- Они все равно все слышат, Аш. Несомненно. Нужно лишь не терять надежды и довериться им.
- Что толку доверять немым истуканам, по горло усыпанным бедняцкими подношениями... Я много раз обращался к Залмару в мыслях, но понятие веры теперь все чаще стало ускользать из моих пальцев, как бестелесный призрак. Раньше я молился потому, что все вокруг это делали, после пытался отыскать в боге собеседника, которому хочется открыться, а теперь я постепенно свыкаюсь с идеей, что вера нужна лишь людям, неспособным ощутить собственную целостность и нуждающихся в столпе, за который можно иногда держаться.
- Это незримая поддержка, профессор. Словно ты умеешь летать, но твои крылья - это сила веры.
- И стоит тебе посмотреть за спину, как эта невидимая глазу помощь мгновенно исчезнет? - хмыкнул Ашарх. - Нет уж, спасибо. Мне бы хотелось что-то более весомое и ощутимое. А на бога пусть тратят время те, кому требуется замолить собственные грехи. Мне и без того неплохо.
Лантея окинула скептическим взглядом профессора, сидевшего к ней вполоборота. Логика спутника ей казалась неясной, и она решила не продолжать эту беседу, плавно перетекавшую в какое-то философское русло. По ее опыту, все они оканчивались пустыми ссорами.
Лениво совершая привычный утренний ритуал, беглецы, стараясь не пересекаться взглядами, понемногу готовились к отбытию с места стоянки. Витима даже не пришлось будить. Раненый пришел в себя сразу же, как только почувствовал запах готовившейся еды, пусть это и была обыкновенная пригоревшая каша. Ел он за троих, хотя особенных сил в истощенном теле и не прибавлялось.
После завтрака Лантея осмотрела ноги мальчика, перемотала их чистыми тряпками с небрежной улыбкой на лице, но после шепнула Ашу, что все очень плохо.
- У него началось заражение. Раны не заживают, там гной. Не говори ему, чтобы не беспокоить. Но если его не осмотрит лекарь, то ног он может скоро лишиться.
Мужчина не подал виду, но больше всего на свете в тот момент ему хотелось выкрикнуть девушке в лицо, что он предупреждал о подобных последствиях. Ее необъяснимое стремление выполнить просьбу парня и доставить его до Зинагара, как и предсказывал профессор, оборачивалось дурной стороной - здоровье мальчика стремительно ухудшалось, а странники были лишь в середине пути. Рискуя собственной свободой, они должны были в кратчайшие сроки довести раненого до города, и с каждой минутой Ашарх все четче ощущал, что ничем хорошим это не должно было закончиться.
Витиму, ввиду отсутствия иной одежды, отдали расшитый кафтан профессора, который прикрывал обезображенные ожогами ноги, не тревожа их лишний раз. В подобном наряде мальчик выглядел нелепо, но его это совсем не смущало. Напротив, парень с восхищением гладил пальцами серебряную вышивку и очень удивился, когда Аш сказал, что насовсем отдает ему кафтан.
- Как же так? - с трудом опираясь на локти, бормотал Витим. - Это же, верно, очень дорогая вещь, эфенди?
- Тебе какая разница, сколько он стоит? Мне он больше не нужен, а ты подрастешь и будешь перед девчонками хвалиться.
- Да я же теперь как купец какой столичный выгляжу! Вот здорово! У нас ни у кого в Быстрицах такой одежки не было... Даже староста и зимой и летом в одной рубахе ходил!
- Ну вот и хорошо. Ты, главное, поправляйся скорее, несмотря ни на что.
Невольно подслушивавшая этот разговор Лантея едва заметно вздрогнула и ниже опустила голову. Она прекрасно понимала, что последняя фраза ее спутника была укором ей лично. Ведь, как бы ни радовался мальчик неожиданному подарку, но его ногам от этого не было лучше. И вполне могло статься так, что еще несколько часов промедления навсегда сделают молодого парня калекой. Тогда он уже вряд ли пощеголяет перед девушками богатым кафтаном. А виновата во всем этом будет именно хетай-ра, взявшая на себя ответственность за Витима.
Заветная серебряная фляга, на которой было высечено имя старшего жреца зинагарского храма, была возвращена мальчику. Он просил об этом с самого пробуждения, желая как можно ближе к себе держать драгоценное доказательство вины Тибоста. И теперь, укутанный в дорогие одежды и сжимавший в руках бесценную безделушку, Витим выглядел как отпрыск какой-то богатой столичной семьи, совершавший путешествие в сопровождении двух наемников бандитского вида.
Уже достаточно неплохо подчинявшийся профессору вороной жеребец с белой звездочкой на лбу послушно впрягся в самодельную арбу. И когда туда перенесли тело раненого, то животное даже не шелохнулось - этот тяжеловесный конь почти не чувствовал подобной нагрузки, готовый отправиться в дорогу и с куда более массивной поклажей.
Процессия продолжила свой путь, намереваясь как можно скорее прибыть в Зинагар.
Дорога была на удивление пустынна. То ли боги неожиданно решили смилостивиться над беглецами, сторонившимися уже собственной тени, то ли Зинагар переживал не лучшие времена, и в сторону города даже не ехали никакие обозы странствующих торговцев или крестьян, везших урожай на продажу. Только дорожные столбы каждый километр угрюмо тянулись вдоль редеющих лесов и холмистых равнин, зелеными полотнами раскинувшихся до самого горизонта.
Через пару часов мальчику стало плохо. У него началась горячка, а кожа вот-вот была готова потрескаться от собственного жара. Казалось, если бы грудь ребенка в тот момент окатили ледяной водой, то от нее поднялся бы густой пар, как от банной печи. Витим дремал урывками, жалобно постанывая и крича во сне. Его ноги болезненно разбухли, ожоги мокли и наполнялись желтым дурно пахнущим гноем.
Беспокойство Лантеи росло с каждой минутой, но с жгучей тоской на сердце она вынуждена была признаться самой себе, что помочь мальчику она больше ничем не могла. Здесь требовались травы и мази, которыми располагали лишь хорошие дорогие врачеватели. Все, что оставалось девушке, - это только поить ребенка, заживо сгоравшего на ее руках, и обтирать от пота его бледное лицо, неотступно следуя рядом с арбой.
В какой-то момент хетай-ра принялась негромко напевать себе под нос нежную мелодию без слов, больше похожую на ласковую колыбельную. Витим очнулся, медленно и неохотно подняв покрасневшие по краям веки, в его глазах на долю секунды появилась осмысленность. Тихая музыка заставила слабую улыбку расцвести на лице несчастного мальчика. И все время, пока Лантея убаюкивала страдающего ребенка своей незамысловатой мелодией, она незаметно для своих спутников смахивала с щеки непослушные злые слезы. Она все еще обдумывала слова профессора по поводу помощи погорельцам и вспоминала ту надежду, с которой Витим говорил о правосудии для своей деревни. Девушка разрывалась между сочувствием и суровой правдой жизни.
