Письмо передавалось из рук в руки, пока не обошло всех сидевших за столом. Даниэль торжествующе следил за лицами родных: Кароль удивилась больше всех, глаза ее так и блестели. Она повернулась к Франсуазе, как всегда погруженной в свои мысли, и шепнула:
— Нет, ты только почитай! Это поразительно! Вот так Даниэль!
— Просто ему неслыханно повезло! — возразил Жан-Марк.
— Вот еще! — крикнул Даниэль. — Я сам всего добился!
— Ты, должно быть, попал на очень сговорчивого человека!
— Вовсе нет, просто я сумел его уговорить. На моем месте ты бы наверняка мямлил!
— Да, уж конечно! — ответил Жан-Марк, снисходительно усмехаясь.
Даниэль взглянул на отца. У Филиппа был довольный вид, хотя мнения своего он еще не высказал. Отец снова взял письмо, перечитал его.
— Все это оборудование следует застраховать.
— Да? — спросил Даниэль. — А зачем?
— А вдруг ты испортишь его или потеряешь…
— Правда!
— Но поскольку ты несовершеннолетний, мне придется, по-видимому, застраховать его на свое имя. А как ты думаешь ехать?
Даниэль преисполнился важности. Ему льстило быть в центре внимания. Пока Мерседес меняла тарелки, он неторопливо сообщил, что с завтрашнего дня начнет обходить пароходные компании. Отец прервал его.
— Бесплатного проезда ты не добьешься. Гораздо проще купить билет третьего класса на обыкновенный пароход, который курсирует между Марселем и Абиджаном.
— Но такой билет стоит очень дорого, папа!
— Не больше шестисот франков.
— А у меня всего четыреста пятьдесят.
— Я покрою разницу. А когда ты доберешься до Абиджана, обратишься к одному из моих клиентов господину Томасену. Я напишу ему. Он даст тебе денег, сколько понадобится, в пределах разумной суммы, которую мы установим вместе.
— Но как же я их верну?
— Об этом не думай. Имею же я право, как отец, помочь тебе?
Даниэль помрачнел.
— Ты не понял, папа! По правилам все расходы я должен оплатить сам деньгами, которые заработаю на месте.
Филипп снисходительно усмехнулся:
— В принципе так. Но кто станет тебя проверять? Никто! Поэтому с твоей стороны было бы очень глупо не воспользоваться маленькой поддержкой, которую я тебе предлагаю. Я уверен, твои товарищи поступят так же!
— А я уверен, что нет! — воскликнул Даниэль, густо покраснев.
— Почему?
— Потому что они такие же, как я. Весь интерес в том, чтобы играть честно.
— И выиграть!
— Но не жульничая, папа! Если жульничать, затея теряет всякий смысл…
Оба замолчали. Даниэль поднял взгляд. Отец с иронией смотрел на него. Кароль дружелюбно улыбалась. Бледный и рассеянный Жан-Марк думал о чем-то своем. Франсуаза сидела потупившись и нервно крошила хлеб.
— Ладно, — сказал Филипп. — Поступай как считаешь нужным.
Мерседес принесла фрукты. Даниэль спрятал письмо в карман, положив его между кусочками картона, чтобы не помять.
— Завтра я приглашаю Франсуазу позавтракать, если вы не возражаете!
— Что ты, пожалуйста, — сказала Кароль.
Даниэль надеялся, что пригласят и его. Но по-видимому, Жан-Марк и Франсуаза не очень дорожили его обществом. Он утешился мыслями о борьбе, которую ему предстоит выдержать в конторах пароходных агентств. В июле уезжать! Нужно по крайней мере две недели, чтобы добраться до Абиджана. Открытое море, бортовая качка, переход на другое время, летающие рыбы, ночи на палубе, звезды южного полушария над головой… Даниэль уже был далеко в море, когда услышал озабоченный голос отца: Филипп объявил, что на будущей неделе ему снова придется лететь в Лондон.
— Опять? — воскликнула Кароль.
— Я сам огорчен, дорогая, — сказал Филипп, поднося к губам руку жены, — но никому не могу доверить переговоры с группой Гопкинса, ты это прекрасно знаешь…
У Кароль был удрученный и раздосадованный вид. «По-своему она права, — подумал Даниэль, — какой женщине понравится, если ее муж вечно где-то шатается?» И все-таки, когда он женится, он тоже, наверное, будет часто и подолгу путешествовать. Бедная Даниэла! Но разве он женится на ней? Кто это может знать? Во всяком случае, он поживет в свое удовольствие, прежде чем остепенится.
— И надолго ты уезжаешь? — недоверчиво спросила Кароль.
— На два-три дня.
— Ты всегда так говоришь, а стоит тебе туда попасть, сразу находится тысяча дел и ты застреваешь!
Филипп благодушно засмеялся:
— Уверяю тебя, я не задержусь.
Уступив, Кароль тоже засмеялась и бросила на мужа нежный и снисходительный взгляд. Даниэль залюбовался их согласием. Не часто встретишь столь дружную чету, да еще в таком возрасте! А Жан-Марк и Франсуаза, уткнувшись в свои тарелки, будто и не подозревали, как им повезло с родителями.
