На скатерть ложились золотые тяжелые рубли, драгоценные камни, сукна и тончайшие ткани, серебряные кубки и бокалы, резные чашки из яшмы и нефрита и много дорогой резной посуды.
Глаза хана горели жадным блеском, сановники причмокивала губами, охали и ахали. Когда пустые короба унесли, Менгли-Ги- рей сказал:
— Подарки моего брата Ивана тронули мое сердце. Что еще повелел князь сказать мне?
Беклемишев вынул свиток из широкого рукава.
— Государь повелел мне передать от своего светлого имени могучему хану таковы слова: «Князь великий Иван челом бьет. Посол Гази-баба говорил мне, что хочешь меня жаловать в братстве и любви точно так, как ты с Казимиром в дружбе и любви. И я, услышав твое жалование и увидев твой ярлык, послал к тебе бить челом боярина моего Никиту, чтобы ты пожаловал и как начал жаловать, так бы и до конца жаловал».
Прослушав перевод Шомельки, хан качнул головой в знак того, что понял, а стоявший на нижней ступеньке трона Ширин-бей подался на шаг вперед и, наклонившись к уху хана, зашептал что-то.
— Князь Иван знает, что хан Ахмат недруг мой? — спросил Менгли-Гирей.
— То государю моему ведомо,— ответил Никита.
— Дружбу и братство со мной заключив, Иван, если я на Ахмата войной пойду, со мной вместе пойдет ли?
Никита помедлил с ответом, раздумывая. Потом сказал:
— Братство противу одного недруга заключать не стоит. Ежели Ахмат или Казимир пойдут на Москву, то ты, могучий и непобедимый, должен сам на них пойти или брата послать. А ежели на твою землю недруг пойдет, Ахмат ли, а то и кто другой, государь мой вместе с тобой будет.
— Пусть брат Иван выступит против Ахмата, я ему помогу,— предложил хан.
Никита не спешил с ответом. Он помнил наказ. Московский государь первым эту борьбу начинать не хотел. Поразмыслив, посол сказал:
— Сысстари княжество русское миром живет, мечи поднимает токмо для обороны. И братства с тобой, великий хан, русский государь ищет не для войны, а для мира. Войной на Ахмата первыми мы не пойдем.
— Сколько раз в год и какие поминки будет слать мне брат Иван, ежели я заключу с ним братство и дружбу? — спросил хан.
— Оное братство и дружба тебе, великий хан, равно нужны, как и государю моему, потому союз сей должен быть равный, брагский. Поминки шлет младший брат старшему, а мой государь и ты, великий хан, все равно как ровесники. А посему поминков давать государь русский не будет.
— С умыслом али по неразумению оскорбляешь ты меня в моем дворце? — гневно произнес Менгли. — Как смеешь ты, посол князя Ивана — данника Золотой Орды, так со мной разговаривать! Как смеешь, спрашиваю?
— Обиды в моих словах не вижу,— спокойно ответил Беклемишев. — Великий князь Иван желает другом твоим быть, а не данником. Мой государь не скуп — это вы только что видели. Друга одарить он умеет щедро. Так и впредь будет. Сказал ты, что Иван данник Орды. Это верно. Одначе такой ли осталась Золотая Орда, как и прежде?
— Орда сейчас не та,— тотчас же ответил хан,— царство Ахматово распадается, как перезревший кусок овечьего сыра. Наше ханство встает над Ордой, как барс над волчицей.
— Правдивы слова великого владыки,— промолвил посол. — Орда сейчас не та. Да и Русь також не та. Множество удельных князей встали под могучую руку моего государя, и единством крепится ныне отчизна. Союз между нами потребен равно и ханству вашему и земле Московской, и о том вам не хуже меня ведомо. А что касаемо поминков — не в них суть. Быгь может, даров по доброй воле государя Московского будет более, чем обязательных поминков.
Менгли-Гирей снова посветлел лицом. Посол говорил смело и убедительно. Правда, что Орде не дано жить, а Казимир польский ненадежен в союзе. Если русский князь щедро будет дарить хана, на дружбу с ним следует пойти.
— Хорошо,— произнес хан после некоторого раздумья. — Я пожалую Ивана братством и дружбой. Пусть позовут начальника моей канцелярии и пусть напишут ярлык князю Московскому.
— Сие не по-братски будет, великий хан, — заявил Никита,— братство и дружбу не жалуют, а принимают и поравну оба государя, и ни один из них друг над другом стоять не должен. Ярлык, сколь мне ведомо, суть приказное письмо, и равного брата оно как повеление обидит. Государь мой просит дать шерть, каковую он крестным целованием утвердит.
