! Подлунный мир, полный превратностей! Сколько уже лет прошло, как они, в последний раз обнявшись, со слезами на глазах простились у ворот Гурганджа[22]! Восемнадцать? Нет, девятнадцать! Девятнадцать лет они не виделись друг с другом и, никогда друг друга не забывая, все жаждут и жаждут встречи! О, сколько счастливых часов провели они вместе во дворце хорезмшаха Мамуна[23], в бурных ученых спорах, в состязаниях поэтов, в беседах, длившихся до утра! Что же осталось от тех счастливых, полных надежд и стремлений дней? Только воспоминания! Они уже навязчивы, как сновидения… К нему, Бируни, иногда доходят отрывочные сведения о великом друге, а чуть раньше приходили — с караванами — и очень редкие, правда, письма. Не всякий купец соглашался их взять. Даже книги свои они не могут подарить друг другу! Так, Абу Райхан смог прочитать только первый том „Аль-Канона“[24],— теперь говорят, что он известен всему миру, а Ибн Сина, наверное, и не слышал даже про книгу Бируни об Индии…
Бируни пришел в себя, вернулся к разговору с Хатли-бегим:
— Да. Было бы хорошо, если б почтенный Ибн Сина стал врачевать сиятельного султана. Нет болезни, которая не поддалась бы Ибн Сине, и нет лекарства, которого он не знал бы.
Хатли-бегим закивала было головой в знак согласия, но тут же опять придала лицу своему выражение холодно-надменное.
— Но этот высокомерный лекарь с давних пор не желает приехать к нам в Газну, говорят, будто он заявил, что служит здоровью и не желает служить султану. Моего брата он просто избегает… Мне ведомо, вы с ним не раз встречались, мавляна. Следовало бы вам написать ему, дать добрый совет прибыть в Газну. А мы бы послали еще одного гонца… — Хатли-бегим на миг умолкла. Выражение глаз ее смягчилось. — Если этот мудрец желает служить не султану, а здоровью, то пусть., так будет. Долг врачевателей перед людьми и богом лечить болезни, облегчать страдания больных. Бедный мой брат! Уж которую ночь подряд не смыкает он глаз, ходит-бродит по дворцу, не ведая сна и покоя!
