Господи, как же не хочется идти на работу — в эту стеклянную махину, набитую людьми, словно муравейник — муравьями! Когда поднимаешься на лифте, кажется, что весь огромный город Чикаго заглядывает тебе под юбку.
Ой, была охота ему туда заглядывать! Чего там интересного-то?
Если же совсем по порядку, то тяжело на душе становится гораздо раньше. Когда своими руками закрываешь дверь крошечного домика под красной черепичной крышей, поворачиваешься и близоруко щуришься с крыльца на улицу. И в этот момент обычно подвертывается нога или чулок зацепляется за неведомо откуда взявшуюся занозу в пластиковой двери…
Затем ненавистный, ненавистный, ненавистный автобус. Запах чеснока и одеколона, запах немытого тела — хоть одно немытое тело в утреннем автобусе есть всегда!
Потом выходишь из автобуса — и падаешь в преисподнюю подземки. Там все зыбко и смутно, лица у людей землистые, подсвеченные неоном, озабоченные и злые. И хотя вентиляция дует так, что остатки шпилек и заколок немедленно вываливаются из прически, становится душно, невыносимо, отвратительно душно, ломит виски, а потом и переносицу, ну а если на пересечении Восемнадцатой и Парк-авеню поезд задержится, пропуская встречный… Тогда наваливается еще и страх. Панический, липкий, с щупальцами, ползающими по спине. После всего этого кошмара ты выбираешься на свет Божий, мокрая от пота, растрепанная и запыхавшаяся, вливаешься в поток на удивление свежих и бодрых служащих и входишь в огромное стеклянное здание, где тебе и начинает казаться, что весь огромный город Чикаго заглядывает тебе под юбку.
Однако самое трудное испытание впереди. Лифт выплюнет тебя на восемнадцатом этаже, где какой-то негодяй, постелил синтетический ковер с ворсом длиной сантиметров в шесть. Жалкая пародия на каблуки, которую ты приобрела лет десять назад из-за «удобной колодки», немедленно начнет путаться в синтетической шерсти, отчего твоя походка, становится похожей на субботние виражи Эдны Дайк, твоей соседки-алкоголички. На подламывающихся ногах ты входишь в офис — стеклянный аквариум с белокурыми пираньями. И вот тут-то и начинается самое отвратительное.
Потому, что эта белобрысая выдра наверняка опять сидит на твоем столе! И ты опять ничего ей не скажешь! Наверняка.
Сэнди Хоук, хорошенькая блондинка с голубыми глазами и идеальной фигуркой, которую лишь в самых стратегически важных местах прикрывал, но как бы и не прикрывал так называемый офисный костюм — пиджак на голое тело, застегнутый на две пуговицы, и юбка на два сантиметра длиннее трусиков — устроилась поудобнее на столе, закинула одну нескончаемую ногу на другую и подмигнула щедро накрашенным глазом хихикающим девочкам из машинописного.
— Держу пари, сейчас Тумба откроет дверь и споткнется на пороге.
— Хи-хи-хи!
— Сэнди, да брось ты. Она уже старуха, чего ты к ней привязалась.
Хорошенький носик Сэнди воинственно вздернулся.
— Она позорит весь женский род. Существо женского пола просто не может ТАК выглядеть в наши дни. Бет с пятнадцатого сказала, что она носит панталоны — представляете?
— Кто — Бет?!
— Да не Бет, а Тумба! Бет видела в дамской комнате.
— Она что, за Тумбой подглядывала?
— Не зли меня, Марго! Кто в здравом уме будет подглядывать за Тумбой! Просто Бет там пудрила нос, а эта вышла из кабинки и пошла к двери, а юбка у нее задралась. Жаль, кто-то ей сказал, а то была бы потеха.
— Тихо! Идет!
Рывками открылась стеклянная дверь офиса, и через порог, едва не падая, влетела та, кого так плотоядно ожидала Сэнди Хоук.
Тумба.
Белинда Карр.
Бросив по сторонам отчаянный и смущенный взгляд, поправив нелепые очки, она подошла к своему столу, на котором и восседала Сэнди, и теперь неловко топталась рядом, прижимая к груди потрепанную кожаную сумку. Сэнди же повернулась к ней спиной и оживленно рассказывала что-то подружкам, словно не замечая появления хозяйки стола. Выдержав достаточно долгую паузу, Сэнди обернулась и расплылась в сладчайшей улыбке.
— О, мисс Карр, простите меня, тысячу раз простите. Вы так тихо и незаметно вошли, а я — вечно эта моя дурацкая привычка сидеть на столе.
— Н-ничего…
— Надеюсь, вы не устали стоять? В вашем возрасте нельзя перетруждать вены. Варикоз, знаете ли.
— У меня нет варикоза, Сэнди.
— Правда? Как я рада! Моя бабушка всегда говорит, что в этом возрасте радуешься даже отсутствию насморка, потому, что остальных болячек и без того хватает.
— Хи-хи-хи…
Белинда Карр с тоской смотрела в хорошенькое и наглое личико белобрысой выдры. Она прекрасно знала, что через пару часов ей в голову придет не меньше четырех вариантов убийственно остроумных ответов, но к тому времени будет поздно, чертовски поздно.
Сэнди лениво и грациозно соскользнула со стола, еще больше обнажив идеальную ножку, а потом пошла прочь, покачивая бедрами. Белинда мрачно посмотрела ей вслед, а потом торопливо села за свой стол. Низенькая перегородка создавала иллюзию уединенности, но, к сожалению, не была звуконепроницаемой. До Белинды донеслись обрывки фраз:
— … Тумба!
— … колготки винтом и еще дырища…
— … не виновата, что родилась таким чучелом…
Белинде захотелось плакать. Впрочем, как всегда.
Она родилась вовсе не чучелом. Она родилась прелестным белокурым ребенком, и у нее были перевязочки на ручках и ножках, и ее звали уж конечно не Тумбой, а Тыковкой и Розанчиком, и у нее были красивые платьица и куклы, похожие на Сэнди Хоук.
К сожалению, это было тридцать восемь лет назад. Вот и весь ее грех. Она слишком старая для этого офиса, слишком нелепая, и здесь нет ни одной ее ровесницы, а для девчонок вроде Сэнди, она — архаизм. Хотя… они вряд ли знают значение этого сложного слова.
Старая развалина — так будет вернее.
Белинде Карр тридцать восемь лет. Она высока ростом, но в силу стеснительности и близорукости сутулится, стремясь показаться ниже ростом и меньше объемом, что, как всегда и бывает в подобных случаях, приводит к обратному эффекту. Ее считают толстухой, хотя на самом деле у нее всего лишь пара-тройка лишних килограммов. Просто она, как говорится, крупная женщина.
Волосы у Белинды с годами из соломенно-золотистых превратились в темно-русые. Если бы она почаще ходила в парикмахерскую, то все окружающие увидели бы, что у нее крупные шелковистые локоны, густые и здоровые. В повседневной жизни Белинда немилосердно стягивает их канцелярской резинкой в конский хвост, а непослушные пряди на висках закалывает невидимками.
