У Феликса голова пошла кругом, и он, шатаясь, поднялся со стула.
— Домнишоара Джорджета, — сказал он дрожащим от гнева голосом, — я сегодня спал с вами, это правда, но я уважаю вас и прошу, чтобы и вы в свою очередь уважали меня.
Джорджета тут же зажала ему рот унизанной кольцами рукой.
— Молчи, ради бога, тебя услышат. Уф! Как я волнуюсь! Наконец-то я — предмет романтического негодования. Феликс, милый, но я не хотела тебя обидеть, я не верю ничему этому, ты прекрасный мальчик. Я пересказала тебе слова Стэникэ для того, чтобы ты знал, каков свет.
Джорджета прижалась щекой к щеке Феликса, обхватила его за талию и баюкала, как ребенка, шепча:
— Глупенький ты! Я понимаю, за что тебя любила Отилия! Стэникэ — редкий негодяй, разве это для меня новость? Теперь он вбил себе в голову, что ему надо оставить жену и жениться на другой, более светской женщине. Он предложил мне выйти за него, а генерал пусть подарит мне дом, но запишет на его имя. Он говорил всякие глупости: уедем в Аргентину, не знаю куда еще, в конце концов просто бредил. Я вышла бы за кого угодно, разумеется, не за такого мальчика, как ты, которому я лишь испортила бы жизнь, а за кого угодно, только для приличия, даже если бы потом развелась. Но Стэникэ — это несерьезно, и кроме того, я не простила бы себе, что заставила страдать бедную женщину. Негодяи эти мужчины, канальи!
Джорджета настояла на том, чтобы Феликс отправился домой и не попадался на глаза Стэникэ. Для большей безопасности она отвела его в кабинет Иоргу, где очень довольный дядя Костаке грыз орехи, которыми была
доверху наполнена тарелка. Иоргу, по-видимому, был в полном восторге и бросал на Феликса благодарные взгляды. Он проводил дядю Костаке и Феликса до самой двери и усадил их в экипаж, приказав знакомому извозчику отвезти за его, Иоргу, счет.
— Вы договорились? — спросил Феликс.
— Ага! — ответил дядя Костаке, грызя орехи, которыми он набил себе карманы. Затем, продолжая жевать, пояснил. — Если в этой стране больше нет законов и нельзя оставить свое имущество кому ты сам желаешь, то уж лучше все продать. Даю кому хочу, а они пусть убираются к черту.
И, выплюнув на мостовую скорлупу ореха, он шумно высморкался.
«Может быть, старик и не такой скверный, как я думал,— размышлял, лежа в постели, Феликс. — Скупость — его мания, но Отилию он любит и все время помнит о ней».
Он взял научный трактат и попытался читать, но мысли его витали далеко. Он вел несколько беспорядочный, неподходящий для серьезных занятий образ жизни. Слишком много сильных чувств испытал он за последнее время. Не прошло и года, как он, приехав из скучной провинциальной глуши, попал сюда, в столицу, — и уже изведал любовь духовную и физическую, людскую злобу, жадность, равнодушие, зависть, честолюбие. Он пользовался свободой, но был одинок, заброшен, неспокоен, ни от кого не видел помощи. Он верил в Отилию, а Отилия предала его. Джорджета была «первоклассная девушка», она сама советовала ему не принимать ее всерьез. Раз здесь его ничто больше не привязывает, он может в будущем году, когда станет совершеннолетним, уехать во Францию и продолжать учение там. На жизнь ему хватило бы дохода, который дает дом в Яссах. Феликс опять поднес к глазам книгу, как вдруг до него донеслись женские голоса. Ему показалось, что он узнал голос Марины, потом послышались тяжелые шаги на лестнице, и кто-то с силой стукнул кулаком в дверь.
— Домнул Феликс, домнул Феликс, — в панике кричал тоненький голос.
— Кто там?
— Это я, Аурика... Папа умирает! Идемте, прошу вас, спускайтесь скорее!
Феликс в смятении вскочил с постели, накинул на плечи пиджак и приотворил дверь. Он увидел дрожащую Аурику в пальто поверх ночной рубашки.
— Ради бога идемте, ему очень плохо, я послала Марину за врачом!
Феликс начал торопливо одеваться, но оттого, что он спешил, все валилось у него из рук. Ему попалась тетрадь Симиона, и он быстро перелистал ее. Она была исписана взятыми по большей части из библии бессвязными словами, выведенными красивым, но дрожащим почерком, и походила на школьную тетрадку с упражнениями по чистописанию. Феликсу пришло в голову, что в будущем его как врача смогут среди ночи вызывать к больным. У него испортилось настроение, и медицинская карьера показалась ему вовсе не такой уж привлекательной. Он тут же решил целиком посвятить себя науке.
