— Потому что я должна доверять всему, что ты говоришь. Прямо сейчас ты сделаешь всё, чтобы спасти свой зад.
— Разве? — спросил он, его губы еле заметно изогнулись. — Знаешь, в прошлый раз ты убежала отсюда в такой истерике, что забыла убедиться, что я выбросил фольгу. Но как ты видишь, — сказал он, махая рукой в сторону пола за пределами его клетки, где явно была видна фольга, — я всё равно её выбросил.
— Возможно, это часть твоего большого плана, — проворчала я. Я проигрывала спор и знала это.
— Верно, ведь я мог точно предсказать, как пойдёт этот разговор. Должно быть, я чёртов гений.
Честно говоря, я начинала думать, что это может быть так.
И это немного ужасало.
Я могла справиться с каким-нибудь никчёмным отморозком или безмозглым качком. С таким в своей жизни я сталкивалась часто. Было легко перехитрить того, кто больше думает членом, а не мозгом.
Но Люк, этот неуловимый, смертоносный, устрашающе наблюдательный так называемый каратель был не безмозглым отморозком. На самом деле, он совсем не был отморозком. Немного грубый? Конечно. Может, отчасти крутой? Да, это тоже. Но в плане мозга, я была довольно уверена, что попала не в свою лигу.
Мне это совсем не нравилось.
— Едва ли, — сказала я, драматично закатив глаза. — Ну что же, устраивайся поудобнее, — саркастично предложила я, махая рукой на холодный, твёрдый бетонный пол. — Можем поговорить ещё, когда ты решишь прекратить так умничать.
Я остановилась и подняла фольгу, на случай, если у него был какой-то сложный план использовать свои завязки от капюшона и шнурки и достать её, так как была уверена, что он на это способен. Затем я развернулась и спокойно поднялась по лестнице.
Где быстро начала истерить.
В смысле, чего ещё от меня можно было ожидать?
Всё это взаимодействие было просто… нереальным.
Нереально.
Так я продолжала говорить сама себе, насыпая больше птичьего корма в кормушку Диего на игровой стойке, где он радостно чистил свои перья, готовясь ко сну после того, как разбудил криками округу. Я продолжала говорить себе это, раздеваясь и принимая душ, с таким ощущением, будто весь день был грязью и слизью на каждом дюйме моей кожи, которую мне нужно было теперь так, пока она не станет красной и не слезет.
Я всё ещё пыталась говорить себе это, даже одеваясь в майку и пижамные штаны, садясь на свою кровать и потянувшись к нему.
К своему ноутбуку.
Я не собиралась делать то, что он говорил.
Ни за что, чёрт возьми.
Потому что я знала, кем был мой отец.
Я абсолютно точно собиралась просто проверить погоду, новые истории. Я упустила многое, связанное с интернетом, находясь вдали от цивилизации. Конечно, раньше я им пользовалась. Мой отец не хотел, чтобы я была полным луддитом. Но я пользовалась компьютером всего по пару минут раз в месяц или два.
Я понятия не имела, как он может быть полезен во многих случаях. Я могла заказать продукты онлайн. Я могла застраховать свой дом, не разговаривая больше ни с каким человеком.
Не удивительно, что американцы были так чертовски несчастны. Они никогда не общались друг с другом.
В смысле, ни разу за всю свою жизнь я не ужинала одна, пока не переехала обратно в Штаты. Зачастую мы с отцом даже не были просто вдвоём. Приёмы пищи были коллективный событием. Мы делились богатствами, историями, мудростью, взаимным наслаждением. Это было моё любимое время дня — ужин. Никогда не было важно, что эти люди зачастую понятия не имели, кто мы, они приветствовали нас с открытыми объятиями и сердцами.
Чёрт, несколько месяцев назад я ходила в бар, и люди, которые сидели практически плечом к плечу друг с другом, упорно смотрели в телевизоры впереди.
Никто больше не общался.
Всё стало цифровым.
И хоть это было хорошим способом свести людей, которые никак иначе не узнали бы друг о друге, этого всё равно было мало.
