— Мы просто скучаем по тебе, вот и все, — я сглатываю комок в горле, переполненная всем тем, что я хочу сказать. — Кстати, спасибо тебе за то, что решил перевести Джона на домашнее обучение.
— Да, насчет этого я передумал. Есть отличная школа-интернат за пределами Блумсбурга, куда я его отправлю.
Мое сердце замирает в груди.
— Что?
— Я встретился с деканом на днях, и они заверили меня, что это будет лучшее место для него.
У меня перехватывает дыхание от осознания того, что он встретился с незнакомцем, но не может найти время для своих собственных детей.
— Школа-интернат? Папа, ему это не понравится. Ты же знаешь, как у него обстоят дела с другими детьми.
— Ну, это уже другие дети.
— Папа…
— Венди, — повторяет он. — Слушай, это не обсуждается.
Мои пальцы крепче сжимают телефон.
— Почему?
Он колеблется и прочищает горло снова — так он говорит, когда пытается уйти от темы. Выжидает время, формулирует свои мысли, прежде чем выпустить их в виде осязаемых слов в воздух.
— Декан — мой деловой партнер. Они заверили меня, что это будет наилучшим вариантом.
Я вспоминаю недавний разговор с Джоном, как его плечи, казалось, расслабились, когда он говорил о возможности остаться дома. И точно так же в центр моей груди просачивается немного ярости, разгоняясь, как дым, и закручиваясь по краям. Вся причина, по которой я переехала сюда, заключалась в том, чтобы остаться с Джоном; чтобы попытаться снова собрать нашу разбитую семью. Мой отец обещал, что будет чаще бывать дома, что Блумсбург — идеальное место для него, чтобы обосноваться, пустить корни и перестать жить для всех остальных.
А теперь он собирается отправить единственного человека, который у меня есть. А я буду здесь. Работать в кофейне и жить в особняке. Одна. И ради чего?
Я крепко зажмурила глаза и выдохнула.
— Когда ты собираешься сказать ему?
— Он не уезжает еще неделю, так что я буду дома и тогда скажу ему.
— Папа, ты не можешь позволить мне одной разбираться с этим. Он должен услышать это от тебя. Ему нужно, чтобы ты объяснил причины.
Мой желудок сводит от осознания того, что я могу говорить до боли в горле, но это не меняет того факта, что где-то на этом пути мой отец перестал слушать то, что я хотела сказать. И с каждым днем его отсутствия — очередная командировка, очередная поездка посмотреть достопримечательность, на которую нас не берут, — он все дальше ускользает от нас. Уходит туда, куда никто не может добраться, даже если бы мы захотели.
— Я слышу тебя, милая, слышу. Я сделаю это, когда вернусь домой. Извини за ужин.
Щелчок.
Сглатывая раздражение, я смотрю на каминную мантию, на фотографию, которую я поместила туда, где мы вдвоем, в надежде, что она будет напоминать мне о лучших днях. В надежде, что это напомнит и ему. Я сижу на его плечах, улыбка расплывается на наших лицах. Интересно, когда произошел этот сдвиг? То ли это я изменилась и начала перерастать свой наивный, сказочный взгляд, то ли это он регрессировал после смерти нашей мамы. Хотя, по правде говоря, это произошло раньше.
Может быть, люди никогда не меняются, и только наше восприятие меняет представление о них.
Телефон пикает, как только я кладу его на на стол, и нерастраченная надежда проносится в моем центре, хотя я знаю, что это не будет мой отец.
И, конечно, это не он. Это Энджи.
Энджи: ВР сегодня вечером, сучка! Не говори «нет». Я заеду за тобой в семь.
Мой желудок переворачивается, когда я читаю ее сообщение, мои мысли сразу же устремляются к красивому незнакомцу, который пригласил меня на свидание, а потом исчез на несколько дней.
Будет ли он там?
Пожевав нижнюю губу, я набираю ответ.
Я: Хорошо. Можешь на меня расчитывать.
8. ДЖЕЙМС
— Питер Майклз хочет встретиться.
