— Ты получишь ее от меня в жены, хотя бы мне для этого пришлось вконец рассориться с Костаке!
Оскорбления, сыпавшиеся на Отилию и остальных домочадцев Костаке, стали более откровенными. Про Отилию говорили, что она «хитрая бестия», обученная в Париже, которая с помощью «гнусного Стэникэ, потому что иначе его и назвать нельзя» завлекает для Феликса таких девушек, как Лили, чтобы потом их как следует обобрать. Она окрутила и старика, решившего построить ей с Феликсом дом на двоих, чтобы они там творили, что им вздумается. Известны такие женщины, которые толкают своих любовников на выгодный брак, а потом вместе проедают денежки жены. Феликса называли хитрецом и развратником, который может влезть в душу человека. Все студенты-медики бесстыдники, а Феликс, ходят слухи, родился неведомо от какой женщины, иначе почему же отец все время держал его у чужих людей? Аглае решила больше не принимать Феликса в своем доме, а то он еще испортит ее мальчика. Каждый раз, когда Тити приходилось сталкиваться с Феликсом, тот всегда сбивал его с толку. Теперь связь с ним была порвана и Тити вновь стал покорен и послушен своей маменьке, как и надлежит благоразумному сыну. Аглае хотела женить Тити по своей воле, а потом через суд потребовать к ответу Костаке, чтобы узнать, терпимо ли такое положение, когда старый человек разбазаривает имущество по прихоти какой-то девчонки и юнца, которые ему никем не доводятся — ни детьми, ни даже родственниками. Такую девицу, как Отилия, нужно отправить в исправительный дом, а Феликса выгнать на все четыре стороны, чтобы Костаке не тратился на его содержание, ибо доходы Феликса — сплошная фикция.
Подобные заявления, поддерживаемые молчаливой яростью Тити, делались только в интимном кругу. На Стэникэ Аглае затаила некоторую злобу, но попрекать его не решалась, потому что ей нужны были его доносы, а кроме того, он был ее юридическим и лично заинтересованным консультантом, которому она могла поведать все свои темные планы. С каким еще адвокатом она могла посоветоваться о том, как завладеть наследством брата, не желающего оставлять ей свое имущество? Стэникэ почувствовал нерасположение Аглае и в свою очередь разозлился. Мысль, что ему не повезло и он женился на бедной, прямо душила его, и он, преисполнившись благородного негодования, начал избегать Аглае и демонстративно навещать дядю Костаке. Стэникэ, словно познав тщетность всех человеческих усилий, испытывал то чувство горечи, какое испытывает романтик перед холодной красотой горного озера, окруженного величественными снежными вершинами. На него, прекрасного человека, который привез Лили, чтобы осчастливить юношу, на него, который входил во все дела Аглае, хотя и видел их «аморальность» и считал это ниже своего достоинства, на него, который женился на Олимпии, чтобы возвысить институт брака, очистить его от эгоизма, — именно на него смотрят теперь сверху вниз! С этих пор он не чувствует себя больше связанным никакими обязательствами и будет серьезно заботиться только о своем будущем. Да, действительно, он любил и, может быть, еще любит Олимпию, он обожал Релишора, но какова наша цель в жизни, цель, которая превыше всех сентиментов? Эта цель — рожать в муках детей (Стэникэ, конечно, думал о моральных муках), рожать детей для родины, чтобы оборонять ее границы. Но не может быть никаких сомнений, что Олимпия уже не родит ему другого сына, способность к продолжению рода она утратила. Известно, что Наполеон, для того чтобы иметь наследника, заставил замолчать свое сердце и развелся с Жозефиной. Так вот и он, Стэникэ, тоже сделает этот царственный жест.
Стэникэ никому не говорил о разводе, но рассказывал о Наполеоне и Жозефине, чтобы посмотреть, как относятся люди к возвышенным поступкам. Он стал внимателен к Отилии, оказывал ей множество мелких услуг, а дядюшке Костаке поставлял строительные материалы. Он приносил костыли, краску, кисти, подобранную где-то заваль, которую старик, однако, принимал с удовольствием. Стэникэ поддерживал в нем строительный пыл, сообщал ему ежедневно о ценах на известь, кирпич и цемент. Он ходил по знакомым и полузнакомым людям, чтобы разузнать, как воздвигаются современные дома, потому что «у меня есть дядя, который строится», и посвящал Костаке в тайны архитектуры. Огромное здание, предназначавшееся под банк, которое было еще в лесах, обвалилось из-за плохо замешанного бетона или по какой-то другой причине. Стэникэ весьма серьезно, с пристрастием расспросил рабочих об этом случае, а одного из них, проживавшего по улице Антим, угостив предварительно цуйкой, даже привел к старику, чтобы преподать ему теорию строительного искусства. Дядя Костаке был очень доволен такими беседами, тем более что подобные разговоры почти совсем подменили сам процесс строительства.
