Около часа мы провели здесь, в этой безлюдной степи. Ричард постепенно успокаивался, боль в боку утихла. Только под вечер мы снова тронулись в путь и уже в сумерки въехали на окраину какого-то селения. Погода тоже стала лучше, ветер ослабел, пошел мелкий снежок. Всех нас отвели в низенький домик. Пол в нем был устлан камышом, поверху было навалено разное тряпье. Было тепло. После всего перенесенного днем дом показался нам увеселительным заведением! Мы не замечали ни тесноты, ни удушливой вони. К тому же нас накормили горячим супом, в котором плавало несколько кусочков мяса и довольно много ломтиков тыквы. Даже мой охотничий пес в Лондоне не стал бы пачкать морду, понюхал бы и отвернулся от такой еды! Но мы ели с удовольствием. В нас словно влили свежую порцию крови. «Погруженный в изобилие, не узнаешь цену жизни», — подумал я.
Я собрался было познакомиться с нашими незнакомыми спутниками. Но один из них сказал:
— Давайте спать… Завтра будет тяжелый перегон. Если не выспимся, придется трудно. — Проговорив это, он без дальних рассуждений отвернулся и, подложив под голову свой хурджин, лег на бок. Товарищ последовал его примеру. Вскоре улеглись и мы.
Я заснул сразу же, едва прилег. Глаза сомкнулись сами собой, и я забылся крепким сном. Но все же сразу услышал, как среди ночи открылась дверь и кто-то осторожно вошел в комнату. Это был, видимо, чужой, ведь всех нас после ужина заперли. Снаружи, у двери, был приставлен часовой, и нас предупредили, что до рассвета мы не сможем выйти из дома. Но кто же это? Я приподнялся и сел, но продолжал молчать. В эту минуту вошедший сам чиркнул спичкой. Это был один из сопровождавших нас бойцов. Глядя на меня, он предостерегающе поднял руку и шепотом спросил:
— Где русский?
Кирсанов спал рядом со мной. Я осторожно разбудил его. Боец снова чиркнул спичкой и посмотрел на него с улыбкой:
— Господин капитан! Я — Алеша… Алеша Ермаков… Узнали?
Глаза Кирсанова округлились от удивления. Поднявшись, он обнял бойца.
— Алеша, ты ли это?
Алеша передал капитану спички и ключ:
— Быстрее выходите… Но по одному… Будьте осторожны! — тихо проговорил он и, выходя, закрыл за собой дверь.
Мы были поражены. Признаться, я не сразу решился двинуться с места. Что, если это провокация? Если пас попросту решили расстрелять «при попытке к бегству»? Но подумал: кому нужна такая хитрость? И можно ли поручиться, что пуля, выпущенная ночью, наверняка достигнет цели? Впрочем, на размышления не оставалось времени. Кирсанов уже был готов. Остальные тоже поспешно одевались. Я накинул шубу, бросил на плечи хурджин. Снова открылась дверь. Алеша приволок в дом второго часового, связанного по рукам и по ногам и с кляпом во рту, швырнул его в угол и, протянув Кирсанову одну из двух прихваченных с собой винтовок, сказал:
— Пошли!
Ступая по-кошачьи тихо, мы цепочкой вышли из дома. Снег перестал идти, стоял сильный предрассветный мороз. Как ни старались мы шагать тихо, все-таки мерзлый снег громко хрустел под нашими ногами. Подошли к коновязи, выбрали по лошади для каждого. Отвязали и остальных лошадей, завернули поводья им на шеи.
Можно было подумать, что в этих низеньких, прикрытых снегом домиках нет никого живого. Ни огонька, ни шороха. Даже собаки, эти чуткие ночные сторожа, молчали: видно, и они попрятались где потеплее. Никто, кроме нас, не нарушал спокойствия ночи. Через несколько минут мы благополучно выбрались из селения. Семеро всадников помчались к Амударье.
Не стану затруднять себя рассказом о том, сколько страданий испытали мы за эти два дня. Событий произошло больше, чем можно рассказать, а мучений вынесено столько, что нет сил описать их… Я лежу не вставая уже четвертый день. До сих пор не могу прийти в себя. Все тело точно онемело. В голове гудит. Едва сделаю шаг, голова кружится, и я буквально валюсь с ног: левая нога приморожена, кожа слезла и вся ступня — одна сплошная рана. Чего доброго, отморозил и нос: он прямо как деревянный. Многое мне довелось испытать в жизни, но такой физической боли я еще никогда не испытывал. А вокруг никого, кто бы мог помочь тебе. Только тупые, невежественные люди; они глядят на нас, слушают наши жалобы, и все… Чего можно ждать от них?
Со мной еще ничего. Вот Артуру совсем было плохо. Левую ногу он отморозил начисто, пальцы, вся ступня распухли и посинели, как кочан гнилой капусты.
