По первому впечатлению Зинагар больше напоминал разросшуюся деревню: каменных домов было немного, а выщербленная мостовая вела сразу на центральную площадь. Случайные прохожие, затянув потуже завязки плаща, тенями скользили по улицам и узким проулкам, с недовольством ворча на дурную погоду или на массивного вороного жеребца, разбрызгивавшего грязь своими тяжелыми копытами и испачканными щетками. Арба, скрипя и постукивая досками, с трудом катилась по дороге, застревая колесами между камней.
- Наверное, нам стоит разбудить Витима. Мы здесь иначе не отыщем дом его дяди, - бросил своей спутнице профессор.
- Не думаю, что в этом есть необходимость.
- Почему?
- Сейчас увидишь.
Лантея, как и всегда, слышавшая гораздо больше своего собеседника, не стала ничего объяснять, а просто позволила Ашарху самому догадываться о том, что их ждало за поворотом. Мостовая обогнула двухэтажное заросшее виноградными лозами здание с поскрипывавшей от ветра металлический вывеской "Приют Мартины" и вывела путников к небольшой площади.
Посередине возвышалась гранитная стела в память о погибших во время эпидемии красной чахотки, буйствовавшей в южных землях Залмар-Афи всего каких-то семьдесят лет назад. А вокруг стелы все видимое пространство оказалось заставлено кустарными палатками, временными лачугами, наспех сложенными из палок и тряпок. Где-то виднелись потушенные очаги, залитые дождем, валялись объедки, дырявые котлы и разбитые горшки. Повсюду сидели люди, пытавшиеся укрыться от дурной погоды под штопаными крышами своих худых построек.
- Вот и погорельцы из Быстриц, - негромко произнес Ашарх, останавливая жеребца.
Несколько десятков людей, кутаясь в дырявые одеяла и пропахшие гарью плащи, ютились в этом крошечном лагере, установленном в самом сердце Зинагара. Ливень барабанил по тентам и перевернутым корзинам, и иногда можно было расслышать чей-то старческий кашель из продуваемых всеми ветрами палаток. Несколько бродячих облезлых псов бегали между лачугами, выискивая выброшенные прямо на мостовую кости или подгнивающие огрызки.
Городские жители брезгливо обходили площадь по самому краю, вдоль стен примыкающих домов, потому что погорельцы соорудили себе временное отхожее место прямо у подножия вычищенной лестницы, ведущей к белоснежному божьему храму, венчавшему площадь. Это высокое здание с острыми шпилями, тянувшимися к небесам, казалось ярким пятном света среди одинаковых серых домов. Белокаменные стены, разделенные на ярусы широкими скульптурными фризами, изображавшими сцены из жизни некоторых Пророков Бога, были расчерчены симметричными рядами арок. В отдельных окнах стояли дорогостоящие фацетные витражи, стекло в которых было окрашено кобальтом до глубокого синего цвета и огранено. Издалека казалось, будто это настоящие драгоценные камни переплетались в изящные узоры.
Пока профессор пытался найти место, где можно было бы оставить коня, чтобы он никому не мешал со своей громоздкой повозкой, на другом конце площади началась громкая перепалка. Несколько вооруженных копьями стражей пытались силой заставить людей сняться с места. Они пинали хлипкие постройки, легко руша их и разрывая полотнища. Испуганные женщины бранились и, прижимая к груди немногочисленные пожитки, выбегали из своих укрытий.
- А ну пошли вон отседова, псы плешивые! - орал один из стражей. - Бездомным тут не место.
- Хватит гадить под храмовые двери! - поддерживал его напарник.
Из палаток стали выглядывать любопытные детские лица, многие погорельцы выбирались прямо под дождь и с негодованием трясли кулаками в сторону стражников, обещая обгадить весь город, если их не прекратят гнать с площади.
- Никто вас слушать не будет! Убирайтесь отседова! Эфенди Тибост не желает говорить с отребьем.
- Пущай двери-то храмовые отопрет! А коли не отопрет, так мы их сами снесем рано или поздно! - раздался простуженный бабий голосок из одной лачуги.
- Еще чего вздумали! Мы вас тут всех вздернем тогда!.. Вчера и так дюжину ваших уже угнали в каталажку за такие речи. Мало вам?! За ними следом хотите отправиться?
В этот момент из соседнего шалаша решительно и неторопливо поднялся внушительных размеров мужчина. Его окладистая рыжая борода закрывала половину лица, а крепкие почерневшие от сажи кулаки, какие бывают только у кузнецов, угрожающе сжимались, пульсируя вздутыми венами. Стянув с головы драную шапку и раздраженно бросив ее себе под ноги, крестьянин сплюнул и угрожающе пошел в сторону стражников, которые даже как-то невольно сжались от одного только вида сурового гиганта, способного голой рукой проломить кому-нибудь голову.
- А ну подайте нам сюда этого Гусака! Он нас дома лишил, детей родных пожег, а теперь прячется, как трусливый гоблин, в своем храме! - прогрохотал рыжий кузнец.
На площади сразу же стало тише. Другие погорельцы, не обладавшие таким запасом храбрости, испуганно поглядывали на кузнеца, но помогать ему не спешили, а вот к двум стражникам неожиданно пришла подмога еще из нескольких человек, словно по мановению руки возникших около храмовой лестницы. Дерзкого оратора принялись обступать со всех сторон. Хмурые воины ощетинились копьями, молча направив их на нарушителя и демонстрируя всю серьезность своих намерений.
- Бервард, не валяй дурака! Ты силой не обделен, но и мы тоже не из дерьма слеплены! - подал голос один из воинов, который был покрепче и постарше остальных.
- Это мы сейчас проверим! - воскликнул кузнец и сделал резкий рывок в сторону.
Он схватил копье ближайшего стража за древко и дернул его на себя с такой силой, что побелевший от напряжения мужичок полетел следом за своим оружием, так и не расцепив рук. Бервард мощной пятерней вцепился бедняге в горло, сжав его практически до хруста, а после с плохо сдерживаемой злостью бросил покрасневшего воина на мостовую. Остальные блюстители порядка даже толком ничего не успели сделать, а кузнец, уже потрясая отобранным копьем, угрожающе нависал над поверженным противником. Задыхавшийся стражник хватался за горло, на котором остались четкие синие следы от пальцев, и сипел, жалобно ползая по камням.
- Забирай своего очередного соплежуя, Гици. И приведи мне сюда Тибоста, иначе я позабуду о нашей старой дружбе, и тогда тебе не поздоровится. Ты знаешь, я слово держу.
