Франсуаза и сама не знала, когда эта мысль пришла ей в голову. Но, высказав ее, она обрадовалась, как это бывает, когда после бесплодных поисков вдруг случайно находишь выход из трудного положения. Все прояснилось, на душе стало легче.
— Папа ни за что не согласится! — сказал Жан-Марк.
— Согласится! Кароль его уговорит. Это настолько устроит ее, что хотя бы раз она будет на моей стороне.
Жан-Марк наморщил лоб и нерешительно проговорил:
— Кстати, насчет Кароль… Ты плохо ее знаешь… Она вовсе не такая, как ты думаешь…
Встав, Франсуаза поцеловала брата. Среди полного крушения у нее оставалась только эта надежная, проверенная временем привязанность, уходящая корнями в далекое детство. Жан-Марк взглянул на часы.
— Черт! Уже без двадцати восемь! А у меня лекция в половине девятого! Я едва успею собраться!
— Ничего, если я еще немного здесь побуду? — спросила она.
— Конечно! Отдыхай. Я вернусь в половине двенадцатого. Хочешь, позавтракаем вместе?
— Нет, Жан-Марк, я должна пойти к маме и позавтракаю у нее.
— Так когда же я тебя увижу?
— Может быть, часов в пять?
Он поморщился.
— Нет, сегодня не выйдет. Я занимаюсь с товарищем.
Франсуаза решила, что у него свидание с Кароль. И конечно, в этой комнате. Она чуть не вспыхнула, но сдержалась. Она уже не имела права кого-либо осуждать.
— Ну, а завтра днем ты свободен?
— Прекрасно! Заходи за мной в половине первого. Я тебя поведу в потрясающий ресторанчик, он недавно открылся около сквера Монж. Там за гроши можно поесть по-королевски.
Жан-Марк ушел за тонкую перегородку, послышался плеск воды он мылся под душем. В полном изнеможении Франсуаза сбросила туфли, растянулась на кровати и уткнулась лицом в подушку. От подушки исходил знакомый запах брата. Франсуаза постепенно успокоилась. Мысли в усталом мозгу начинали путаться. Когда Жан-Марк, одевшись, подошел к ней, она уже спала. Он посмотрел на сестру, улыбнулся и на цыпочках вышел из комнаты.
* * *
Бурно выразив свой восторг новой прической дочери, Люси увела ее в бельевую, где гладила кофточку.
— Понимаешь, я не могу доверить свои блузки Мари. Последнее время она стала все портить. Я послала ее погулять с Лики. Их видно отсюда. Смотри…
Франсуаза перегнулась через подоконник и увидела внизу в садике с цементными дорожками десятка два женщин, которые сидели, наблюдая за разноцветными бегающими шариками — детьми из этого дома.
Было половина одиннадцатого. Мягкое солнце ласково грело плоские фасады, зелень на газонах.
— Видишь?
— Нет, — ответила Франсуаза. — Отсюда я не могу ее узнать.
Утюг за ее спиной шипел на влажной ткани.
— Лики в розовом костюмчике, который ты ей подарила! Она скоро придет. Ты, конечно, позавтракаешь с нами?
— Если хочешь…
— Конечно! Ивон тоже будет очень рад! Интересно, что он скажет о твоей прическе. На мой взгляд, удачно. И подкрасилась ты очень хорошо. Только на твоем месте я бы оттенила веки. Это придает глазам выразительность.
Франсуаза обернулась и взглянула на мать — слишком моложавую, слишком белокурую. Опустив утюг на подставку, Люси расправляла на столе блузку. Комнату для гостей она превратила в бельевую: кругом громоздятся всевозможные картонки, на металлическом столике новенькая швейная машина, на полу набитая битком корзина с неглаженым бельем. В щелях паркета блестят булавки.
— Никто мне не звонил? — спросила Франсуаза.
— Нет. А что?
— Может быть, позвонит Кароль. Я вчера сказала дома, что буду ночевать у тебя. Но я солгала. Я ночевала у подруги…
Люси удивленно выпрямилась, вытаращила глаза с ресницами, густо намазанными черной тушью, и пролепетала:
— Но ведь это очень плохо, доченька! Почему ты так поступила?
— Я поссорилась с Кароль…
— Из-за чего?
— Да так, пустяки!
Люси схватила утюг и снова принялась водить им. Гладила она очень умело.
— Она с тобой дурно обошлась? А я думала, вы ладите!
— Прошу тебя, мама, не задавай мне вопросов.
— Ну, ладно, ладно! — Люси старательно склонилась над столом. — Но только… Чего же ты хочешь?
Она явно не стремилась узнать больше. Двери дома ее бывшего мужа были для нее закрыты, и Люси не желала заглядывать туда даже мысленно. Смиренный вздох всколыхнул ее чересчур подчеркнутые формы.
— Это было неизбежно, моя дорогая. Я вообще удивляюсь, как вы с этой женщиной не ссорились раньше. Как бы она ни старалась, она всегда останется для вас чужой. Бедные мои крошки! Но нужно быть благоразумной. Такова жизнь! В конце концов, тебе уже восемнадцать, скоро ты выйдешь замуж…
Она тщательно разглаживала рукав кофточки. Носик утюга зарывался в бледно-сиреневый шелк. Собравшись с духом, Франсуаза сказала:
— Знаешь, мама, я очень много думала в эти дни. Я хотела бы жить здесь.
