В первый раз с той минуты, как он вошел, она подняла на него глаза. Даже в старости он останется крепким и сильным. Волосы его будут такими же густыми, как сейчас, хотя и седыми. И люди будут говорить: как, должно быть, красив он был в молодости…
– Мне следует понимать и я понимаю, что в сущности ты всегда один, – повторила она.
– Неправда. Если ты сейчас так воспринимаешь меня, то подумай хотя бы о сыне.
– Не могу. Он взрослый человек. У него будет своя жизнь, когда он вернется. Если вернется. Здесь я тоже не властна.
– Хенни, может, ты все-таки попытаешься, действительно попытаешься подавить свой гнев?
– Это не гнев. Хотела бы я, чтобы это был только гнев. Но все это намного, намного глубже, – она взмахнула руками. – Я не могу этого описать. Я хочу уйти.
– Уйти? Куда?
– Все равно куда. Я не могу больше жить с тобой в одном доме. Все эти разговоры ни к чему не приведут. Здесь тяжелая атмосфера, и подсознательно ребенок это чувствует. Я хочу уйти.
Дэн прошептал:
– Если кто и должен уйти, так это я.
– Хорошо, пусть это будешь ты.
– Не может быть, чтобы ты говорила это серьезно, Хенни. Не может.
– Но я действительно хочу этого. Мы с тобой не можем больше жить под одной крышей.
Ей хотелось зарыться как можно глубже и никогда уже больше не подниматься наверх. Все ее силы иссякли, и она желала только, чтобы ее оставили в покое.
– Хенни, – повторил он, – не может быть, чтобы ты говорила это серьезно.
– Но это так. Уходи, Дэн, уходи.
Кажется, подумал Пол, что ты здесь уже целую вечность, словно после зимы с ее метелями и хлюпающей под ногами ледяной кашей прошли годы, и, однако, это всего лишь следующее лето. Во всяком случае сейчас тепло, и только в предрассветные часы, как в данный момент, тебя до костей пронизывает холод, который исчезнет с первыми же лучами солнца.
Офицеры и солдаты с оружием наготове стоят на стрелковых ступенях, стараясь не упустить малейшего движения противника. Менее чем в полумиле от них, в передовых траншеях немцев, неприятель занят тем же самым. Через час, когда рассветет и на горизонте появится словно проведенная карандашом размытая светлая линия, все сойдут вниз, и ни одна голова не высунется над бруствером.
Если сегодня не будет атаки и артиллерийский обстрел окажется недолгим, они смогут немного вздремнуть. Они трудились всю ночь напролет; стояли в карауле, делали вылазки, чтобы отремонтировать поврежденные проволочные заграждения на нейтральной полосе; удлиняли траншеи и укрепляли их постоянно осыпавшиеся стены; беспрестанно сновали как жуки и муравьи по этому подземному миру, принося из запасных траншей боеприпасы, дерево, мешки с песком, почту и еду.
По крайней мере эта ночь была «спокойной», без артиллерийского обстрела, когда небо становится кроваво-красным и разрывы снарядов напоминают фейерверк Четвертого июля, только совершенно безумный и, усиленный в тысячу раз.
Пол обнял себя за плечи, пытаясь согреться, и на мгновение перед его мысленным взором возникла картина мирного прохладного утра в горах Адирондака, когда он вставал перед рассветом, чтобы порыбачить на озере или горной речушке, где в глубине мерцают косяки форели…
Картина исчезла. Здесь тишина означала лишь недолгую паузу перед тем, как воздух вновь содрогнется от адского шума и грохота. Не было слов, чтобы описать то, что происходило здесь вчера и все предыдущие дни.
Он начинает размышлять над тем, что предстоит ему сделать сегодня. Он проверит, вычистили ли солдаты свое оружие. Он пошлет кого-нибудь из них в запасные траншеи за припасами. Он напишет родственникам погибших письма с выражением соболезнования. Первый лейтенант, думает он с иронией о себе, должен быть не только грамотным, но и обладать недюжинным литературным талантом, чтобы писать подобные письма…Уважаемая…, ваш сын погиб… как? (выкрикивая ваше имя, со слезами, льющимися из невидящих глаз). Что он может им сказать? Они все хотят что-то знать!…Уважаемая…, ваш супруг погиб (он так и не понял, что ударило его, разметало на тысячу кусков, а может, и больше, которые лежат сейчас, раскиданные по грязи…)
Над темной землей стелется небольшими белыми клубами туман. Вскоре станет достаточно светло, чтобы разглядеть дальний холм за германскими укреплениями. Вокруг не видно ни листика, ни травинки, словно исчезло само понятие зелени.
По слухам победа над немцами в Бельовуд заняла неделю и стоила жизни пятидесяти пяти человек из каждой сотни. Собственный взвод Пола состоял сейчас почти сплошь из новобранцев. Да и сам он находился здесь сравнительно недавно, заменив первого лейтенанта, погибшего еще до битвы в Бельовуд. На следующей неделе, а может, и раньше, возможно заменят и его.
На стороне противника пока незаметно никакого движения, так что возможно сегодня действительно будет спокойно. Небо на востоке заалело, и в тот же момент над его головой с криками пролетели две птицы; их крики были такими же чистыми и ясными, как этот первый луч света.
Мужчины спускаются в окоп и моментально погружаются по щиколотку в воду; группами по двое и по трое они подходят за своей порцией еды, принесенной из запасной траншеи.
– Сэр?
Это Кослински, сержант.
– Сэр, не притащить ли еще один насос? А то вскоре мы все очутимся по задницы в воде.
Тон был почтительным и, однако, в нем явственно слышалась насмешка; глаза смотрели на Пола с еле заметным презрением. Он давал понять, говорил, по существу, что Полу следовало бы подумать о насосах самому. И Пол действительно думал об этом и собирался послать кого-нибудь за ними, как только солдаты закончат свой завтрак. Кослински явно намеревался его смутить.
Сержант его недолюбливал. Он и еще пара солдат уже «дали ему оценку»; они считают, что он излишне придирчив, высокомерен и, скорее всего, абсолютно ненадежен. Его это удивляет, потому что он всегда думал о себе, как о достаточно демократичном и дружелюбном человеке; но в нем, должно быть, есть что-то такое, что оскорбляет людей, подобных Кослински, и хотя он сожалеет об этом, он не может позволить себе из-за этого тревожиться.
Вода на дне окопа стоит постоянно, с этим совершенно бесполезно бороться. Со временем ты к этому привыкаешь, но невозможно привыкнуть к неизменным спутникам этой сырости – большим черным крысам, питающимся трупами, которые сваливаются с парапета и плавают в воде. Содрогнувшись, Пол отодвигает от себя миску с едой. Мысль о крысах вызвала у него приступ тошноты.
– Сэр?
Он оборачивается на шепот.
– Как вы думаете, сэр? Они нас атакуют сегодня? Это Маккарти, новобранец. Он прибыл только на этой неделе. Ему на вид не больше девятнадцати и он выглядит даже моложе сейчас, когда, хмурясь, глядит на прямоугольник неба над головой, который ты только и можешь видеть отсюда, словно находишься в могиле.
