_______________________________
И т о г о: 670
Февраль
Квартирная плата за комнату и отопление – 80
Стол по 10 лей в день – 280
Стирка – 10
Дано на руки на карманные расходы – 120
Дано в долг – 200
Перчатки – 20
Ремонт в комнате – 60
_______________________________
И т о г о: 770
Март
Квартирная плата за комнату и отопление – 80
Стол 10 лей в день – 310
Добавление к ужину – 100
Дано денег на развлечения – 200
Лекарство – 20
Поездка в Яссы, чтобы осмотреть дом – 100
Носовые платки – 30
Пальто – 40
_______________________________
И т о г о: 880
Апрель
Квартирная плата за комнату и отопление – 80
Строительные материалы – 2142
наткнулся также на стопку замусоленных бумажек, на которых химическим карандашом были сделаны различные пометки и написаны цифры. Например: 10 мая обед с пирожными — 10 лей; 11 мая деньги на кинематограф — 10 лей; 12 мая большие гвозди — 20 лей. Видимо, и эти записки должны были войти в счет. Стало быть, Стэникэ говорил правду: старик мошенничал. Феликс швырнул счет на место и задвинул ящик, услышав за спиной голос Стэникэ:
— Ну, пройдоха, нашел что-нибудь? Есть деньги у старика? Дай-ка я посмотрю.
После минутного колебания Феликс повернул ключ и решительно заявил:
— Ничего нет, кроме этой жестянки с мелочью. А в других ящиках только коробки со спичками.
— Из табачной лавочки, конечно, — уверенно заметил Стэникэ. — Я же говорил, что у него есть табачная лавка, записанная на чужое имя.
Феликс, на горьком опыте научившийся осторожности, подумал, что будет стыдно и даже опасно, если кто-нибудь узнает о его доходах и о том, как старик обкрадывал его. Скоро он станет совершеннолетним и избавится от подобных неприятностей. С такими деньгами он сможет жить за границей где угодно, посвятить себя науке только ради славы. Однако увидев дядю Костаке, который неподвижно лежал на диване и тяжело дышал, он забыл всю свою неприязнь. У Отилии был такой подавленный вид, она казалась такой чужой в этом доме, что Феликса охватила жалость. Нет, провидение позаботилось о нем, оно дало ему доброго отца и средства к существованию, которых он не достоин. Старик истратил доходы, но не притронулся к основному капиталу. Значит, несмотря ни на что, нужно сохранять спокойствие и выдержку, чтобы помочь Отилии. Она гордая девушка, и любое неосторожное слово может ее оскорбить.
Старик взял жестянку левой рукой. Правую он поднимал лишь с большим трудом — по-видимому, она была слегка парализована. Свело также мускулы в уголке рта, опустившегося вниз, затронуто было и веко. Дрожащей рукой дядя Костаке пошарил в жестянке, достал монету в пять лей, быстро положил ее обратно и вытащил монету в пятьдесят бань, которую и протянул Аглае.
— Что же я сделаю на эти гроши? — воскликнула Аглае. — Нужны деньги на лекарство и для домнула доктора.
Стэникэ кинулся к больному:
— Разрешите, дядя Костаке, я достану сколько надо. Вот этого хватит на лед и на пузырь (и он вытащил несколько монет по пяти лей). Тебе, Василиад, я даю десять лей, ведь ты домашний врач и не захочешь грабить людей. (Стэникэ вытащил еще четыре монеты, но доктору отдал только две.)
Больной, видя, что жестянка пустеет, застонал, потянул ее к себе и сунул под одеяло. Стэникэ дал Марине десять бань и тихо проговорил:
— Иди к аптекарю на улице Рахова, ты знаешь его, и скажи, что домнул Рациу просил одолжить — ты слышишь?— одолжить пузырь для льда. А на десять бань возьми льду.
Постепенно все расселись, кто где мог, и вскоре гости, казалось, совсем забыли о больном. Василиаду, собравшемуся было уходить, Стэникэ сказал:
— Подожди, что ты спешишь, будто тебя дожидается куча пациентов! Посиди здесь как домашний врач, посмотри, как будет себя чувствовать больной. Ведь мы не голытьба какая-нибудь — мы заплатим. — И совсем тихо: — Не будь дураком, при дележе тебя не забудем.
Марина принесла лед и пузырь, и вскоре на лысине старика красовалась круглая скуфейка, придававшая ему забавно торжественный вид.
— Так тебе лучше? — спросила Аглае.
— Лу-лучше! — пробормотал Костаке.
— Что еще надо сделать? — опять спросила Аглае.
— Ничего, — ответил доктор. — Ему нужен покой и больше ничего. Природа сама будет работать.
Стэникэ фыркнул:
— У вас, докторов, тоже есть интересные формулы. Природа работает (шепотом) на наследников.