Ричард отделался легче, но боли в боку опять возобновились. Аппендицит в наших условиях мог повлечь тяжелые последствия. Я старался успокоить Ричарда, но в душе опасался самого худшего.
Крепче всех оказался Кирсанов. С виду худой, хилый, он проявил исключительную выносливость. А ведь ему пришлось даже тяжелее нашего. Но он ни на что не жаловался и в любую минуту готов был сесть на коня.
Один из двух наших новых спутников, как выяснилось, был каракалпак, другой — хивинец. Как только мы перешли реку, они распрощались с нами, так что по-настоящему мы не успели и поговорить.
Одно меня утешало: мои ноги и руки были свободны от большевистских цепей, дальнейшая дорога была открыта. Мы теперь находились на западном берегу Амударьи, на земле Хивы. Этой страной правили наши люди, кандалы и цепи в этом краю были уделом большевиков. А остановились мы в доме человека, который как огня боялся страшной угрозы, маячившей по ту сторону реки — в доме Мерген-бая. Он еще не знал, кто я. И все же принял нас радушно, освободил для меня одну из своих кибиток. Хорошо, удобно разместил и моих товарищей. Пригласил табиба, сделал все, чтобы облегчить наше тяжелое состояние.
А дни проходили по-прежнему неторопливо. Они не считались ни с твоими мечтаниями, ни с твоими замыслами. Они шли размеренной чередой, подчиняясь лишь своим законам и правилам. Из Бухары я выехал, решив во что бы то ни стало достичь Асхабада к концу ноября. А вот уже и первые недели декабря. Как еще после этого строить какие-то планы?
Ричард поспешно вбежал в дом и, не переводя дыхания, объявил:
— Таксыр! Абдулле очень плохо. Нога болит все сильнее. Табиб говорит: «Если мы сейчас не отрежем ногу, он больше дня не проживет».
— Что-о? — Словно гвоздь вонзился мне в бок. — Отрезать?
— Да.
— А кто собирается резать?
— Он сам… Говорят, лучшего табиба нет во всей округе!
Пришел Кирсанов. Я обратился к нему:
— Если мы отправим Абдуллу в Хиву, разве там не найдется врача?
— Врач-то найдется, но Абдулла до Хивы не доедет. Состояние его очень тяжелое. Если хотите, чтобы он остался жив, безоговорочно принимайте предложение табиба. Потом будет поздно.
— А что говорит сам Абдулла?
— Говорит: «Не дам резать ногу, даже если мне грозит смерть».
Я пошел к Артуру. Он метался от нестерпимой боли. Увидев меня, горько зарыдал. Казалось, в душе он укорял меня: «Ты во всем виноват. Это ты заставил нас страдать». Может быть, он прав? Если б я не пошел па риск, он не оказался бы теперь в таком положении. Не так ли? Но кто же тогда повинен в моих страданиях?
Я присел рядом с Артуром и заговорил почти умоляюще:
— Не горячись, Абдулла. Положение серьезное. Болезнь быстро прогрессирует. Гангрена уже подходит к колену. Пока еще есть время — пусть режут.
— Нет, нет! Чем жить калекой, лучше умереть!
— Глупец, что ты плетешь! Быть калекой — не стыдно. Особенно такому смельчаку, как ты!
— Нет, нет! Лучше смерть. Но резать ногу не дам!
Я понял: уговоры на него не подействуют. Что делать? Если принудить силой, всю жизнь будет проклинать меня. А не отрезать — непременно умрет. Вот положение! Да и поможет ли операция, выполненная этими дикарями табибами! Если начнется общее заражение крови — что тогда?
Захватив Ричарда, я вернулся к себе. Вот уж действительно клин клином вышибают. О своих болезнях я вовсе забыл. Думал только об Артуре. Кроме Ричарда, посоветоваться не с кем… Я с надеждой заглянул в его большие, полные печали глаза и спросил:
— Что делать, Ричард?
— Резать! — решительно, ни секунды не колеблясь, ответил Ричард. — Нечего его слушать. Он сейчас обезумел. Не понимает, что жизнь его на волоске.
— Я одного боюсь: можно ли довериться этим невеждам?
— А что же делать? Другого выхода нет. Конечно, лучше бы, если б нашелся настоящий врач. Но где его найдешь?
Действительно, другого выхода не было. Приходилось испытать судьбу. Окончательно решившись, я приказал:
— Ступай скажи: пусть режут!
Вслед за Ричардом я тоже пошел к Артуру, снова начал успокаивать его. Он, конечно, знал, что нелегко мне говорить утешительные слова, понимал также, что положение его опасно. Но все же стоял на своем. Я постарался подействовать на него строгостью:
— Довольно! Не будь ребенком. Я разрешил отнять тебе ногу. Не бойся. Возьми себя в руки. Ничего с тобой не случится!
Вошел какой-то человек, тощий, с реденькой бородкой, и, весело улыбаясь, обратился к Артуру:
