— Не таскайся за мной, как хвост, — сердилась Анна, стараясь отделаться от нее.
— Ах, как замечательно ты говоришь! — иронически восклицала Сильвия. — Кто учил тебя итальянскому? Твоя мама?
— Еще чего! — возмущалась девочка. — Меня научила моя бабушка Вера. А ты держись от меня подальше, а то получишь.
Сильвия разражалась смехом и торопилась позвать подруг.
— Девочки, — приглашала она на бесплатный спектакль, — идите-ка послушайте, как говорит наша милая Аннет. Смелее, душечка, — подбадривала ее эта гадюка, — покажи, на что ты способна.
Маленькая Анна попадалась в западню и отвечала разгневанно:
— Когда я вырасту большая, ты мне лучше не попадайся, уродка придурошная. Вот увидишь, как я наподдаю тебе под зад.
Девчонки смеялись и подзуживали ее:
— Сильвия нам сказала, что твоя мать прислуга. Это правда, что ты дочь служанки?
Анна терпела эти обиды и издевательства много месяцев, но не оставалась в долгу, раздавая тумаки направо и налево и плача от злости.
— Мама, — спросила она однажды Марию, — почему они говорят, что я дочь служанки?
— Потому что они хотят обидеть тебя. — Красивое лицо Марии потемнело от гнева.
— Но разве я, мама, дочь служанки?
— Ты дочь Чезаре Больдрани. Великого Чезаре Больдрани, — говорила ей мать.
— А ты, мама, кто ты такая?
— Я твоя мама. А ты моя королева.
Мария сознавала, что недостаточно подписи и печати в метрике, чтобы Анна перешла в другой мир, в другое общество. Но что она могла сделать? Не в ее власти было заставить замолчать людей, которые злословили о ней, особенно после того как закончилась война и жизнь понемногу стала налаживаться. Скоро они вернутся в Милан, а там Анна подрастет и пусть уже сама решает, стыдиться ли ей того, что она дочь экономки. И все-таки она убедила Чезаре поспешить с переездом семьи в Милан. Девочка чувствовала себя хорошо, она окрепла, и не было больше причины оставаться у моря.
За несколько дней до отъезда Сильвия и ее подружки возобновили свою охоту за «дочерью служанки». Они опять стали подтрунивать над ней и довели до слез и ожесточения.
— Я ничего не говорю про твоего отца, — подбоченившись, как делала бабушка Вера, крикнула она Сильвии. — Я знать не хочу, кто твой отец. Но я знаю моего.
— Ну конечно, — возразила Сильвия, — теперь беги к своему папочке и нажалуйся. Это ты от матери научилась ябедничать?
— Это ты ябеда. А я не ябеда, — топнула ногой Анна. — Сейчас я маленькая, но ты еще у меня поплачешь, Сильвия де Каролис. Я тебя все-таки убью.
Девочки замолчали, а Сильвия отступила от нее — такая в зеленых глазах Анны промелькнула уверенность и решимость.
— После переговоров в Панмунхоне наконец-то, наверное, установят перемирие, — сказал американец, отхлебывая виски с содовой. У него было решительное и симпатичное лицо ковбоя, короткая стрижка и честные глаза славного американского парня из хорошей семьи. Его звали Хилари, он был из Атланты, штат Джорджия, и блестяще играл в теннис. Но война была червем, который точил его душу. — Я пошел добровольцем, — сказал он. — И провел там два года. Это было ужасно.
— Конечно, — откликнулся его друг, настроенный, казалось, на совершенно другую волну. — Война всегда ужасна.
— Нет, Арриго, ты не можешь этого понять, — настаивал американец.
Они сидели в элитарном теннисном клубе в Монце и говорили по-английски, потягивая виски с содовой в тени векового дуба, который защищал их от горячего июньского солнца.
— У нас тут тоже была война, — заметил с улыбкой граф Арриго Валли ди Таверненго. Он был на несколько лет старше своего друга из Джорджии и происходил из старинной болонской семьи — один из его предков был другом Наполеона.
