— Вы уже легли… — пробормотал Денис, пряча глаза от взгляда Кассандры. Наверное, точно такой же взгляд был у древней греческой прорицательницы, видевшей всех насквозь. Но потом решил, что притворяться, будто он забыл у них шарф или носовой платок, не стоит. — Машка, а как же Саша?
Машка вздохнула.
— Я так и подумала, что с тобой что-то неладное творится. Ну что — Саша?
— Она ушла?
— Конечно, ушла. Время — одиннадцать почти.
— Но как же… Она ведь одна. Ее Федор проводил?
Денис сгорал от досады.
— Чего ее провожать-то? Три ступеньки вниз спустилась.
— Три ступеньки вниз?… Это как?
— Так. Она ведь живет здесь, внизу, под нами. На втором этаже.
— На втором этаже?… Внизу?
— Да, радость моя. Я, честное слово, спать хочу. Ну что ты на меня уставился, как будто первый раз видишь?
— Ты красивая. Ты замечательная Машка! Значит, три ступеньки вниз?…
Радость его испарилась точно так же внезапно, как и появилась в душе. Стремительно скатившись вниз по перилам, он застыл напротив двери в темно-коричневой дерматиновой обивке и понял, что не имеет понятия, что же ему теперь делать. Он стоял и смотрел на эту дверь, как будто ожидал, что она сдастся наконец под напором его взгляда и откроется сама, впустив его туда, куда он так стремится.
Вернувшись домой, Саша долго сидела на кухне у подоконника, глядя, как постепенно темнеют окна в доме напротив. Огни потухали один за другим, яркий свет сменялся на более приглушенный, исходящий из глубины свет телевизора, а потом совсем угасал. Освещенные окна постепенно выстраивались в ровные столбики, разрезая прямоугольное здание на множество узких полосок. Это хозяйки суетились на кухне, доделывая свои дела. Столбики постепенно редели, теряли свои строгие очертания — люди ложились спать. Саше не хотелось пока ложиться, и она задумчиво выстраивала в своем воображении из освещенных окон разные причудливые геометрические фигуры, пыталась отыскать очертание какого-нибудь предмета, как обычно делают дети, глядя на облака. Она соединяла освещенные окна воображаемыми линиями, как соединяют люди звезды, придумывая созвездия, и искренне радовалась, когда ей удавалось соединить сверкающие точки в какой-то образ.
— В черном небе — слова начертаны, — шептала Саша, — и ослепли глаза прекрасные… А вот и птица. Большая… Вот клюв. Летит, раскинув крылья. Кажется, поранено одно крыло.
Она посмотрела на часы. Скоро одиннадцать, нужно бы уже лечь. Но Саша почему-то боялась ложиться. Она знала, что сейчас, стоит только ей отвлечься от этой детской игры в воображаемые фигуры, она станет думать о том, о чем ей думать, наверное, все-таки нельзя…
Разве у нее есть на это право? Ведь любовь превращает человека в эгоиста, заставляя его думать только о себе и о предмете своей страсти. Когда-то давно, несколько лет назад, Саша была влюблена. И дело было даже не в том, что финал того чувства был достаточно трагичным и заставил ее несколько месяцев мучиться воспоминаниями. Она ни минуты не жалела о том, что в ее жизни тогда случилась любовь. Но сейчас ей казалось, что она больше не может себе позволить такой роскоши — полюбить.
«Ты, как монашка», — часто укоряла ее Кристина, а Саша почему-то даже улыбалась этому сравнению
«Наверное, я и должна быть монашкой, — отвечала она, — потому что иначе у меня ничего не получится. Мне нельзя о себе думать, Кристина. Я должна думать о них. Окно должно быть открытым. Открытым всегда, ты понимаешь?… И места должно хватить всем».
Кристина недвусмысленно вертела пальцем у виска и, безнадежно махнув рукой, отворачивалась.
Места должно было хватить всем. Но это, наверное, возможно только в том случае, если в ее душе не будет господствовать какой-то один человек. Любовь — захватчица, она ревниво охраняет свою территорию и старается не впускать никого лишнего. Она тут же затворит все окна, крепко-накрепко запрет их на железные засовы и не даст утешения почувствовать себя виноватой, потому что заранее позаботится о том, чтобы стереть память о прошлом.
И все-таки… Что же это было? Неужели она все-таки пришла? Явилась — вот так, внезапно, без предупреждения, без приглашения, не смущаясь тем, что ее не ждали, ей не рады, и уже начала наводить свои порядки в ее душе? Диктовать свои законы… И эти знаки, эти полосы и фигуры, которые Саша так увлеченно складывает из светящихся окон — всего лишь отвлекающий маневр, который позволит чуть позже предпринять новую атаку и одержать окончательную победу? Что же это было и… было ли это на самом деле?
Саша вспомнила, как трудно, почти невозможно было опустить глаза, когда они встретились с глазами Дениса. Как страшно ей стало, а потом легко и радостно, а потом опять страшно, и так — на протяжении всего вечера, каждую минуту. С каким трудом она все-таки заставила себя выйти из кухни, чтобы попрощаться, и как мучительно было думать о том, что прощаются они, возможно, навсегда. Такого с ней раньше никогда не случалось. И еще десятки эпизодов, внешне не примечательных и не ярких, почти черно-белых иллюстраций.
Цветы. Как странно, какая глупость! Ей почему-то показалось, что он принес эти лилии для нее. Она уже собиралась протянуть руку и взять букет. Еще доля секунды — она бы так и сделала. Целый вечер эти цветы не давали ей покоя. Саша искоса смотрела на букет, ощущая внутри странное щемящее чувство, которое она не решалась назвать ревностью только потому, что знала — получив имя, оно сразу же пустит корни и расцветет в ее душе пышным цветом. Неопределенное «что-то» чувствовало себя не настолько уверенно, чтобы заявить о своих правах, как сделала бы ревность, обретя свое настоящее имя. Ей хотелось пересесть на другое место за столом, спиной к цветам, подальше, чтобы не видеть их, не чувствовать запаха.
Что-то творилось с ее глазами. Он как будто приклеил их к себе. Пару раз ей удалось поймать себя на мысли, что она смотрит на него как-то невпопад. Когда разговаривал Федор, все смотрели на Федора, и это было естественно: люди всегда смотрят на того, кого слушают. А Саша смотрела на Дениса. Впрочем… Денис почему-то тоже посмотрел на нее. И она знала, что он смотрел очень долго, чувствовала его взгляд, но сама смотрела теперь уже на Федора. Не моргая, до боли в глазах, решив не сдаваться, смотрела на Федора, пока ни поняла вдруг, что тот уже давно молчит, и все взоры обращены на Кристину, рассказывающую забавный случай из их студенческой жизни. Поняла и заметила недоумение на лице Федора, ставшего безвинной жертвой ее поединка с самой собой. Но смотреть на Кристину — это было почти то же самое, что смотреть на Дениса, потому что они сидели рядом… Саша не знала, куда деть глаза.
