Нюра со вздохом сообщила:
— Наши, Ковалевы, тоже против ТОЗов. Серчают на Митьку за то, что отца втянул в это дело.
Гуси вошли во двор, Нюра, прикрыв за ними калитку, уселась на срубленную акацию у забора.
— Ну, а что ещё в станице гуторят?
Дашка стала рассказывать разные новости и наконец подошла к главному, о чём ей не терпелось сообщить Нюрке.
— Мать Архипа‑то… Может, слыхала ты? — И Дашка с любопытством заглянула в глаза подружке. Нюра пожала плечами.
— Ну? Чего мать Архипа?
А того, к бабке–знахарке ходила, от чёрных глаз отсушивала и теперь заставляет его жениться. И даже сама ему невесту подыскивает.
Нюрка слушала Дашку, покусывая губы. Потом вздохнула, махнула рукой.
— Если от меня отсушивали, так напрасно старались. Я его не неволю. Человек предполагает, а бог располагает. Получилось так, что ни ему, ни мне настоящей жизни нетути… Бог с ним! Нехай живёт, как хочет. А присушивать я его не присушивала.
А этой знахарке давно надо рот заткнуть: ворожить ворожи, а сплетен не распускай. А то не успела Архнпкина мать портки заговорённые взять, как вся станица узнала. Ну, я пошла! Да! — остановилась она. — Завтра вместе д^вай холсты белить, вдвоём сподручнее.
— Давай.
На другой день Нюра стелила холсты по густому спорышу, зелёным ковром укрывавшему берег реки, — Работы предстояло много — за зиму в три пары рук наткали немало. В эти дни вдоль всего берега Егорлыка хозяйки выстлали свои конопляные холсты. Ситцев, бязи, миткаля в продаже почти не было, и домотканое грубое полотно было в ходу.
Выровняв последний, смоченный в щёлоке холст, Нюрка подхватила ведро и решила сбегать к роднику за чистой водой. В станице мало кто пил егорльикскую мутную воду.
Наполнив ведро, она неторопливо шла по узкой тропке между кустами тальника. Огненно–красный шар солнца медленно, будто нехотя, поднялся над степью. Солнечный свет разогнал тонкую плёнку сизого тумана над лугом, позолотил гладь Егорлыка. В высоких камышах заболоченной излучины зачокали, запорхали пугливые птички — камышовки.
В том месте, где тропка пересекалась с полевой дорогой, Нюру чуть не сбил с ног всадник. Рыжий жеребец неожиданно вынырнул из‑за поворота дороги и заплясал, осаженный сильной рукой.
— И чего это скакать, как чумовому?! — рассердилась Нюра.
Она вскинула глаза, и ведро вдруг выпало из ее. рук. На коне был Архип —загорелый, ладный, в хорошо пригнанном военном обмундировании.
— Судьба аль случай? — спросил Архип.
— Если без намерения ехал, значит, судьба! — ответила Нюра.
Пытаясь скрыть смущение и радость, она повернулась, подхватила опрокинутое ведро и пошла обратно к копанке–роднику. Архип соскочил с коня, пошёл следом. Кровь ударила Нюре в лицо, руки не слушались, и она никак не могла зачерпнуть полное ведро воды.
Архип тихо опросил:
— Может, дашь ведро коня напоить?
— Бери…
Рука Архипа на мгновение прикоснулась к её пальцам. Она отдёрнула руку.
— Серчаешь, што ль, аль не рада встрече? — спросил Архип, поднимая ведро с водой.
— Радоваться нечему, — отрезала она, отвернувшись.
— Так! А почему? — дрогнувшим голосом опросил Архип.
Она передёрнула плечами.
Ополоснув ведро н снова набрав до краёв воды, Архип поставил его перед Нюрой.
— Спасибо! Поить жеребца я не собирался. Встречаться с тобой не думал. Всё вышло случайно. Как видно, наша встреча тебе не по душе!
В глазах Нюры блеснул злой огонёк. Она прямо спросила:
— Говорят, жениться собираешься? Мать невесту подыскивает?
— Откуда ты это взяла?
— Все говорят. Даже, говорят, твоя мать к ворожке ходит, от меня отсушивает.
— Не думал, что у нас такой разговор получится.
Он поправил будёновку, подтянул пояс. Потом влетел в седло, плетью ожёг коня и ускакал, не простившись.
— Мамочка родная, што ж я наделала! — спохватилась Нюра. Без сил опустившись на землю, она залилась слезами.
— Брось, Нюрка, убиваться! — проговорил за её спиной чей‑то голос.
Она обернулась. Возле неё стояла с ведром в руках Дарья. Видать, тоже к копанке за водой шла.
Дарья вздохнула, присела рядом.
— А я бы на твоём месте, — говорила Дарья, — не только помирилась бы с Архипом, но и стала бы с ним как с мужем жить, одним домом… Любовь‑то у вас какая!.. А любить‑то не каждому дано. Не каждого сердце огнём горит… Ну, пошли, подружка! А то, не дай бог, свиньи холсты потопчут.
