Оглядев серебряный поднос, на котором, словно в витрине колбасного магазина, были разложены широкие круги ростбифа, Анна отрицательно покачала головой и поблагодарила улыбкой. Слуга в белой куртке и белых перчатках сделал шаг в сторону, продолжая свой обход.
Мария, которая по старинной своей привычке, даже когда за столом были гости, время от времени уходила на кухню, тут же встревожилась.
— Что с тобой, мое сокровище? Тебе нехорошо? — Люди ее поколения привыкли связывать плохой аппетит с какими-то неладами в здоровье.
— Ничего, все в порядке, мама, — ответила девушка.
— Может, чего-нибудь другого? — озабоченно предложила мать. Анна спокойно посмотрела на нее.
— Я не могу превратиться в бездонную бочку, только чтобы доставить тебе удовольствие, мама.
— Да, конечно, — прошептала Мария, — но мне кажется, ты бледна. — В тридцать три года она все еще была красива, но цвет ее лица утратил свою былую свежесть, казалось, она израсходовала свою жизненную силу в тяжелые годы войны.
— Да нет, мама. Я в отличной форме. — Это была не совсем обычная фраза для нее, и отец это тут же почувствовал.
— Кто тебе это сказал? — спросил он, поднимая глаза на дочь.
— Да так, одна старая подруга. — Анна сделала глоток минеральной воды из бокала и по-детски загляделась на себя в блестящей полости серебряной ложки, в которой сверкнуло ее забавно деформированное изображение. Был вечер, окна были открыты, и с Форо Бонапарте доносился шум уличного движения, который за последние годы заметно усилился.
— В твоем возрасте, — добродушно заметил Чезаре, — должно быть, нередко случаются встречи со старыми подругами.
— Просто так говорится «старые», — отпарировала Анна, которая уловила легкую отцовскую насмешку и имела наготове ответ. — Мы, конечно, не прошли бок о бок всю войну, но у нас было несколько месяцев своих военных действий. Друг против дружки, естественно.
— Я ее знаю? — Чезаре едва заметным жестом остановил слугу, наливавшего вино. Он не любил оставлять еду на тарелке и вино в стакане.
— Это Сильвия де Каролис, — небрежно бросила Анна.
— Та приставала, которая заставляла тебя поплакать в первом классе? — Его голубые глаза на мгновение сверкнули, но тут же мягкая улыбка стерла неприязнь. — Воображаю, сколько воды утекло за восемь лет.
— Глупость и подлость неизлечимы, папа. Со временем они проявляются даже сильнее. — Ей нравилась эта сентенция, которую она впервые услышала от него самого.
— Цитируешь своего отца?
— Раз цитируют классиков, значит, можно цитировать и отца.
— Короче, — с ломбардской практичностью сказал он, — чего ты хочешь от меня?
Зеленые глаза Анны заблестели от любопытства.
— Папа, кто такие де Каролис в Милане? — В высшем свете достоинства вещей и людей измерялись только престижем и властью. И одно влияло на другое.
— Отец Сильвии отличный издатель, но плохой делец.
— В каком смысле?
— В каком смысле, — повторил Чезаре. — В том смысле, что он ставит сети слишком высоко. Работает для потомства и для искусства, а это не гарантирует коммерческого успеха.
— Однако его книги очень хороши. — Анна вспомнила прекрасные издания, альбомы с репродукциями великих художников, которые занимали целую полку в ее библиотеке.
— Люди покупают вещи не потому, что они действительно хороши, а просто потому, что они им нравятся. Дома, мебель, автомобили, книги: или ты чувствуешь веление времени, потребу дня, или закрывай свою лавочку.
— Они издают и газету? — спросила она, словно знала ответ.
— Да, женская газета. «Персоналита«— так она, кажется, называется. Надеюсь, тебе не взбрело на ум сделаться журналисткой? — спросил он встревоженно.
— Нет, папа. А ты, почему ты сам не купишь газету? — Анна собрала со стола крошки и по детской привычке положила их в рот.
— Дешевле покупать журналистов, если ты не разбираешься в этой кухне. Всегда есть кто-то, кого можно купить. А ремесло издателя требует таланта, но главное, компетентности и удачи. Это фортуна. В противном случае оказываешься должником.
— Как у де Каролисов? — Она взяла нарцисс из вазочки в центре стола и вдохнула его аромат.
— Ну да. — Любопытство дочери начинало вызывать у него подозрения.
— Но ты в самом деле уверен, что они в долгах?
— У меня тесные отношения с их банком, и я знаю, что говорю. Правда, до сих пор они вели себя корректно. Это люди, которым везет с рождения. Жена из богатой семьи. У них прекрасное поместье в Верчелли. Ну что, ты удовлетворена? — спросил Чезаре, вставая из-за стола. — Полностью, ваша честь, — в тон ему ответила Анна. Мария не слышала их разговора — она в это время исчезла на кухне. — Я только хотела понять, отчего эта Сильвия напускает на себя такую спесь.
Итак, значит, отец Сильвии был должником ее отца, и тот мог бы припереть его к стенке в любой момент.
— Пап, — остановила она его, когда он уже направлялся в гостиную, куда Мария должна была подать кофе. — Ты слышал что-нибудь о графах Валли?
— Каких именно Валли?
— Я дальше не помню.
— Если ты имеешь в виду Валли ди Таверненго, — помог ей Чезаре, — это виноделие. Знаменитая фамилия. Прочное состояние.
— Ага. — Она почувствовала зависть к Сильвии, которая выходит замуж, такая подлая, за человека известного, да еще и удачливого, красавца с темным горячим взглядом, который так ее взволновал.
— Что «ага»?
— Арриго Валли ди Таверненго — это жених Сильвии, — призналась она.
— Поздравляю, — сказал Чезаре, глядя на нее ироничным и несколько двусмысленным взглядом. — Или нет?..
— Для меня, — сказала она, нежно беря его под руку и направляясь вместе с ним в гостиную, — это просто маленькое любопытство. Представь себе.
— Спроси у Пациенцы, — посоветовал он. — Нет ни одной любовной интрижки, скрытой или явной, о которой бы он не знал. Как ему удается следить за всеми этими любовными историями и одновременно за своими делами, для меня остается великой тайной.
— Прекрати, Станис! — сказала Анна, резко обернувшись к барону и окинув его холодным взглядом своих зеленых глаз. — Твое поведение непереносимо. — В девятнадцать лет она была завораживающе красива, некое подобие вулкана, одетого льдом.
Барон покорно улыбнулся. Безнадежно влюбленный, он смирился с непреклонным характером своей возлюбленной, но не терял еще надежды.
— Ты так прекрасна, моя дорогая, даже когда сердишься. — Его хриплый голос был полон желания.
