в квартиру бабы Клавы. Обстановка здесь изменилась. Не смотря на то, что за сутки квартиру посетило, больше народу, чем за последние сорок лет, это место стало безлюдным. Приветливый, одушевлённый антураж, поменялся на леденящий покой, облицованный в серые тона на осиротевших стенах, и напоминало выцветшую от времени фотографию. Несколько маленьких ковров перекочевав с пола, свёрнутые привалились друг к другу у стены. Зеркало в коридоре и добрая половина советского гарнитура, были завешаны белыми простынями. Такой же процедуре подвергся и старенький телевизор. На столе, в дальнем конце зала коптила зажжённая свеча, воткнутая в граненный стакан, наполненный пшеном. Рядом, втиснутая явно не по размеру рамку, стояла чёрно-белая фотография. На ней, обворожительная, наполненная энергией, присущей только молодости, с очаровательной и слегка загадочной, но точно искренней улыбкой, изображена девушка с заплетёнными на верхушке головы, косичками. Она смотрела немного вверх, куда-то далеко за кадр, ещё полная надежд, уверенная в исполнение всех своих желаний, со стойкой верой в то, что жизнь не может разочаровать. И лишь немногие черты лица, которые с каждым годом, начнут заостряться выдавали в юной особе, Клавдию Семёновну. Этого фото я раньше не видел и, если быть честным, никаких других фотографий тоже. Старушка их не показывала, а если со всем на чистоту, то я и не спрашивал. Всё же не понятно, зачем выставлять фото, на котором Семёновне, от сил лет двадцать, может двадцать два, примерно, как Олесе. Никогда не поверю, что не нашлось другого, где она хоть не в преклонном, но хотя бы запечатлена в зрелом возрасте. Олеся так же смотревшая на рамку, повернулась ко мне. Без слов я понял, что подумала она о том же, это хорошо читалось на её лице, но озвучить свою мысль не успела.
К нам подошёл один из незнакомых мне родственников и молча вручил зажжённые свечи, обмотанные на конце салфетками, наверно для того что бы капающий воск, не обжигал руки. Я молча кивнул и взял свечи, одну передал Олесе, а другую оставил себе. И только тогда обратил внимание, никто не разговаривает и не перешёптывается. Гробовое молчание. Однако каждый знал, что делать, куда встать, где взять и прочее. Но даже не это поражало. Не было суматохи, сумбура, беспорядочного хождения из стороны в сторону, всхлипываний и истошных завываний. Ничей нервный смех не переходил в нарастающий рёв с причитаниями «На кого ты нас оставила», никто не закуривал сигарету, судорожно потирая ладони, не отводил взгляда и не вытирал слёзы у краёв глаз. И уж тем более, никому не нужно вызывать скорую, а до её приезда, отпаивать корвалолом. Нет. Ничего такого. Это больше походило на пьесу, на очередную постановку, хорошо выверенную и грамотно отрепетированную с картонными декорациями, а гроб с хозяйкой квартиры, лишь мастерски выполненная бутафория, в натуральную величину. А именно сейчас, шла подготовка перед последним актом, эдакая кульминация, да вот только актёры отыгрывали из рук вон плохо. Гнетущая маска лица, такая же, как и вчера и не эмоции больше. Наверно вместо еженедельного воскресного ужина, эта семья много лет собиралась на очередные похороны какого ни будь родственника. И это настолько приелось, что стало частью досуга выходного дня, словно Ирония Судьбы или Кавказская Пленница, которые из года в год повторялись на новогодние праздники.
Подготовка закончилась, все встали на свои места. Лишь Нина, сестра покойной, сидела на табуретке, почти у изголовья. Из последнего разговора с Семёновной, если такой вообще имел место быть, я узнал, что её сестре семьдесят восемь лет. Она на два года младше, но на деле выглядела на десять лет старше. Нет не старше, а скорей старее. Худая, с впалыми глазами, щеками и ртом. Руки хворостинки со свисающим, чрезмерным количеством лишней кожи. Должно быть, последние годы, может месяцы она сильно сдала, выглядела как человек вылезший из центрифуги или выжатый лимон. Рядом с ней стояла дочь и по совместительству мама Олеси. И тут контраст сильно менялся. Высокая, стройная женщина, не выглядела не старо, не молодо, но зрело. Не худая и не толстая, но зрелая. Женщина в самом соку – созревшая. Как сказал бы сейчас водитель с моей работы «Глянь какая рыжая чертовка Кирюх, явно все при ней». Обычно, я не обращаю внимание на такие заявления, потому что он комментирует каждую вторую юбку, а я на автомате поддакиваю или киваю. Но на это раз попал бы в точку, в яблочко, оказался бы чертовски прав. Всё при ней. Начиная с пышных, волнистых, рыжих волос и заканчивая длинными ногами и округлыми в нужных местах формами. А всё вместе создавало золотое сочетание, ничего лишнего, очень эффектная женщина.
Рядом с нами, стоял отец Олеси и вот он, не создавал эффектного впечатления. Низковатый, круглолицый, одутловатый, пухловатый с проступающей залысиной, слегка отекший. Брюхо в виде пивного живота или мамона на кривоватых коротеньких ножках. Обрубки, всплыло в голове. Я даже знаю, что сказал бы, всё тот же водитель со скорой «Ха, Глянь Кирюх на мужика. Прям Форт-Боярд» и снова оказался бы прав. И как ему удалось заарканить такую женщину? Везение, удача или фартануло, так фартануло, а может любовь, и сердцу не прикажешь. Не мне, в общем то судить о таких вещах. И всё же вместе, где-то на людях, в магазине или на отдыхе, смотреться они будут, нелепо.
Напротив нас, стоял Илья Петрович, человек как мне кажется, всех дел рук мастер. Именно он, я уверен и хлопотал по всем вопросом и на его плечах достаток всей семьи, выраженный конкретно сейчас в дорогой одежде. А вот последние два персонажа мне не знакомы, они выбивались из общей картины. Не знаю почему и как объяснить. Держались особняком, особенно отрешённо, отсутствовала даже пресловутая гнетущая маска лица. Может они-то и есть дальние родственники и прибыли откуда-то издалека. Хотя больше походило на то, что их взяли с собой для количества, что-то вроде массовки или обслуживающего персонала.
– Можно. – Раздался голос Ильи Петровича.
Я не сразу понял, кому адресована команда, пока не услышал голос читалок. Они стояли около того же стола со свечой и фотографией молодой Семёновны. В роли читалок выступили две бабульки и обеих, я уже видел в нашем дворе. В основном вечером, у первого подъезда в окружении других таких же старушек. Они представляли негласный соседский дозор, потому что знали всё и даже больше и постоянно это самое всё, обсуждали. Кто въезжает или уезжает, за сколько продал недвижимость, кому и за какую сумму. У кого новая жена или невеста,