Ничто не могло сравниться с настоящим общением лицом к лицу.
Ещё одна вещь, которой мне не хватало из прошлой жизни.
Но я привыкну.
Если кочевой образ жизни чему-то и учит, то это тому, как безболезненно переходить из одной крайности в другую, принимать вещи такими, какими они на тебя валятся.
От этого я тяжело выдохнула, качая головой.
Если я верила в это, верила, что если к тебе что-то приходит, ты должен принимать всё как данность, почему мне так не хотелось открывать новое окно и искать то, что подталкивал меня читать Люк?
Было ли это потому, что часть меня — хоть и минимальная часть — задумалась, может ли быть хотя бы малейший шанс, что он прав?
Я не была уверена, но странно немеющими пальцами начала печатать.
Только его имя.
Просто Алехандро Круз.
Не насильник.
Просто человек. Один из многих.
Долгое время не было ничего даже связанного с ним, только другие люди с таким же именем, которые сделали много публичных вещей за свою жизнь.
Десять страниц поиска, и мои плечи расслабились, в груди полегчало достаточно, чтобы я сделала нормальный вдох, моя челюсть разжалась, заставляя меня впервые понять, как это было больно.
И прямо тогда, прямо в ту секунду, пока я разминала нижнюю челюсть, чтобы снять напряжение, мой взгляд наткнулся на это.
«Насильник Папуа-Новой Гвинеи».
Таким был заголовок, и моё сердце заколотилось, желудок болезненно сжался, когда я заставила себя опустить глаза ниже, чтобы прочитать статью.
И это был первый клочок доказательства, что Люк не врал.
Потому что там было его имя.
Алехандро Круз был насильником из Папуа-Новой Гвинеи.
Пока я читала статью, мои мысли вернулись к нашей первой поездке туда. Я помнила серьёзный разговор, который произошёл у нас при приземлении, ещё до того, как он позволил мне сесть в машину. Мы стояли на удушающей жаре, солнце грело беспощадно. В семнадцать лет меня раздражало долгие путешествия, и мне хотелось где-то вымыться, поесть и немного поспать, чтобы сон не прерывала турбулентность или кто-то, разговаривающий слишком громко. Но что-то в его взгляде остановило меня посреди ворчаний.
Отец не часто был со мной серьёзен.
Так что я поняла, что пора было послушать.
— Здесь совсем другие земли, — начал он.
От этого я закатила глаза. Я знала это. Я выучила это с помощью книг, которые он давал мне, когда мы ещё были в Чили, говоря, что это наша следующая остановка и что мне нужно освежить знания о стране. Это было очень похоже на технику домашнего обучения от моего отца.
Папуа-Новая Гвинея была одним из самых разнообразных мест в мире, где были известны более чем восемьсот языков, где было большое количество «не идущих на контакт людей», и так как это была одна из самых наименее заселённых территорий в мире, она считалась домом множества не открытых животных и растений.
— Не смотри так на меня, дочка, — он нахмурился, цыкая от того, что я вела себя как заноза в заднице. — Это серьёзно.
— Что такого серьёзного? Они не могут быть хуже тех картелей в Колумбии, папа.
— Ты не дочитала книгу, да? — и снова он цыкнул. Ему не часто приходилось высказывать своё разочарование во мне; всё выражал его тон.
— Я прочитала большую часть. И просмотрела главу о законах.
— Именно из-за этой главы о законах я стою здесь и предупреждаю тебя, Эван, — а затем он взял и сказал что-то, что, как докажет время, было совершенно иронично. — Папуа-Новая Гвинея стоит на первом месте в рейтинге стран, где нарушаются человеческие права женщин. Пятьдесят процентов женщин в этой стране будут изнасилованы. Шестьдесят процентов от этих пятидесяти будут младше восемнадцати лет.
Я чувствовала, как желудок скрутило от этих фактов.
Даже в семнадцать лет, даже будучи невинной как цветок в сексуальном плане, это слово причинило болезненный эффект моему организму. Больше не казалось, что в тени тридцать восемь градусов. Потому что мне было холодно.
— Ты понимаешь, что я тебе говорю?
