лодыжки. — Или как будто она надела на меня кандалы. Нет, спасибо. — Я вернусь домой, чтобы увидеть тебя и папу, но не для того, чтобы встречаться с какой-то избалованной…
— Эшли.
— Светской львицей. Я собиралась сказать «светская львица». Божечки, воздай мне должное.
— Божечки? — Она повторяет это так, будто никогда не слышала. — Фу, ты говоришь так по-американски. Что они там с тобой делают?
— Делают со мной? — Я смеюсь. Никогда еще не чувствовал себя более нормальным, чем когда наконец переехал сюда учиться в университет. Я не собираюсь здесь оставаться, но, по крайней мере, узнал, кто я такой.
Я не та семья, в которой родился. Я не чопорный и не серьезный.
Я очень умен, но деньги не будут единственным, ради чего я буду жить.
Не то чтобы мама с папой так делали, но ни один из них не был воспитан как представитель низшего класса, и это заметно. Я бы не назвал их чванливыми, но… они шикарные и высокомерные. У мамы доброе сердце и добрые намерения, но ее отец был посвящен королем в рыцари в конце сороковых, и она воспитывалась как леди, в то время как папа…
Унаследовал свой титул барона Тальбота в детстве, дедушка умер до моего рождения и передал все своему старшему сыну, как это принято.
Много земли, произведений искусства, немного денег.
Папа старой закалки, до сих пор ходит в свои клубы в Лондоне, чтобы пообщаться с представителями голубых кровей общества. У него все еще есть сигарная комната в доме, где он отгораживается от мира. Все еще верит, что детей нужно видеть, а не слышать.
Отправил обоих своих мальчиков в подготовительную школу, она же школа-интернат, для получения надлежащего образования и воспитания преподавателями.
— Ты все еще здесь, дорогой, или нас разъединили?
— Я здесь, извини. Ты что-то говорила?
— Я спрашивала, встречаешься ли ты с кем-нибудь в Штатах. Есть кто-нибудь, кто тебе нравится?
— Нет, мам, мне никто не нравится. — Ни капельки, включая эту вредину Джорджию из моего бизнес-класса, даже если я не могу выбросить ее из головы.
Я думаю о ней только потому, что она оскорбила меня, и больше ничего. Хотя кексы, которые она испекла в знак примирения, были фантастическими. Я съел один, как только оказался дома, хотя вел себя так, будто собирался выбросить их все в мусорное ведро.
Нет, я не говорю об этом маме, даже чтобы выразить недовольство.
Кроме того, если бы я сказал ей, что Джорджия пригласила меня на свидание, потому что посчитала уродом, мама бы первым же рейсом перелетела через океан, чтобы свернуть Джорджии шею.
Она думает, что я самый красивый дьявол в мире, со шрамами и всем прочим.
— Все в порядке, у тебя есть время. И тебе лучше не заводить никаких привязанностей в Америке.
Мама любит напоминать мне, что я здесь не останусь, что это просто прихоть, на которую они согласились вместо того, чтобы я взял годичный отпуск.
— Я знаю это, мам.
Она зевает.
— Тебе нужно поспать. Уже поздно.
Она вздыхает.
— Ты прав, дорогой. — Похоже, она откидывается на подушки и устраивается поудобнее. — Отправь мне сообщение позже. Мама любит тебя.
Мама любит тебя.
— Я тоже тебя люблю, мам. — Я улыбаюсь, прежде чем отключить звонок, засовываю мобильный в карман своей спортивной сумки, откидываю голову на спинку сиденья и тоже закрываю глаза.
Джорджия
Пятница
Как я согласилась выйти снова после клоунады на прошлых выходных?
О, верно.
Я сделала это с собой, потому что до сих пор чувствую себя стервой из-за того, что оскорбила того беднягу прямо в лицо.
Эшли бла-бла-бла, тот самый мистер Выпендрежник, британский парень с женским именем.
Сегодня вечером я не с девушками из команды по легкой атлетике; мне удалось убедить Наллу и Прию пойти со мной, так как они уже знают Эша, а также я хотела бы подружиться с ними.
Из того, что я уже узнала о них, они обе мне по душе: веселые, приятные, общительные и умные.
Плюс, когда я вскользь упомянула о том, куда собираюсь, когда вчера после занятий мы собирались вместе, они обе заявили, что им надоело торчать дома по выходным.
Девушки обе на третьем курсе, но не похоже, что у кого-то из них здесь были лучшие друзья, и господь свидетель, мои новые товарищи по команде сработали не так, как я планировала.
Я нервно тереблю шлевки на своих джинсах с высокой талией, высматривая на дороге Наллу и Прию — мы договорились встретиться перед домом регби, и я пришла раньше, ужасно нервничая.
Эшли Драйден-Джонс не хочет иметь со мной ничего общего, и вот я собираюсь устроить ему засаду в его собственном доме.
Ну, не в его доме, а на его территории.
Мне должно быть стыдно за себя и я должна просто оставить его в покое, но моя гордость и совесть не позволяют этого.
Ненавижу, когда я кому-то не нравлюсь.
Я должна все исправить.
Меня съедает заживо то, что я задела его чувства и ранила его гордость. Я знала, что это неправильно, и все же сделала это, и теперь мне приходится жить с самой собой.
Хуже того, мне приходится видеть его два раза в неделю на занятиях.
Слышать этот нелепый акцент.
Наблюдать за его самодовольной ухмылкой, когда он сознательно игнорирует меня.
Я знаю, что он съел те кексы; иначе не взял бы их домой, и мог бы выбросить их в мусорное ведро, выходя из лекционного зала.
Эшли
Я замечаю ее, как только девушка входит в парадную дверь дома — не потому, что Джорджия слишком высокая или сногсшибательная, или потому что она с двумя девушками из нашей группы бизнес-класса.
Я замечаю ее, потому что…
Это Джорджия.
Она разозлила меня и забралась под кожу — американская фраза, за которую я зацепился, — и теперь она у меня на радаре.
В моем классе.
В моей голове.
Дразнит меня двадцать четыре часа в сутки, пытаясь вернуть мое хорошее расположение. Хотя зачем ей это, если она думает, что я страшила.
Я бы солгал, если бы стоял здесь и притворялся, что не нахожу Джорджию привлекательной. Солгал, если бы сказал, что мне не обидно, что это одностороннее наблюдение.
Джорджия прекрасна в том чистом, как у соседской девушки, смысле. Такая красивая, когда вы представляете кого-то с полевыми цветами и ветром, развевающим ее волосы,
