— Что ты сказал? И она посмела?!
— А почему бы и нет? Кароль выглядела такой потерянной! Смерть Жан-Марка наверняка стала для нее ужасным ударом!
— Ну еще бы!
— Не думаю, что папа ее видел. Ему было бы приятно узнать, что она приходила. В душе он все еще ее любит. Да и она его тоже… Иначе не явилась бы на похороны. По-моему, она легко даст уговорить себя вернуться!
— Да о чем ты говоришь? — пролепетала Франсуаза. — Ты хочешь, чтобы она вернулась сюда, чтобы жила с нами?
— Ну… да… а что такого?
— Ты просто рехнулся.
Возмущение сестры внезапно взбесило Даниэля. Она всегда терпеть не могла Кароль. Давняя, ни на миг не угасающая женская ревность, когда из-за каждой промашки и мелочи вспыхивает опустошительное пламя!
— Ну, ты-то, конечно, против! — ехидно заметил он. — Не выносишь ее! Почему, кстати? Так вот, на сей раз я обойдусь и без твоего одобрения! Пойду к ней один!
— К ней? Ты? — закричала Франсуаза. — Нет, Даниэль, ты не имеешь права! Это будет… недостойно!.. После того, что она сделала!..
— Нас не касается, что она сделала! Раз папа с ней счастлив…
— Речь не о папе, а о Жан-Марке!
— Да знаю я, знаю, ты мне говорила, что у Кароль и Жан-Марка был легкий флирт. И что теперь? Ничего страшного!
Франсуаза одним прыжком подскочила к брату, застывшему в кресле.
— Жан-Марк погиб по вине Кароль.
— Это уж слишком, Франсуаза! — запротестовал Даниэль.
— Нет, нисколько! Она принесла в нашу жизнь грязь, порок и ложь! Она развлечения ради разрушала все, к чему прикасалась! Она была любовницей Жан-Марка!
— Неправда! — в ужасе прошептал Даниэль.
— Правда, мой дорогой, правда!
— Но почему ты мне ничего не говорила раньше?
— Я не имела права. И потом, ты был так молод!
— Молод?! Слишком молод?! Да что за чушь? Неужели Жан-Марк мог… как он?.. Какая низость!
— Не обвиняй его, Даниэль. Он был так похож на отца… Так слаб… Кароль завладела им, сбила с толку, вскружила голову!.. Он ведь так и не оправился от этой истории… Его женитьба на Валери была бы всего лишь бессмысленным, диким вызовом!.. Он ее не любил!.. — Франсуаза замолчала, сотрясаясь от рыданий. Потом, взяв себя в руки, спросила: — А ты собирался просить Кароль вернуться?
Даниэль хлопнул себя ладонью по лбу.
— Хорош бы я был, идиот чертов! Невероятно! Мы сидели по уши в дерьме, а я ни о чем не подозревал!
Он встал и начал вышагивать по комнате, сжав кулаки, кидая вокруг себя мстительные взгляды, как будто выискивая затаившегося врага.
— Если бы я только знал, прижал бы ее к стенке, эту мерзавку, и тряс бы до тех пор, пока она не запросила бы пощады! Я бы все объяснил отцу, заставил бы его выставить гадину за дверь!.. Она бы убралась отсюда, а не Жан-Марк, клянусь тебе!..
Наступила тишина. За окном, перебивая друг друга, щебетали птицы. Даниэль снова повалился в кресло.
— Прошу тебя, не рассказывай ничего Даниэле, — прошептала Франсуаза. — Так будет лучше для нее. И папе ничего не говори. Он уже настрадался! К чему теперь ворошить эту грязь? Все кончено…
У Даниэля перехватило горло, и он молча кивнул.
Аньес тяжко вздохнула, передавая Мадлен костюм из серой фланели.
— Какой он был красивый в этом костюме! Помните, мадам?
Не отвечая, Мадлен сложила одежду и убрала ее в чемодан. Так, теперь рубашки. Аньес передавала ей их по одной, будто желая продлить пытку, смотрела, как побитая собака, и под этим взглядом Мадлен слабела от тоски и нетерпения. Она схватила в охапку все так хорошо знакомые ей пестрые галстуки и кинула их на белье, как клубок змей. Решив освободить комнату Жан-Марка, она не сомневалась, что ее ждет тяжкое испытание. И все-таки дело придется довести до конца. Никто в их растерявшейся от боли утраты семье не способен ее заменить. Мадлен приняла решение одна, ни с кем не советуясь. Здесь поселится Николя, а квартиру на рю Сен-Дидье сдадут, она стала ненужной. Мадлен все решала за детей сама, ни с кем не советуясь, понимая, что сейчас они нуждаются в ней, как никогда прежде! Только это обстоятельство извиняло ее, давало силы действовать.
— В шкафу ничего не осталось? — спросила она.
