Кокос принял просьбу спокойно, как будто заранее шал о ней. Он слегка наморщил лоб, погладил бороденку.
— Нрав хана мне ведом — это верно. Посоветовать кое в чем могу, я не прочь поехать с тобой в Солхат при посольстве. Скоро ли потребен буду для дела этого?
— Одну седьмицу переждем да и поедем с богом За эти дни потребно мне быть у Исайки в Мангупе, одначе докуку эту на тебя возлагать не смею. Туда Никита сын Чурилов меня проводит
— В Мангуп мне давно надобно, да одному неспособно было.— заявил Кокос,— Если позволишь, я с тобой поеду и дорогу наилучшую укажу.
— Вот и спасибо! — воскликнул Никита Чурилов.— А то я дороги туда как следует не ведаю.
Ночевать гости остались у Хози. Идти по городу в такую темень было опасно, да и нежелательно попасть к стражникам за позднее хождение.
Глава двадцать вторая
КНЯЖНА МАНГУПСКАЯ
'Ничто в какой бы то ни было части Европы не превосходит ужасной величественности Мангупа.
Эдуард Кларк, английский путешественник.
на пастухов, и выгода от того не малая. Еще вокруг много леса, он зело велик, и древа крепки. Люди князя этот лес також промышляют и продают его в Кафу на потребу для строек».
* * *
Площадь перед храмом св. Елены и Константина до краев заполнена оживленным людом. Чурилов и Беклемишев попали в княжество Мангуп как раз под престольный праздник святой Елены и святого Константина, которые почитались главными покровителями мангупцев.
Храм не мог вместить всех пришедших на моление, и потому разноликая толпа возносила молитвы своим святым прямо в ограде базилики и на площади перед входом в храм.
Торжественная обедня приближалась к концу, все ждали выхода владетельного князя. Наконец, широкие двери церкви распахнулись, звонари на колокольне ударили во все колокола. На паперти появился князь Исайя. Толпа расступилась перед ним, раздались крики:
— Многие лета повелителю!
— Да сохранит тебя Панагия Феотоку'!
— Слава севасту! Слава Катерино!
Рядом с князем стояла его дочь, княжна Катерина, высокая, стройная девушка двадцати лет. За нею, чуть поодаль, боярин Беклемишев, а слева от князя Никита Чурилов.
Князь поднял руку, призывая к тишине. Шум мгновенно стих, и Исайя заговорил:
— Люди мои! Поздравляю вас со святым и пребольшим праздником нашим. Придет время, и все мы предстанем перед господом богом и судом его праведным, там все мы станем равными и будем равно отвечать за деяния свои. Пусть жизнь наша будет безгрешной, мы должны проводить ее в труде и послушании, свято хранить верность православной церкви, и да помилует нас пресвятая Деспина[27]! Сегодня в нашем граде гостят люди из дальней Московской земли, они приехали от царя Иоанна, они такие же православные, как и мы с вами. Прошу почитать их так же, как и мою семью.
— Слава гостям московским! Слава другам православным! — раздалось в толпе.
Исайя сделал несколько шагов, народ расступился перед ним, образуя широкий проход, по которому проследовали за князем его дочь и два русских гостя.
Во дворце князя гостям был предложен предобеденный отдых.
Боярина Беклемишева и Никиту Чурилова положили в одну спаленку, Хозю Кокоса и Шомельку — в другую.
Никита Беклемишев, не раздеваясь, присел к окну и, подперев щеки руками, облокотился на подоконник. Он долго молча смотрел на улицу.
— О чем закручинился, Никитушка? — душевно спросил его Чурилов.
— Вспомнилась Настасья моя, царство ей небесное, и грустно стало мне.
— Слышал я, что овдовел ты, а как — не сказывали. Ведь Настя молода была и, вроде, не больна...
— Беда постигла меня, Афанасьевич. В позапрошлом году послал меня великий князь оборонять городок Алексин. Думал он, что ордынцы будут набегать на те места, как и раньше, мелкими шайками, а хан Ахмат подошел туда с большой ратью. В Алексине было мало ратных людей, не было ни пушек, ни пищалей, ни самострелов. Хан ворвался в город, пожег его, а меня спас воевода Михайло Верейский. Жена моя с детьми малыми уйти не успела, и татары погубили ее со всеми горожанами, которые хотели спастись в тайнике. Второй год живу один, как перст.
— А ты не думаешь сударушку заводить? Что содеялось — не вернуть. Не век бобылем жить. Ведь годы твои молоды. Поди, и тридцати нет?