Лицо матери вытянулось.
— Здесь? Как же так?
— Я хочу сказать… жить с тобой, у вас…
В глазах Люси мелькнула растерянность, почти страх. Она поставила утюг на попа.
— Но это невозможно!
— Почему же, мама?
— Но… у нас… нет лишней комнаты!
— А эта? Уверяю тебя, мне в ней будет очень хорошо!
— Ну сама подумай, Франсуаза, это же бельевая! Она мне очень нужна. А потом… здесь будет спать Анжелика… И вообще все это очень сложно… Уже не говоря о том, что твой отец будет недоволен!.. А я вовсе не хочу портить с ним отношения!
Люси говорила быстро, виноватым и раздраженным тоном. Она будто сердилась на дочь, ставящую ее в такое неловкое положение. Франсуаза подавленно слушала, чувствуя, как вокруг нее ширится пропасть, которую уже ничем нельзя будет заполнить. Один за другим все, в кого она верила, показали свое истинное лицо. А ведь, в сущности, подумала Франсуаза, во всех несчастьях, которые сейчас переживает семья, виновата мать. Не разведись она с отцом, не было бы сегодня драмы ни у Жан-Марка, ни у самой Франсуазы… Они по-прежнему жили бы дружной, счастливой семьей. Люси сложила кофточку и аккуратно перенесла ее на стул. Губы ее были недовольно поджаты. Впервые в жизни Франсуаза с горечью и раздражением смотрела на эту чересчур накрашенную женщину, которая бросила детей ради другого мужчины и теперь больше всего боялась, как бы не пошатнулось ее эгоистическое счастье. Да, во всем виновата она. Даже Кароль можно было как-то оправдать, но не ее!
— Кроме того, надо считаться и с Ивоном! — продолжала мать. — Что он скажет, если я приведу в дом такую взрослую дочь?..
Ее жеманство было отвратительно. Франсуазе оставалось только поддакивать.
— Да… Ты права… Я не подумала…
Но в душе она переживала мучительное унижение: Франсуаза привыкла считать этот дом своим, и вот ее отсюда гонят. Она страдала, видя, как мать изо всех сил старается подсластить пилюлю. Ее так и подмывало сказать: «Довольно, мама. Не трудись!..» Когда Люси взяла дочь за руку, Франсуаза резко вырвалась. В эту минуту раздался телефонный звонок. Франсуаза сжалась от страха.
— Это Кароль, я уверена! — воскликнула она.
И вслед за матерью выбежала из бельевой. Телефон был в гостиной. Люси сняла трубку, шепнула: «Так и есть, она!» и сделала дочери знак взять отводную трубку. Франсуаза услышала любезный голос Кароль.
— Здравствуйте, мадам. Простите, что я беспокою вас…
— Ну что вы, мадам, — с приторной любезностью возразила Люси.
— Скажите, пожалуйста, не у вас ли Франсуаза?
Люси бросила на дочь заговорщический взгляд и торопливо ответила:
— Да, конечно! Со вчерашнего вечера! Она здесь ночевала. Хотите с ней поговорить?
Она так и распиналась перед Кароль. Воплощенная светская учтивость! Франсуаза взяла трубку, которую протянула ей мать, и тут же голос Кароль изменился:
— Вот что, Франсуаза, — жестко проговорила она. — Хватит ломать комедию! Я сказала отцу, что ты обедала у знакомых и поздно вернулась. Словом, он считает, что ты ночевала дома. Если ты немедленно вернешься, он тебя ни о чем не спросит. Если же нет, мне придется сказать ему, что ты ночевала у матери, и он очень огорчится. Выбирай!
Франсуаза молчала. Силы ее иссякли, в ней поднималось отвращение ко всему на свете.
— Ты меня слышишь? — раздраженно переспросила Кароль.
— Да, — тихо ответила Франсуаза. — Я сейчас приду.
Она положила трубку. Мать посмотрела на нее с удивлением.
— Я думала, ты позавтракаешь с нами!
— Нет, мама, — грустно ответила Франсуаза. — Меня ждут дома. Я должна идти…
Франсуаза склонилась над тетрадью, но записывала она мало, слушала плохо и жалела, что пришла на занятия. Человек, который читал лекцию перед внимательной аудиторией, ничем не напоминал того, кто обнимал ее прошлой ночью. Франсуаза не могла поверить, что это спокойное волевое лицо она видела вчера искаженным от страсти, что этот наставительный голос, объяснявший сейчас сложные конструкции русского языка, шептал слова, воспоминание о которых жгло ее. Увлекшись темой, Козлов смотрел на Франсуазу не больше, чем на любого другого студента. То, что для нее стало главным, для него, очевидно, было приятным приложением. Он предложил Шантали Огустини перевести басню Крылова, а Жильберу Моро проспрягать несколько глаголов. Франсуаза опасалась, как бы он и ее не спросил. Сейчас она ни на один вопрос не смогла бы ответить. Но он ее не трогал, и Франсуаза сидела в своем углу, полная тоски и нежности.