— Но ты же меня не слушаешь, — с досадой воскликнул американец.
— Как это не слушаю? Я тебе даже отвечаю. — Он разговаривал с другом, но его большие темные глаза, осененные длинными ресницами, не отрываясь, следили за грациозной девушкой, которая на соседнем корте играла в теннис. Не столько ее игра привлекла внимание Арриго или ее стройные ноги и тонкая талия, сколько свет двух невероятно зеленых глаз, которые, казалось, меняли цвет, когда теннисистка, чтобы отбить мяч, поворачивалась в его сторону.
— Ах вот оно что! — воскликнул американец, хлопнув себя по лбу рукой. — А я-то, дурак, говорю с тобой о серьезных вещах.
— Если хочешь, мы можем поговорить еще о конце Сталина и убийстве Берии, — иронически ответил Арриго. — Тоже свежие новости.
— Ты ничего не принимаешь всерьез, — махнул рукой Хилари. — Постарайся хоть не забыть, что на следующей неделе мы приглашены в Рим к Кларе Бут.
— Эта дата вписана в мою память золотыми буквами, — успокоил его Арриго, положив руку на сердце подобно американскому президенту, когда тот слушает национальный гимн. Ему и в самом деле было бы лестно познакомиться с Кларой Бут Льюис, обращенной в католичество епископом Фултоном Шином, послом Соединенных Штатов в Италии.
— А пока что поедаешь глазами эту аппетитную малышку, — снова поддел его Хилари.
— Ах, то, что нам ласкает глаз, то, без сомненья, не про нас, — ответил ему в рифму Арриго.
— Шекспир? — усмехнулся друг.
— Нет, Арриго Валли ди Таверненго. — Он говорил, продолжая смотреть в сторону девушки, пытаясь поймать взгляд ее неотразимых зеленых глаз. — Шекспир был великий поэт, но он не слишком заботился о правдоподобии. Его Джульетта и Офелия были не старше ее, когда умерли от любви.
— Подача у нее хорошая. Из нее могла бы получиться отличная теннисистка, — с видом знатока заметил американец.
— Думаю, что ей уготовлено другое будущее, — сказал Арриго, намекая, что он знает кое-что.
Американец сделал еще один глоток виски.
— Похоже, что ты ждешь от меня этого вопроса. Пожалуйста: кто она такая?
— Это Анна Больдрани.
— Дочь этого великого финансиста?
— Именно она.
— Станет шлюшкой, как и все эти богатенькие девочки.
Передвигаясь по площадке, Анна отбивала мячи больше по привычке, чем по необходимости. Она старалась играть так, чтобы не терять из виду двух молодых людей, которые разговаривали и пили виски под большим дубом, и когда по ходу игры она вынуждена была поворачиваться, то чувствовала на себе взгляд больших темных глаз одного из них, красивого смуглого парня, с аристократической внешностью.
Когда, закончив партию, она прошла перед Хилари и Арриго, направляясь в душ, она приняла неестественно строгий вид и все больше ощущала себя в плену этого томного горячего взгляда, который вызывал у нее никогда прежде не испытанное беспокойство. По ее изящному стройному телу пробежала легкая дрожь, хотя она давно уже привыкла к оценивающим и любопытным взглядам людей своего круга и могла даже представить себе комментарии, которые произносились у нее за спиной. Ни для кого не было секретом происхождение Анны. Но дочь Чезаре Больдрани была недосягаема. Несколько месяцев назад ей исполнилось тринадцать, но она казалась старше своего возраста. Несмотря на то, что она была избалована и обласкана влиятельнейшими в стране людьми и сознавала, что принадлежит к самому избранному обществу, она не отказывалась от своего происхождения и гордилась своей матерью, которая продолжала жить скромно, чуждая этому миру, довольная тем, что взирает издалека за уверенным взлетом дочери.