Наконец он спустился вниз. Костаке тоже вышел, в сюртуке, надетом поверх сорочки, и в шерстяном колпаке. Он выглядел до такой степени комично, что Феликс не мог сдержать улыбку. Старик курил, выпуская густые клубы дыма, и в темноте они были похожи на белое облако.
— Пойди же посмотри, что с беднягой Симионом,
сказал он.
Феликс прошел через двор в соседний дом и в столовой, где со стола еще не были убраны остатки ужина, наткнулся на стоявшего к нему спиной Стэникэ, который курил и разглядывал шкафы. «От этого человека никуда не денешься», — подумал Феликс. Увидев его, Стэникэ подмигнул и шепотом сказал:
— Совсем плохо, кончается старикашка. Безусловно, это апоплексия. Его разбил паралич. Я сидел здесь с ним за столом до одиннадцати часов, потом он ушел, и я услышал, как Аурика кричит, что старику худо.
Появилась хмурая Аглае. Вид у нее был не испуганный, а сердитый.
— Он как будто уже пришел в себя, я натерла его ароматическим уксусом, — сказала она. — Ел как буйвол, вот в чем все дело. Я устала до смерти, этот человек вгонит меня в гроб. А идиотка Марина все не идет с доктором. Надо было послать Тити. Уж и не знаю, в кого уродился этот мальчик, такой он бесчувственный. Даже встать не пожелал. Спит как убитый.
— Случай тяжелый, — с готовностью удостоверил Стэникэ. — Если в этом возрасте теряют сознание, то, конечно, это может быть только удар. Очнуться-то он очнулся, но в каком он состоянии — это еще неизвестно! Может быть, у него отнялась рука или нога — вот классические случаи.
— Храни меня пресвятая богородица от такой напасти. Чем это, так уж лучше прибрал бы его совсем господь.
— Мы отвезем его в больницу.
Аглае мрачно взглянула в лицо Стэникэ.
— Не держать же его здесь, вместе с детьми! За свои грехи пусть сам и расплачивается.
Феликс раскаивался, что пришел. Послышались шаги, и в сопровождении Марины вошел высокий, степенный мужчина с бородкой. Он был явно недоволен, что его подняли среди ночи, и глядел на все с профессиональной безучастностью врача.
— Где больной? — спросил он.
Аглае повела его в спальню, за ними проследовал Стэникэ, взглядом позвав за собой и Феликса. Шествие замыкала Марина, остановившаяся на пороге. В просторной полутемной спальне между окнами стояли две широкие кровати орехового дерева с высокими спинками. На ночном столике несла вахту лампа под абажуром. Олимпия сидела на краю кровати, взяв за руку больного, на лицо которого падала тень. Бледная, ненакрашенная Аурика держалась в стороне. В тяжелом воздухе непроветренной спальни стоял резкий запах ароматического уксуса. Доктор сделал знак, чтобы открыли окно, и сел на край кровати на место Олимпии, остальные с любопытством окружили его.
Симион лежал на спине, подняв кверху бородку, и еле слышно дышал. Поросшая густыми, как щетка, волосами грудь была обнажена, голая жилистая нога высовывалась из-под одеяла. Доктор уложил больного поудобнее на подушку, приподнял ему веки и осмотрел глаза, затем пощупал пульс. Считая про себя, он спросил:
— Как это произошло?
Он встал из-за стола, пошел спать и упал. Я не видела, как это случилось. Он слишком плотно поел. Он вообще слишком много ест, домнул доктор. Кто-то мне сказал, что, может быть, у него диабет.
Доктор, не обращая никакого внимания на слова Аглае, приготовил шприц.
— Анализы делали?
— Делали, домнул доктор, — выскочил Стэникэ. Аглае подала листок с анализами, доктор хмуро прочел его и строго сказал:
— Никакого диабета у него нет.
Когда игла вонзилась в одну из впалых ягодиц Симиона, он слабо застонал, затем шевельнул головой и, не подымая век, взглянул на доктора.
— Как вы себя чувствуете? — спросил врач. Симион внимательно вглядывался в него, но не отвечал.
— Вы не можете говорить? — крикнул тот. — Привстаньте...
Симион слегка приподнялся, глуповато улыбнулся, пожевал губами, но не произнес ни слова.
— Вероятно, афазия, — сказал как бы про себя доктор.
— Это что такое? — спросила Аглае.
Доктор с презрением посмотрел на нее и ответил:
— Он потерял дар речи. Надеюсь, что только на время.
— Как так? Это опасно? — с досадой спрашивала Аглае.
— Все зависит от случая. Сейчас этого еще нельзя знать. Надо, чтобы он спокойно лежал в постели и, главное, чтобы кто-нибудь дежурил около него, — это всего важнее. — Через некоторое время вызовите меня.