От усталости и волнения Отилия почувствовала себя нехорошо. Феликс подвел ее к окну и нежно пожал ей руку:
— Будь мужественной, Отилия, я тебе друг, я брат твой!
Увидев эту сцену, Стэникэ многозначительно подмигнул остальным.
— В конце концов, мама, — заговорила Аурика,— чего мы здесь сидим? Наверно, уже три часа, а мы еще не обедали. Дядя Костаке полежит и один, ведь с ним останется Отилия, Марина, домнул Феликс.
Аглае приняла благородную позу:
— Это дом моего брата, а я единственная его сестра. Никто в этом доме не сдвинется с места и никто ни до чего не дотронется. Мы должны быть здесь и все охранять, мы не можем оставить беспомощного больного, который не видит и не слышит, одного с чужими людьми.
— Я слышу! — проговорил старик, но так глухо, что не все поняли.
— Он говорит, что слышит, мама! — повторила Олимпия.
— Это он обманывает! — заверил Стэникэ доктора. — Дорогая теща, все хорошо, но я голоден! Вы хотите, чтобы я, голодный, стоял на страже? Принесите чего-нибудь поесть. У вас ничего нету? Вы не готовите? — обратился Стэникэ к Отилии, которая взглянула на него робко и испуганно.
Не дожидаясь ответа, Стэникэ начал шарить по шкафам, хлопая дверцами. В самой глубине буфета он нашел закупоренные, покрытые пылью бутылки вина, бутылку ликера и хорошо выдержанное салями, совсем не начатое. По всей вероятности, это были подношения Паскалопола. Все, кроме Феликса и Отилии, весело уселись за стол, и Олимпия церемонно принялась нарезать колбасу тонкими ломтиками.
— Режь потолще, — запротестовал Стэникэ, — большому куску рот радуется.
Олимпия отрезала толстый кусок, в который так и впился Стэникэ, принявшийся жевать его без хлеба.
— Это настоящее салями из Сибиу, изумительное салями! Где вы его раздобыли, Отилия?
Девушка пожала плечами, а Олимпия сделала Стэникэ замечание:
— Не будь жадным. Господи, он проглотил колбасу прямо со шкуркой!
— Штопор! — потребовал Стэникэ, как будто он находился в ресторане.
Марина, веселая, словно перемена хозяина радовала ее, бросилась к буфету и достала штопор с отломанным кончиком.
— Эх, дядя Костаке, — укорил больного Стэникэ, восседая за столом, — держишь в доме такие вина и не имеешь порядочного штопора.
У больного, лежавшего на спине с резиновой нашлепкой на лысине, вид был весьма глупый. Пузырь был немного прорван, и через лоб, по веку и по щеке стекала тоненькая струйка воды, образовавшая лужицу на волосатой груди старика. Хлопнула пробка, и вино, темное, как запекшаяся кровь, забулькало в рюмку Стэникэ.
— Что ты притащила маленькие паршивые рюмки? — набросился он на Марину. — Подай большие хрустальные бокалы, так чтобы можно было почувствовать, что пьешь. Ого, какой аромат! Настоящее бордо, тончайшее бордо! Откуда оно, Отилия?
Не дожидаясь ответа, Стэникэ наполнил бокалы. Сотрапезники подняли было их, чтобы чокнуться, но в последний момент, видно, в них заговорила совесть и они выпили, не проронив ни слова. Олимпия нарезала еще колбасы, все молча брали ее с тарелки и жевали. Василиад, склонившись над столом, глотал, как голодный волк.
Поглядев на Отилию и Феликса, Аглае снисходительно обратилась к ним:
— А ты, Отилия, почему не ешь? А вы, домнул Феликс? Ведь не сидеть же вам голодными? Что суждено, то суждено, нужно быть мужественными.
Галантный Стэникэ встал и направился к Отилии, чтобы предложить ей руку и повести к столу.
— Отилия, дорогая, сделай мне удовольствие. Ты же видишь, что и нам тяжело. Ты думаешь, мы не знаем, что такое горе? Разве нам не больно оттого, что дядя Костаке скон... я хочу сказать, заболел? Но ничего, господь милостив, все будет хорошо. Садись за стол, подкрепись.
Отилия, словно защищаясь, так резко вскинула руки, что Стэникэ не стал больше ее уговаривать и не без иронии предложил Феликсу:
— Скажите ей вы, дорогой, объясните, чтобы она поняла, ведь между вами полное согласие!
Отилия поднялась в свою комнату, а Феликс остался в столовой, не зная, как ему поступить, ибо был уверен, что ради Отилии необходимо защищать дядю Костаке, пока он жив, несмотря на все его грехи. Стэникэ ласково протянул ему бокал вина и сказал не допускающим возражения тоном:
— Домнул Феликс, прошу вас ради меня!