— Нет, мадам! — воскликнула Аньес. — Только… только бумаги…
Мадлен попыталась закрыть чемодан, но он был слишком набит. Присев на корточки, она нажала на крышку коленом. Ощущение загнанности, печать смерти сдавили ей сердце. Как будто приходилось снова хоронить Жан-Марка… Наконец ей удалось защелкнуть замки. Наружу из щели торчал край полосатой пижамы, но у Мадлен не хватило мужества снова открывать чемодан.
— Мне начать уборку, мадам? — спросила Аньес.
Мадлен почувствовала, что не вынесет вздохов служанки за спиной, когда начнет разбирать бумаги и книги Жан-Марка.
— Нет, благодарю вас, Аньес. Вы мне больше не нужны. Возьмите чемодан и отправляйтесь. Убрать здесь сможете и завтра, во второй половине дня.
— Знаете, мадам, я не осмелюсь прийти сюда одна! — с опаской пробормотала старая женщина.
— Что ж, милая, я приду с вами…
Как только Аньес ушла, Мадлен почудилось, что она сейчас очутится лицом к лицу наедине с Жан-Марком. В этом месте, где он страдал, любил и мечтал, прежде чем исчезнуть навсегда, еще присутствовала, бесспорно, какая-то его частичка. На стене над кроватью была приколота фотография античной скульптуры: двое подростков — Орест и Пилад. В ней не было ничего особенного. Почему же Жан-Марк отвел ей столь почетное место? Кровать оставалась неубранной. Смятые простыни еще помнили о теле, лежавшем здесь в последнюю ночь своей жизни. На стуле стоял стакан с водой: Жан-Марк, вероятно, хотел пить ночью. На столе — книги по юриспруденции, конспекты с пометками красным карандашом на полях — скорее всего, на том месте, где Жан-Марк остановился, собираясь вскоре вернуться к чтению.
В коридоре раздались шаги. Мадлен повернула голову на звук. Открылась, а потом со стуком захлопнулась дверь соседней комнаты.
Тишина, пустота и отсутствие создавали ощущение клетки. Нервы Мадлен были на пределе. Сев за стол, она начала опустошать содержимое ящиков в матерчатую сумку, захваченную из дома. Среди бумаг она нашла свое собственное письмо, которое написала Жан-Марку четыре года назад: ничего примечательного — просто описание ее жизни в Туке и вопросы о его учебе… Почему он сохранил его? А еще Мадлен увидела в ящике свою давнюю фотографию — молодая, худенькая, в вышедшем из моды костюме; снимок Франсуазы и Даниэля на берегу моря, сделанный во время каникул, и еще одну — гораздо большего размера. На ней был изображен мальчик с грустной улыбкой — Мадлен его не сразу узнала. Внезапно она вспомнила — ну конечно, это Жильбер! На обороте карандашом была написана строчка из Бодлера, из «Цветов зла»: «О, освежающие сумерки!» И дата — «17 апреля». В этой юношеской дружбе Мадлен почудилась какая-то тайна, и она продолжила поиски. Ни одной фотографии Валери, ни письма, ни записки, ни хоть самого крошечного подарка на память любимому. Словно невеста ничего не значила для Жан-Марка — даже накануне свадьбы… Это обстоятельство делало еще более странной поездку двух молодых людей в воскресенье по шоссе на юг. Почему они оказались вдвоем в машине Жильбера в тот момент, когда Жан-Марку по всем правилам полагалось находиться рядом с невестой? Мадлен вспомнила тот вечер, когда она ужинала вдвоем со своим племянником в ресторане и там появился Жильбер — элегантный и непосредственный. У Жан-Марка был такой странный вид — требовательный взгляд собственника, причем встревоженного собственника! Несколько слов, которыми молодые люди обменялись при Мадлен, свидетельствовали об удивительной общности вкусов. Внезапно она почувствовала, что оказалась на краю бездны, и отшатнулась, словно сам Жан-Марк запретил ей идти дальше.
Он и Жильбер тогда смеялись, говорили громко и быстро, были молоды, читали стихи, принимали самих себя всерьез. Она пригласила их в Тук. Они с восторгом согласились. А сегодня и тот и другой были мертвы. Погибли в одно и то же мгновение. У Жан-Марка — перелом основания черепа. У Жильбера — раздавлена грудная клетка. Врач-патологоанатом решительно заявил: они не страдали. Смерть не идет молодым. Как одежда, украденная у старика. Но что сталось бы с Жан-Марком, не погибни он в той нелепой аварии? Женился бы на Валери и потом сожалел об этом, угнетенный светскими обязанностями, оторванный от истинных своих устремлений, а возможно, и от подлинной любви?.. «Кто знает, возможно, на весах истинных человеческих ценностей несколько минут безрассудного счастья значат больше, чем годы так называемого преуспеяния…» Мадлен испугалась направления, в котором потекли ее мысли. Она была словно околдована. Как стена, нагревшаяся за день на солнце, отдает тепло после наступления ночи, так и комната, в которой жил Жан-Марк, источала его мысли из потустороннего мира.