Был июль месяц, экзамены окончились и Феликс уже начал мечтать о том, чтобы уехать куда-нибудь в деревню, хотя и не знал толком, как это сделать. Отилия после поездки за границу даже не упоминала о летнем отдыхе, у нее не было на это ни сил, ни средств. Она, как ребенок, все ждала случая. Случай обычно являлся в облике Паскалопола, но сейчас помещик уехал на некоторое время в свое имение.
Однажды дядя Костаке предложил Феликсу и Отилии отправиться в город погулять, а заодно и пообедать там и дал им такую сумму, какой никогда не доставал из кармана для подобных целей. Он сказал, что к нему должен явиться мастер-строитель и сделать некоторые расчеты, поэтому он хочет, чтобы его не беспокоили, и сам не желает мешать другим. Марину он тоже выпроводил в гости, Стэникэ же сам заявил старику, что именно в этот день он уезжает в Плоешти, где у него процесс.
Однако Стэникэ врал без зазрения совести и вернулся к обеду. Кругом не было ни души, жалюзи на всех окнах были опущены. Адвокат осторожно подошел к дому, слегка подергал дверные ручки парадного и черного хода и убедился, что двери заперты. Однако изнутри доносились глухие удары молотка. Он все так же на цыпочках подошел к окну, откуда слышался шум, принес садовый стул, влез на него и заглянул внутрь через щели между планками жалюзи, потом быстро соскочил, водворил стул на место и, слегка улыбаясь, торопливо направился в город.
XVIII
В конце сентября, в один из последних жарких дней, когда дул иссушающий, назойливый ветер, дядя Костаке, бродивший среди своих кирпичей, вдруг пошатнулся и мягко осел на землю. Марина видела это из кухни, но подумала, что он за чем-то нагнулся. Она ждала, когда он поднимется, но дядя Костаке все медлил. Тогда Марина, крадучись, подошла к тому месту, где он упал, и осторожно глянула на старика. Повернув Костаке на спину и увидев, что он без сознания, а лицо его покраснело, она быстро, но все так же крадучись, словно узнала какую-то великую тайну, поспешила к дому и вбежала в комнату Феликса.
— Идите скорее, — заговорила она шепотом, почти довольная этим новым событием, нарушившим однообразие последних дней, — старик упал, мне кажется, он помер!
Словно что-то ледяное коснулось сердца Феликса, он вскочил и бросился по лестнице с такой быстротой, что Отилия, почувствовав недоброе, испуганно вышла из комнаты. От волнения юноша не мог вымолвить ни слова, но, заметив, как побледнела девушка, он сообразил, что она все поняла. Феликс бросился к старику, расстегнул ему ворот, чтобы хоть что-то сделать, и увидел, что тот еще дышит и тихо стонет, полузакрыв глаза, словно от боли. С помощью Марины, подхватившей старика под руки (такой он был легкий), Феликс поднял его с земли. Он хотел перенести его в спальню, но на пороге дяде Костаке достаточно явственно пробормотал:
— Туда! Туда! В столовую...
В столовой стоял широкий диван с валиками, похожий на постель. На него-то Феликс и уложил старика. Отилия молча ломала руки, с испугом глядя то на одного, то на другого. Она вся дрожала. Только когда дядя Костаке что-то забормотал, она проговорила сдавленным голосом: «Папа!» Он лежал на спине, как человек, который принял сильно действующий наркотик и не может проснуться. Мутными полуоткрытыми глазами смотрел он вокруг, ничего, казалось, не понимая, а руки его пытались что-то нащупать около пояса. Наконец он припомнил:
— К-к...
— Ключи? — догадалась Отилия. — Здесь ключи, папа,— и она протянула ему кольцо с множеством ключей, которое старик привязывал к поясу ремешком.
Костаке жадно схватил ключи, с трудом засунул их под подушку, стараясь избежать помощи других. Потом, словно сделав все, что казалось ему необходимым, он впал в дремоту, прерываемую стонами.
Феликс понял, что у старика удар. Но он не решился принять какие-либо меры и счел нужным как можно скорее вызвать врача, поскольку он еще не был силен в практической медицине. Марина была немедленно отправлена к доктору, жившему на этой же улице. Старуху удивило это приказание, и она, всем своим видом стараясь показать молодым людям, как они глупы, ворча вышла из дома, завернула на кухню, а затем, не торопясь, направилась к соседям. Лицо Аглае, когда она узнала, что случилось с Костаке, стало суровым, как у капитана, отдающего приказания во время кораблекрушения.