Когда уже выходили к реке, Дарья вдруг хлопнула подругу ладошкой по спине и прошептала:
— Ты только словечко мне шепни! Я враз вас помирю! И магарыча не возьму!
— Нет, подружка! — махнула рукой Нюра. — Видать, позарастали наши стёжки–дорожки…
Выбрав свободный час, Митрий занялся починкой дверей амбара. Работа подходила к концу, но тут вдруг залаял дворовый пёс. В калитку, важно выпятив бородёнку, постукивая палкой, вошёл Микола Ковалев, дядька жены.
Митрий отогнал собаку, пригласил родича в хату, но тот отказался.
— И здесь погуторить можно, — объяснил он. — Здесь даже лучше. Воздух сейчас очень пользительный…
Митрий с любопытством ждал, что скажет редкий гость. Тот начал издалека: с погоды, с посевов. И только потом, сузив подслеповатые глаза и раздувая тонкие ноздри сухого, иссечённого мелкими морщинками носа, опросил:
— Говорят, Митро, будто ты в партию коммунистов добровольно вступил и в ЧОНе начальником заделался?
Митрий кивнул головой.
— Выходит, правда… А меня все сумление брало: надеялся, что это брехня, может, под нажимом такое сделал. Что ж ты не посоветовался ни с кем и бух головой в омут. Выходит, против своих станичан лезешь…
— Ты што, дядя Микола, с луны свалился? Ты разве не знаешь, што я по собственной воле был бойцом Красной Армии, а теперь народ выбрал меня в Совет работать.
Микола, поморщившись, хмыкнул:
— Будешь по собственной, как приневолют. Мы ета самое хорошо понимаем. А в Совет выбрали тебя—должен ты тоже понимать для чего: в Совете нам тоже нужен свой человек — казак. Тебе, Митька, надо глаза раскрыть да хорошенько подумать, как дальше жить, за кого больше руку тянуть. Ты же казак, а не какой‑нибудь там лапотник вроде Архипа. На кой вы в этот ТОЗ вступили? Не могли к Ковалевым обратиться за помощью! Ведь родичи мы. И вспахали бы, и засеяли с братухой вам. Так нет, лучшего ничего не придумали, как с босяками связаться.
Теперь Митрий прищурил глаза.
— Да это как сказать! Для кого босяки, а для кого и порядочные люди. Ты вот Архипа хаешь, а он человек с головой. ЧОН тоже дело неплохое: скорее банду выведем и нам же спокойней жить будет.
— Ну, а дальше, дальше што? — нетерпеливо перебил его Микола, у которого руки затряслись от злобы. — Нас‑то, казаков, бандиты не тронут…
— А дальше, дорогой дядя, с бандой надо кончать и жизню по–новому строить. Тут уж чухаться не приходится. А насчёт казачества…
— Не приходится говорить, ядрёна палка! — снова перебил его Микола.
Он послюнявил края смятого газетного обрывка, свернул его в косую трубочку и заломил козью ножку.
Митрий ждал, пока он закурит, в упор смотрел на него. Теперь он понял, что Микола Ковалев пришёл неспроста: затевается против него, Митрия, что‑то большое и, может быть, страшное.
А Микола между тем высекал огочь, зажигал самокрутку, затягивался.
— Так вот, Митро! — решительно заявил он. — Мой совет тебе: пока не поздно, отойди ты в сторону от коммунистов и всяких ЧОНов. Ежели р ссудить, то» банды никакой и нетути! Есть свои, казаки, и все тут. И хотят они царскую власть обратно. Разве плохо жилось нам, казакам, при царе? Из‑за границы сейчас кое‑кто возвратился в наши места. С ними линеец–атаман Филимонов. Оружию всякую пароходами везут — старые союзники помочь обещают казакам. Как дело загорится, то от твоего ЧОНа и комячейки за один мах ничего не останется. А мне тебя жалко, как‑никак свой!
— Ага! Жалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. Вы што это, в одной Но>во–Троицкой переворот решили совершить или во всей стране зараз? —насмешливо спросил Митька.
Микола не обиделся. Он пожал плечами и с ухмылкой ответил:
— Как хошь, так и понимай, а тольки мне думается, скоро кое–кому придётся укоротить руки, штобы нашей землёй и нашим казачьим хлебом не распоряжались хотя бы в Ново–Троицкой. А там, гляди, и по другим станицам и областям поднимутся. — Он с укором покачал головой и крякнул. — Неужели тебе, Митька, не видно, што казак сейчас на собственной земле батраком стал и в собственном амбаре не хозяин! Ведь выгребают босяки хлеб из амбаров, ещё и маузерами угрожают. А казаки, как куренки, опустили крылышки и слухают, как им коммунисты свою песню играют.
— Ну, сейчас никто к вам с маузером не лезет! — возразил Митрий. — Теперь продналог. Рассчитался с государством — остальное твое…