— Тридцать третье лето пошло.
— Ну вот видишь. Смотри да приглядывайся.
— Лучше Настасьюшки мне не найти. Вот если бы еще одну такую Катерину встретить...
— Неужто полюбилась?
— Говорю — на Настю мою похожа...
— Свет велик, Никита Василии,— найдешь по душе. А про Катерину забудь — не тебе она намечена. Про сватанье князю говорил ай нет?
— Был разговор. Исайка рад породниться с таким великим государем. «За большую честь,— говорит,— почту». Просил посылать сватов, отказа, сказал, не будет.
— А Катерина знает о сем?
— Полагаю — знает. Вот согласна ли, то мне неведомо. Великий государь наказал мне только о согласии князя проведать и хорошенько усмотреть невесту. Пригожа ли, умна ли, добра ли. О всем этом повелел написать письмо и, посольство у хана творя, ждать ответа.
— Видать, велики у государя интересы к связям крымским, ежели, не глядя на невесту, порешил сына на ней оженить,— сказал Никита, укладываясь в постель.
Оба долго не могли уснуть. Боярин вспоминал мечтательно-за
думчивые карие глаза Катерины. Глубоко запала ему в душу Ман- гупская княжна.
А Никита Чурилов об Ольге думает. Вот отдать бы за боярина— лучше, знатнее да умнее жениха не сыскать. Надо обязательно показать Ольгу боярину. Не может быть, чтоб не полюбилась ему такая красавица... А там свадьба, большая родня, близость к великокняжескому двору...
Тихо в светлице, только вздохи слышны.
И княжна Катерина не спит в своих покоях. Русского боярина вспоминает. Почему он подолгу и как-то грустно вглядывался в ее лицо?.. Весть о том, что ее думают сосватать за княжича русского, Катерина приняла равнодушно, она уже заранее была подготовлена к своей судьбе. Так велось сысстари—редко дочери византийских князей шли замуж по любви, чаще их увозили в чужие земли из-за расчета или для улучшения рода. Катерине хорошо знакома была судьба ее тетки, княгини Марии, которая пылко любила в девичестве сына иерея Фоку, но замуж была выдана за валахского господаря Стефана, которого так и не могла полюбить до старости.
Ей, Катерине, легче,— она никого не любит. А князь, говорят, молод... Может, и не будет жестокой к ней судьба. А этот боярин так печально, так пристально смотрел на нее. Жалел, верно... Добрый, видно, человек. Это и по лицу видно. И красивый, статный такой...
На следующий день назначены были смотрины. Гости входили в парадный зал, здоровались с князем, с Катериной, пристально оглядывали ее. Беклемишев ожидал, что Катерина смутится, но она казалась спокойной, гостей приветствовала ровно, изредка что- то тихо говорила отцу.
Пока гости и хозяева обменивались взаимными поклонами, в зал вошел старый иерей Феодорит. Он произнес предобеденную молитву, после чего князь всех пригласил к столу, изящно убранному перламутровыми пластинками, на которых в серебряной посуде была разложена соленая и копченая рыба, масло, сыр и мед.
Затем в зал вошли молодые женщины и внесли на медных подносах любимое кушанье греков — тархану в больших глиняных чашах. Вслед за ними слуга внес медный сосуд с вином.
В молчании наполнили бокалы, и начались здравицы в честь государя Московского и желанных гостей русских, в честь владетельного князя Мангупского и его молодой дочери. Когда подняли кубки за Катерину, Никита Беклемишев, до сего раза только при- гублявший вино, выпил свой сосуд до дна. Поставив кубок на стол, он. обратившись к Исайе, сказал:
— Как я завидую тому человеку, кто супругом княжны скоро
будет. Не прогневайся, князь, правду скажу, дочь твоя весьма пригожа, и счастлив будет супруг ее будущий.
Княжна еще в самом начале речи подняла на боярина удивленные глаза. Гость свободно говорил на греческом языке. Катерина встала, поклонилась боярину и в ответ сказала:
— Благодарю тебя на добром слове, боярин. Только о каком супруге говоришь ты, я не пойму?
— Государь великой Московии повелел узнать о нашем согласии на брак твой с его сыном Иоанном. Мы такое согласие послам государевым дали,— ответил на вопрос дочери сам князь.
— Хотелось бы и слово княжны по сему делу послушать,— произнес Никита Чурилов, взглянув на Беклемишева. Тот кивнул головой. Катерина начала говорить:
