— Я не совсем понимаю вас,— сказал я.— Никак не могу уловить, в чем дело. Барбара дочь Марка или не его дочь?
— Вы ведь знаете его, правда? Он неплохой человек, я никогда не считала его плохим, но и хорошим его тоже не назовешь. В некоторых отношениях он напоминает вас, но у него никогда не было ваших преимуществ.
— Моих преимуществ? Вы имеете в виду то, что я родился в одном из дафтонских тупиков? Или что я кончил дафтонскую среднюю школу? Все давалось мне немалым трудом. А вот он — на его стороне были все преимущества.
— Но я-то говорю о ваших преимуществах. Вы всю жизнь шли вверх, а Марк, когда его отец остался без гроша, мог лишь спускаться вниз.
Я криво ухмыльнулся.
— Вы просто хотите сказать, что я начал с таких низов, откуда любой шаг кажется движением вверх.
— Вы все-таки удивительно обидчивы. Марк был с детства избалован, все давалось ему чересчур легко. А вам пришлось во всем полагаться только на себя. И с этой точки зрения ваше детство было гораздо счастливее, чем детство Марка. Я знала его отца. Это был очень плохой человек, и это не пустые слова.
— Меня не интересуют его переживания в раннем детстве,— заметил я.— Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы рассказывать мне об этом, не так ли?
— В детстве он, право же, немало настрадался,— сказала она.— Но, конечно, вас это никак не может интересовать.
— Так что же случилось? — спросил я.— Кто-то рассказал ему, да?
— Никто ничего ему не говорил. А если б и сказали, то он словом бы не обмолвился. Он для этого слишком джентльмен.— Она произнесла это не без известной гордости.
— Значит, наша тайна в надежных руках. Ведь что бы ни случилось, он джентльмен, а я не джентльмен. И я не собираюсь говорить ему, каким он меня выставил дураком. Скандала не будет. Или, может, вы боялись, что будет? И потому приехали?
Она вздохнула.
— Вы, очевидно, не читали письма Эйба.
— Не читал. Я сжег его.
— О господи! — Лицо ее исказилось страданием, стало почти уродливым.— Как вы нас ненавидите. Вы действительно нас ненавидите. Но почему, Джо, почему? Ведь в письме не было ничего такого, что могло бы вас оскорбить. Эйб жалеет вас. Он чувствует себя в известной мере ответственным за то, что произошло…
— А он и должен чувствовать себя ответственным,— сказал я.
— Да, должен. Мы оба должны. Но не требуйте от нас сразу слишком многого, Джо. Никто не собирается запирать перед вами дверь. Эйб понимает, что вам нужно время, чтобы все обдумать…
— Так он тоже знает?
Она покачала головой.
— Всему есть предел,— и он не все может выдержать. Я не считаю, что ему необходимо об этом знать.
— Не бойтесь,— сказал я.— От меня он этого не узнает.
— Этого я никогда не боялась,— мягко сказала она.
— Я не вернусь в Уорли. Я ведь вижу вас насквозь. Вы считали, что у меня не хватит решимости, а я вот взял и уехал, и начинаю жизнь сначала. Мне ничего от вас не нужно. Все вы до смерти мне надоели…— Слезы снова обожгли мне глаза.
Она ласково погладила меня по руке.
— Ваша новая жизнь, как видно, не принесла вам большого счастья,— сказала она.— Знаете, о чем я думала, когда вы женились на Сьюзен? Вы мне тогда не нравились. Мне не нравилось то, как вы обошлись с Элис Эйсгилл, не нравилось, как вы поступали со Сьюзен — вы явно использовали ее, чтобы достичь своей цели. Но что-то было в вас такое… Были ли вы счастливы или нет — не знаю, но вы верили в то, что будете счастливы. А сейчас вы в это не верите, правда?
— Как же я могу в это верить? — пробормотал я.
— Не сердитесь, что я вас об этом спрашиваю, но убеждены ли вы, что в самом деле любите Нору?
— А почему же тогда я, по-вашему, ушел из дому?
— Не ради нее,— сказала она.
— А она считает, что ради нее. И этого вполне достаточно.
— Этого не будет достаточно, если она когда-нибудь узнает о Барбаре.
— Со временем я сам скажу ей об этом.
— А вы очень изменились, мой дорогой.
Спускались сумерки, и в полумраке глубокие морщины на ее лице стерлись, исчезли, а седина мягких блестящих волос казалась следствием кокетства, но не возраста.
— Я не замечаю в себе никаких перемен,— сказал я.
— Нет, изменились. Куда девалась вся ваша решимость! А ведь вы не привыкли ничего откладывать в долгий ящик.
Из-под юбки у нее выглядывал краешек комбинации, очень белой по сравнению с черным платьем. Миссис Браун заметила это и слегка нахмурилась, но не стала одергивать юбку.
— Я просто хочу немного отдохнуть от жизни на передовой,— сказал я.— Это жилище временное. Скоро мы переедем в Хэмпстед.
— Вы собираетесь поступить на работу к Эдгару Тиффилду?
— Не знаю еще.
— Эйб не станет вам мешать.
— Это очень великодушно с его стороны.
— Он куда великодушнее, чем вы думаете. Только я одна и знаю, как он великодушен. А быть может, и не я одна.
Сейчас было просто необходимо держать ее руку в своей, но в наступившей тишине трудно было решить, кто же кого утешал. Я не стал ни о чем спрашивать, да это было и не нужно, но я знал, что мы, хоть и по-разному, пережили одно и то же.
— Но я имею в виду не того, о ком вы думаете,— спокойно добавила она.
Я на секунду прижал ее руку к своей щеке.
— Самое трудное — жить вместе,— сказал я.— Я не могу к ней вернуться. А она хочет, чтобы я вернулся?
— Это вам придется выяснить самому.
— А Барбара спрашивала обо мне?
— У вас ведь есть сын, не только дочь. Вот Гарри о вас спрашивал.
— Но ведь он в школе.
— Он убежал из школы. И не говорит почему.
— Отошлите его обратно,— нетерпеливо бросил я.
Она выпустила мою руку.
— Минуту тому назад вы все моментально схватывали и все понимали,— сказала она.— Вам было очень больно?
— Оставим это. Неужели никто не может повлиять на него? Неужели вы не можете? Или его мать? Или его любимый дедушка?
— Судя по всему — нет,— сказала она.— Он хочет видеть отца.— Она поднялась.— Не буду больше отнимать у вас время, Джо. Между прочим, Сьюзен не посылала меня к вам. Меня послал к вам Гарри.
— Я не могу вернуться,— сказал я.— Это просто невозможно.
— Он хочет, чтобы вы приехали повидаться с ним,— сказала она.— А я лишь передаю вам его просьбу.
Я помог ей надеть пальто.
— Вам придется проявить некоторую твердость,— сказал я.— Сейчас я не могу приехать в Уорли.
— Как хотите,— бесстрастно сказала она.— Никто не может заставить вас встретиться с сыном, если вы этого не желаете.
— Я сейчас позвоню и вызову вам такси,— предложил я.
— Дождь уже перестал. Я с удовольствием прогуляюсь.
— А вам непременно надо идти?
— Меня ждут. Но это очень мило с вашей стороны — предложить старой женщине посидеть вместе. До свидания, Джо.
— До свидания, Маргарет,— сказал я, в первый и последний раз в жизни называя ее по имени.
Она улыбнулась и неожиданно поцеловала меня в щеку.
— Вы славный,— сказала она.— Будьте таким и дальше, Джо. Вы и представить себе не можете, как это важно.— И она стремительно вышла из комнаты.
Насупившись, Ник Холбертон проверял счет. Наконец лицо его просветлело, и он что-то нацарапал на бумажке; официант поклонился и попятился с таким довольным видом, как будто ему вложили в руку пригоршню пятифунтовых банкнот.
— Прелестно,— сказал Холбертон.— Надо совершать такие эскапады почаще, как можно чаще.— Он поднялся из-за стола.— Нет, нет, вы еще не допили коньяк.— Он поцеловал Нору.— И не забудьте позвонить мне завтра, Джо.
Официант отодвинул столик, чтобы он мог пройти, и он направился к гардеробу, кивая направо и налево своим знакомым.
Шел он жесткой, подпрыгивающей походкой — результат шрапнели, засевшей, по его словам, у него в животе под Анцио. Но сейчас, когда он взял портфель и надел темно-синее пальто, я подумал, что он похож на горожанина из набора фигурок, который я подарил Гарри на рождество: пальто на нем было такое же длинное, а плоское лицо — такое же землистое. И у меня мелькнула мысль, что у него, как и у той фигурки из набора Гарри, внизу, наверно, такая же прозрачная пластмассовая подставка, на которой он стоит. И кто-то его двигает, подталкивает. Всех нас подталкивают. Холбертона, например, толкнуло на этот завтрак то, что он учился в Лидском университете вместе с Норой; меня толкнуло на этот завтрак то, что Норе хотелось положить конец моему безделью, привязать меня к Лондону и к себе самой. Словом, все старо как мир.
Все старо как мир, если не считать того, что мой сын хочет меня видеть. Впервые на моей памяти он хочет видеть меня, а меня с ним нет. Я не поехал в Уорли вчера, потому что у Норы были билеты в театр; а сегодня я не поехал потому, что завтракал с Ником Холбертоном. И завтра я тоже найду какую-нибудь причину, которая помешает мне поехать. А когда я наконец приеду в Уорли, у Гарри уже отпадет потребность во мне. Он никогда не забудет моего предательства, и напрасно стану я объяснять ему потом, что никак не мог не пойти на «Пигмалиона» или что нельзя было не позавтракать с Ником Холбертоном. Ему будет важно лишь одно: он нуждался во мне, а меня в эту минуту с ним не было.
