Вечером, захожу в небольшой киоск со стрит-фудом, где за несколько фунтов можно купить что-нибудь сытное и вполне съедобное. Покупаю пару гамбургеров, жаренные сосиски из сомнительного качества мяса и сэндвичи на завтрак, и снова спускаюсь на самое дно. Ужинаю, не забыв поделиться со своим новым соседом, а затем ложусь спать. Пытаюсь почитать затасканный и совсем растрёпанный на углах томик Керуака, но с такой тусклой лампочкой где-то под потолком тоннеля почти ничего не видно, буквы пляшут и расплываются перед глазами до головной боли, а очки я по глупости оставил дома. Недолгий тревожный сон и резкое пробуждение от уже привычного шороха и всплеска воды. Неподалеку дрыхнет свернувшийся в клубок комочек шерсти с двумя торчащими ушками. Скудный завтрак на двоих, и опять выбираюсь из убежища в жестокий, не предназначенный для меня мир.
***
Уже который час слоняюсь рядом с вокзалом Кингс-Кросс без всякой цели. Зачем я снова сюда пришел — понять не могу, но что-то дернуло, и ноги сами побрели. Дождь, хоть и не такой сильный, но сыплет с неба колкую морось, пробирающуюся за шиворот и в уши, и снова становится холодно. Темнеет как-то незаметно, и мне бы вернуться назад, в свою теплую конуру, но я бреду все дальше и дальше.
Яркие окна магазинов ослепляют и бьют по нервам неприкрытой роскошью, выставленной напоказ. Холеные джентльмены водят под ручку своих не менее холеных и капризных дамочек от витрины к витрине, те морщат напудренные носики, надменно кривят яркие губки и тоненькими пальчиками, усеянными кольцами, непременно с бриллиантами, указывают на что-то другое, уж точно подороже. А у меня живот ноет от голода, и голова начинает болеть и кружиться. Сегодня я опоздал на раздачу еды, а может, ничего и не было. Попусту просидел, как дурак, под моросящим дождем, так ничего и не дождался. Только какая-то сердобольная пожилая леди сунула мне в руку пять фунтов и поспешила прочь. Даже поблагодарить ее не успел.
Пересекаю площадь вокзала насколько можно быстро, не хватает, чтобы меня заметили констебли и отвели в участок. А там узнают, что я сбежавший несовершеннолетний беспризорник, и тут же вернут домой с какой-нибудь наглой теткой из социальной службы.
Заворачиваю за угол и останавливаюсь напротив той же кофейни, где еще несколько дней назад был с тем необычным человеком. Вспоминаю его образ, чудные кудри — ну кто сейчас носит такие прически? — мягкий взгляд, нежный голос и пальцы, длинные и тонкие. И зовут его так просто, совсем по-домашнему — Брайан. Катаю имя на языке, смакую и наслаждаюсь звучанием, произношу почти шепотом. Он мне понравился. Не потому, что накормил и денег дал, а потому что он мужчина — красивый и добрый. А я — грязный беспризорник, но ведь тоже мужчина, и сердце у меня есть, хоть этого никто и не замечает.
Мне вдруг становится так обидно, что я никогда его больше не увижу даже случайно, не взгляну в его глаза, не вдохну запах одеколона. Встретиться с ним было бы неслыханной удачей, которая со мной точно не случится, тем более, что он ни за что не опустится до такого, как я, не посмотрит на меня, как на человека, не посмотрит на меня, как на мужчину.
Дождь расходится не на шутку, все сильнее обрушиваясь на людей. Растаять бы мне под его струями, как кусочку сахара в кружке с горячим чаем, чтобы навсегда исчезнуть из этой жизни. Шмыгаю носом и вытираю щеки, не хватает только расклеится из-за сопливых девчачьих фантазий. Подумаешь, красавчик… подумаешь, богатый… Мне-то что? Из разных мы миров, вот и нечего мечтать. Но настырные капли все стекают по щекам горячими дорожками, и всхлипы упрямо рвутся из горла. Вот же глупость.
— Роджер…
Вздрагиваю от испуга и оборачиваюсь на голос, такой знакомый и от того невероятный, словно моя фантазия ожила в голове и зазвучала. Оглядываюсь всего на мгновение и сам не понимая почему, припускаю со всех ног прочь, подальше от наваждения. И даже не это страшно, а то, что, скорее всего, он искал меня из-за денег, пожалел уже и хочет отобрать, а я истратил половину и остатки отдавать не хочу. Как же я тогда буду жить?
— Роджер… остановись, пожалуйста! — слышу неожиданно громкий крик, быстрые шаги за спиной и все ближе звучат всплески воды по мокрому асфальту.
Хватает за рукав и легонько дергает, но я успеваю вырваться.
— Пожалуйста… — доносится до меня совсем отчаянно и тоскливо.
Замираю чуть поодаль и скашиваю взгляд. То же пальто, расстегнутое нараспашку, рубашка светлая, тот же дорогущий шарф, поверх которого болтаются капельки наушников (интересно, что он слушает?), та же сумка, и зонт огромный такой, зажатый в бледных, почти прозрачных пальцах. Да как он вообще здесь оказался? Разве такое возможно? Разве может он жить со мной в одном городе? Ходить по тем же улицам? Заглядывать в те же окна магазинов? Дышать тем же воздухом? Это точно какое-то наваждение, морок… Но он не исчезает и смотрит так ласково, чуть улыбаясь. Словно искал меня все эти дни… Ну да, сто фунтов же.
— Решил деньги забрать? Так я их потратил почти все, — кидаю ему со злостью, чтобы только не разреветься, как сопляк, прямо при нем.
Подходит ко мне осторожно, вытянув ладонь, словно я сейчас кинусь на него, как бешеный. А я напротив, почему-то отхожу все дальше и почти вжимаюсь в стену какого-то дома. А дальше некуда. Он поймал меня. И что теперь сделает?
— Я не из-за денег…
Странно, тогда зачем он бежал за мной? Ботинки вон испачкал, брюки забрызгал, тоже, наверное, дорогущие, и стоят как моя почка. Что ему от меня-то нужно? Мы едва знакомы, я — бродяга, бездомный, а он… бизнесмен, или врач, или вовсе журналист какой-нибудь. Решил у меня интервью взять, прямо на улице под дождем? Интересуется, каково живется на самом дне? И, кажется, произношу свой вопрос вслух, потому что он замирает, удивленно глядит на меня, словно сам не понимает, как здесь очутился. Думает долго, мучительно хмурит брови и говорит так странно, что закрадываются сомнения, не ослышался ли я:
— Идем со мной…
Мои глаза непроизвольно расширяются от изумления, и даже смаргиваю с трудом. Стою, как вкопанный, дышать боюсь, и только головой трясу, как умалишённый. А он подходит, накрывая меня зонтом, так близко, что чувствую запах его разгоряченного после бега тела и чего-то мятного, вижу покрасневшие белки глаз и влажные завитки на висках, и бледные потрескавшиеся губы, повторяющие снова и снова.
Да ну, на хрен, не бывает таких чудес! Сейчас умасливает, сладко так заманивает, а потом не успею оглянуться, как уже буду лежать привязанный к кровати с кляпом во рту. Напоминаю ему с гордостью, что на девицу легкого поведения я смахиваю не больше, чем фонарный столб на скамейку, но и он настойчиво прерывает меня на полуслове, мотая в разные стороны своими роскошными кудрями. И манит, уговаривает, и надо же, не хочет, чтобы я оставался на улице — и черт! — как же смотрит, словно опять гипнотизирует.
Оглядываюсь вокруг и не вижу ни души, бежать бесполезно, кричать тоже, да и кому я нужен… Кусаю губы и не могу решиться хоть на что-то. Как же хочется поверить, что сказки не лгут, но столько месяцев, проведенных в скитаниях, лишили меня даже самых слабых иллюзий. И потому не верю. Вот хоть убей… Но так хочу! Тянет меня за руку к дороге и тормозит так удачно подвернувшийся кэб. Дергаюсь слабо, словно для проверки, и выдаю совсем уж несуразное:
— Ты точно нормальный, не из этих… — Каких этих? Педофилов? Педиков? Извращенцев? Да о чем я вообще думаю?
Но он меня перебивает, снисходительно так, уже чувствуя, что я сдался:
— Не бойся, все будет хорошо.
Ага… маньяки жертвам так же говорят, а потом их находят в полиэтиленовых мешках на дне Темзы с отрезанными пальцами. Хватает меня за куртку, и мое тупое тело делает всё быстрее, чем соображает не менее тупая башка, но он буквально втискивает меня на заднее сиденье машины, велит пристегнуться, и мы почти сразу трогаемся. Едем, не знаю куда, надеюсь, не на заброшенную фабрику, не на берег Темзы и не на окраину, где мой хладный труп найдут, дай бог, к Рождеству. Надеюсь, что водила не его внезапный сообщник. Едем, а сердце у меня так и подпрыгивает где-то в горле, того и гляди выскочит от страха, и я начинаю шептать какую-то молитву, вдруг вспомнившуюся откуда-то из детства. И все же хочу верить, что он окажется принцем из сказки, а не чудовищем из фильма ужасов. Ведь у чудовищ не бывает таких глаз.