Твой государь очень много просит! —- воскликнул Менгли.— Не забывай одного — не мой посол приехал в Москву, а ты стоишь перед моим троном!
— Сего я не забываю,— стоял на своем Беклемишев. — Одначе, великий хан, видно, сам запамятовал, что его человек Гази-баба еще раньше стоял перед русским троном и государем моим был принят ласково. И голоса на него государь не поднимал. Между тем, ты кричишь на государева посла, словно на конюха своей дворцовой конюшни.
В зале Дивана после ответа стало шумно. Хазнадар-ага вскочил и, тряся седой бородой, визгливо прокричал:
— Никогда и никто в этой священной обители Совета и суда не отзывался о нашем повелителе так неуважительно! О великий хан! Такого потерпеть нельзя.
— Пусть уходит отсюда неверный!
— Нечестивцу не место в обители хана!
К Беклемишеву подбежали два дюжих аскера и встали по бокам, готовые исполнить любое слово хана.
Менгли-Гирей, покусывая губы, молчал. Его лицо пылало гневом.
— Увести его.
Аскеры схватили посла за руки и поволокли к выходу. Ши- рин-бей спешно подошел к хану и тихо начал что-то говорить. Разман-бей, следовавший за послом, остановился у входа и с поклоном спросил:
— Аллах велик в небе, хан — на земле. Каждое его слово свято и законно. Куда великий прикажет отвести неверного?
— Пусть идут в посольский двор и ждут нашего решения.
В посольском дворе аскеры ни на шаг не отходили от Никиты Беклемишев позвал к себе Чурилова и сказал:
— Теперь на тебя да на Тугейку надежда. Пошли Шомельку к Ширину, посули ему большой бакшиш. Хан его слушается. Тугейка пусть идет тайно к Нурсалган. Насколько я понял — он парень с головой, знает, что и как выговорить.
Чурилов разыскал Тугейку, передал ему привет боярина. Тусейка много говорить не любил, а если что и скажет, то прямо:
— Ни явно, ни тайно во дворец нам не попасть. Золота надо.
— Много?
— Не больно много. Дворцову стражу подкупить.
— А если во дворце нас поймают? Ведь голову снесут.
— Во дворец не пойдем. Нам бы только царице весть подать. Сама придет.
— Вот держи,— Никита положил в руку Тугейки кисет с золотом. — Устраивай сие дело, как лучше. Я тут не ходок.
Вечером перед сменой караулов Тугейка долго околачивался у ворот в крепость, ожидал удобного случая. Один из стражей, наконец, отошел от ворот и пошел вдоль стены. Тугейка догнал его и без обвиняков сказал:
— Тебе деньги нужны?
— Деньги всем нужны,— ответил страж, не оглядываясь.
— Надо весть во дворец передать.
— Кому?
— Царице Нурсалтан.
-- Трудно,— сказал страж. — Ази живет в гареме, туда ходу нет. Очень трудно.
— Евнух поможет...
— Ему тоже деньги нужны.
— Дам и ему.
— А страже около гарема?
— Дам и страже...
— А служанке, которая унесет весть царице?
— Шайтан с тобой — дам и служанке.
— Еще надо дать...
— Э-э,— Тугейка остановился,— аллах тебе спутник. Иди. Я найду не такого жадного, как ты,— и зашагал обратно.
— Постой-постой,—страж схватил его за рукав,—говори, что передать.
— Скажешь ей: приехал Туга, который из Казани. Что она на то ответит, скажешь мне. Я тут буду ждать.
— Давай деньги.
— Рано. Вот возвратишься — тогда.
Страж тряхнул бритой головой и скрылся за воротами дворца. Устроившись меж корнями большой чинары, Туга приготовился к долгому ожиданию. Но как только стемнело, от ворот отделились две фигуры — мужская и женская. Туга вскочил, вышел на дорогу, поравнялся с мужчиной, сунул ему в руку кисет. В одном из переулков страж исчез — как растаял.
- Ты ли это, Тугейка? — раздался голос под покрывалом.
— Я, валидэ, я.
-- Ты вырос — тебя не узнать.
— Если бы ты видела своих сынов. Они еще выше меня...
— Говори, говори.
- Впереди люди идут, валидэ.
Нурсалтан схватила его за руку и свернула в заулок. Скоро пришли они к богатому дому, постучали. Их встретила старая женщина, провела в просторную комнату с двумя светильниками. Нурсалтан долго рассматривала Тугу. В ее глазах стояли слезы, и он понимал чувства матери.