После обеда Даниэль ушел к себе и сел готовиться к контрольной работе по истории, которая была совсем некстати, если учесть, что экзамены начнутся через полтора месяца. Но ребята договорились между собой написать не больше десяти строк. Ведь это просто немыслимо, форменное избиение младенцев. Преподаватели будто нарочно задались целью внушить ученикам отвращение к наукам, и даже правительство в этом году настроено против молодежи. Однако Даниэль был слишком поглощен предстоящей поездкой, поэтому возмущался скорее по привычке, так же, как делал по утрам зарядку. Едва он уткнул нос в тетради, дверь открылась и в комнату стремительно вошла Франсуаза. Лицо ее было какое-то странное, щеки в пятнах, глаза полны слез. Она поцеловала брата и сказала:
— Ты был совершенно прав, когда дал отпор папе! Никогда не жульничай! Не жульничай, Даниэль, умоляю тебя!
И тут же убежала. Даниэль ничего не понял. В общем-то, все девчонки чокнутые. Но до сих пор он считал, что сестра — счастливое исключение. Неужели она такая же, как остальные? И все же он очень любил ее, с ее неуклюжестью, трудолюбием и покладистым нравом. Даниэль включил проигрыватель и попытался повторить новый танец, который ему показала Даниэла. Правда, он никак не мог вспомнить, когда нужно подпрыгивать — после того, как сделаешь два шага вперед и два в сторону или же после каждого шага. Впрочем, какая разница. Только дураки могут ради танцев забывать обо всем на свете. Нельзя быть исследователем и в то же время поспевать за всеми новинками моды. Даниэль потоптался минуты две, сбился с такта, затем, разочарованный, уселся под рыбой со светящимся животом и стал зубрить историю, мерно покачивая головой и прищелкивая пальцами.
С потолка свешивались бутылки из-под кьянти, разноцветные стеклянные шары, связки сухого перца, бутафорские окорока. Рыбацкая сеть служила занавесом, наполовину скрывая вход. На зеркале белой краской было написано меню. Звуки мандолины доносились из усилителя. А в глубине длинного зала хозяин с багровым лицом, хмельной от жары, усталости и марсалы, один за другим совал в печь противни с лепешками из светлого теста.
Ставя на стол два дымящихся блюда, официант обжегся и выругался. Франсуаза заказала пиццу с ветчиной и помидорами, а Жан-Марк — с морскими моллюсками. Каждый дал попробовать другому кусочек от своей порции. Трудно было определить, у кого вкуснее. Франсуаза так радовалась встрече с братом, что почти забыла о своих горестях. А он заставил ее выпить целый стакан темного, душистого и терпкого вина. Вино сразу ударило Франсуазе в голову, и она закачалась на волнах красного океана. Вдруг захотелось смеяться. Все вокруг было так чудесно: итальянская экзотика, шум, толкотня. Какие-то девушки входили, надменно оглядывали сидящих, неторопливо пробирались между тесно стоящими столиками, по-приятельски целовались со знакомыми, затем как бы нехотя соглашались отведать болонского спагетти или лимонного шербета. Как это просто у них получалось! О, если бы и она могла так. К их столику подходили товарищи Жан-Марка. С братской гордостью он представлял их Франсуазе, и ее это трогало. Один из них, Дидье Коплен, посидел минут десять. У него было открытое, застенчивое и умное лицо. Разговаривая, он все время смотрел на Франсуазу.
— Это мой лучший друг, — сказал Жан-Марк, когда Дидье ушел. — Понравился?
— Очень.
Но это было не так. Никто не мог ей нравиться с тех пор, как она полюбила Козлова. У всех этих юношей были какие-то младенческие, слишком гладкие и невыразительные лица. Они будто еще и не родились на свет. Неужели можно влюбиться в двадцатилетнего?
— Если хочешь, мы как-нибудь проведем вечер с Дидье, — продолжал Жан-Марк.
— Ладно… Когда-нибудь…
Уж не задумал ли брат излечить ее этим жалким средством? Это было и смешно и трогательно. А ведь его болезнь куда серьезней! Да, ничего не скажешь, брат и сестра представляли собой печальную пару: каждый силился спасти другого, но не мог спасти себя. Слепой и паралитик! Мало-помалу смятение снова овладело Франсуазой. Чуть только она позволяла себе расслабиться, отвращение к жизни наполняло ее, проникая через каждую пору кожи. Точно грязная стоячая вода, которую нельзя остановить, оно захлестывало Франсуазу своими тяжелыми, мутными волнами. И все же собственное падение казалось ей не таким страшным, как падение брата. Полюбив Козлова, она причинила горе только себе, связь же Жан-Марка с Кароль — самое отвратительное кощунство. С какой притворной досадой эта женщина встретила вчера известие о предстоящем отъезде мужа! Ликуя в душе, подсчитывая дни, сулящие наслаждение, она изображала из себя обиженную, заброшенную жену. Да и Жан-Марк, наверное, на седьмом небе, дождаться не может, когда уедет отец…