Мое сердце сжимается в ту секунду, когда его имя слетает с губ Ру.
— Я уже знаю об этом, Руфус. Ты не говорил ни о чем другом в течение последней недели
Ру вскинул брови.
— Не умничай. Это… как ты говоришь? Неблагородно.
Мои губы подрагивают от его попытки изобразить английский акцент, хотя, если честно, даже мой уже не такой четкий, как раньше. Годы сгладили его, и он превратился в странную смесь, не совсем британскую, но и далеко не американскую.
— Ты что-то хочешь сказать? — спрашиваю я.
— Я хочу сказать, что мне нужно, чтобы ты был со мной.
Я вздыхаю, расстегивая пиджак, сажусь напротив его стола.
— И почему я не мог поехать с самого начала, повтори ещё раз?
Его глаза сужаются.
— Потому что ты запугиваешь людей.
Мои брови поднимаются к линии волос, и я указываю на себя.
— Я?
Он усмехается.
— Не прикидывайся дурачком, малыш. Мы оба знаем, что у тебя есть это… — его рука машет между нами. — Что-то в тебе есть. Другим сильным мужчинам не нравится быть рядом с таким.
Я сдерживаю ухмылку.
— Ты влиятельный человек, а мы все ещё тут
Ру усмехается, вертя сигару между губами.
— Я знаю твою преданность. Ты работаешь на меня, — он пожимает плечами. — Я не беспокоюсь о своем месте в этом мире, и я не беспокоюсь о твоей роли в нем.
Хотя я ценю чувства, стоящие за его словами, они вызывают спазм в центре моего желудка, несмотря ни на что. Ру может думать, что он знает мое предназначение в этой жизни, но даже он не знает правды. Он не знает, что мой отец переехал из Америки, когда ему было чуть меньше двадцати, и стал самым крупным бизнесменом во всей Англии. Я родился в роскошной жизни, и до его смерти не было никого на земле, на кого бы я больше равнялся. Ру не знает, что с тех пор каждая секунда была посвящена мести виновному.
Фантомная боль пронзает мой бок, и я сжимаю костяшки пальцев, борясь с желанием погладить зазубренный шрам на моем торсе.
Некоторые люди рождаются в этот мир с целью; другие калечатся в нем.
Нежелательная эмоция угрожает проскользнуть в этот момент, странная боль пытается поселиться в моей груди. Я сжимаю челюсть, заставляя ее отступить. Время для печали давно прошло. Теперь меня удерживает лишь жажда мести.
Наклонившись вперед в своем кресле, огонь цели моей жизни лижет меня своим соблазнительным теплом.
— Итак… когда мы встречаемся?
Ру улыбается.
— На следующей неделе.
— Отлично, у меня есть планы на ближайшие несколько вечеров, было бы обидно, если бы они сорвались.
— О?
Я киваю, не желая уточнять — не желая отдавать свой приз до того, как поймаю ее в свою паутину. Я хочу, чтобы Венди пришла добровольно. Была ярким акцентом на моей руке, пока я буду показывать ее миру; наблюдать за выражением лица ее отца, когда она приведёт меня домой на ужин.
По моим губам проскальзывает ухмылка.
— Мой любимый проект, можно так сказать.
Он усмехается, проводя рукой по лицу.
— Нахуй это всё, парень. Если бы у меня была твоя внешность, я бы каждый день засаживал в киску. Я удивлен, что ты вообще проявляешь сдержанность.
Мышцы на моей челюсти подрагивают, и я сглатываю отвращение к видению, которое вызывают его слова. Как будто я когда-нибудь откажусь от контроля ради сексуального удовольствия. Одно дело — желание, совсем другое — поддаться искушению. И хотя да, я могу использовать Мойру, чтобы сдерживать свои темные порывы, я никогда не буду в этом нуждаться. Годы, проведенные в руках человека, который часто терял рассудок, научили меня, что контроль имеет первостепенное значение. И хотя трах и кончание — это снятие стресса, это все, чем это когда-либо будет. Это никогда не будет настоящим наслаждением.
