Светлана Демидова - Любовь к роковым мужчинам

– Когда мы встретимся еще раз?

Манька-Прокуратура обходила свои небольшие владения. За зданием той самой городской прокуратуры, которой женщина была обязана своим прозвищем, расположился грязноватый дворик. Его центральным объектом являлась плохо заасфальтированная площадка с контейнерами для мусора. Приятели Маньки, с которыми она иногда делилась своей добычей или выпивала, сидючи на ступеньках, ведущих в подвал дома, что стоял напротив прокуратуры, незатейливо шутили: в контейнерах находится мусор мусоров. На самом деле не только прокуратура сваливала в них свой хлам, но еще и обитатели трех домов, которые образовывали дворик. В одном из них находилась мастерская по изготовлению деревянных сувениров в русском народном стиле. Работники мастерской относили в помойные контейнеры собственный брак и некондицию, например, ложки с трещинами и щербинами, разделочные доски с дырами от сучков и некрасивыми разводами. Манька-Прокуратура первым делом всегда проверяла, нет ли в помойке отходов сувенирной мастерской, и выбирала все до последней деревяшки. Свои находки она относила на площадь, где властями было выделено место для постоянной выставки картин городских художников и изделий прикладников. Один из них, по имени Валера, всегда охотно покупал почти все, что она приносила. Доски с дырками он так искусно расписывал, что покупатели были уверены: отверстия сделаны специально для придания изделию пущего шика. Он использовал и ручки от щербатых ложек, перетачивая их в изящные шпильки для волос. Валера охотно брал даже треснувшие шкатулки. Их он специальным образом старил, превращая чуть ли не в антиквариат. Конечно, платил Валера Прокуратуре немного, хотя сам выручал приличные суммы. Поначалу она злилась, пыталась торговаться, но Валера ни на какие торги не шел, а кроме него, никто брак деревянной мастерской у Маньки не покупал.

Свой дворик с такой прибыльной помойкой Прокуратура ревниво охраняла. Конечно, одна она не смогла бы защитить его от мужичья. Даже самые спившиеся бомжи были, конечно, от природы сильнее ее. Но она имела приятеля по кличке Сифон, которого бомжевая братва побаивалась. Когда-то, в лучшие свои времена, Андрей Сифонский занимался боевыми искусствами и до сих пор сохранил широкие плечи и горделивую осанку. Кроме того, два бомжа, «курирующие» помойку в соседнем дворе, были частыми гостями Прокуратуры: именно они выпивали с ней на подвальных ступеньках в отсутствие Сифона и всегда могли защитить ее и помойные баки.

Утро того дня, который опять перевернул с ног на голову уже устоявшуюся жизнь Маньки, ничего особенного не предвещало. Они с Сифоном вылезли через подвальное окно заколоченного двухэтажного деревянного дома, который несколько лет ветшал в одном из дворов, окруженный типовыми многоэтажками. Его давно собирались снести, но городская администрация почему-то медлила. Прокуратуре, которая тогда еще не носила своего звучного прозвища, это было только на руку. Дом она знала как свои пять пальцев, потому что прожила там в квартире на первом этаже первые восемнадцать лет своей жизни. В поисках пропитания Манька, давно и напрочь забывшая прошлую жизнь, случайно набрела на него в те времена, когда богатая помойка с бракованными изделиями сувенирной мастерской еще не являлась ее неоспоримой вотчиной. Она не сразу решилась в нем поселиться, так как он начал пробуждать ненужные воспоминания, но уж когда решилась, вообще запретила себе о чем-либо вспоминать. Она давно научилась так жить – без воспоминаний. Об этом доме Манька подумала, когда они с Андрюхой Сифоном решили объединиться для сожительства. А действительно, почему бы не зажить, как говорится, своим домом! Двухэтажным доминой! Разве не здорово? А то, что когда-то в нем происходило, уж быльем поросло!

Манька обошла дом своего детства и юности, очень внимательно разглядывая доски и щиты, которыми были заколочены окна, поскольку вдруг окончательно поняла, что жить желает только в нем, до тех самых пор, покуда его все же не снесут. Доски на одном из подвальных окон показались ей неплотно пригнанными. И действительно, как только она, поднатужившись, посильнее дернула, отошли сразу две доски, открыв дыру, в которую худющая Манька пролезла совершенно запросто. Наверняка пролезет и Сифон, тоже здорово сдавший за последнее время.

В подвале было сыро и холодно, но бомжиха вовсе не собиралась в нем оставаться. Подвальная дверь, скособочившись, висела на одной петле, открывая выход на лестницу. Манька поднялась по пыльным замусоренным ступеням на первый этаж и остановилась напротив двери в квартиру собственных родителей. Она была убеждена, что ничто на этом свете больше не сможет ее не только растрогать, но даже вызвать малейшее волнение, но жестоко ошиблась. У нее непривычно перехватило горло, когда она вспомнила, как отец обивал коричневым дерматином дверь, чтобы не так сквозило с улицы. Этот самый дерматин, выгоревший и истончившийся от времени до состояния пергамента, висел на дверях длинными клочьями, будто его рвала когтями гигантская кошка. Манька, к собственному удивлению, поймала себя на мысли, что с большим удовольствием оторвала бы той кошке ее гнусные когтистые лапы.

Дверь в квартиру оказалась не заперта. Манька осторожно приоткрыла ее и просочилась в щель, будто боялась, что если откроет настежь, то из квартиры вырвется на свободу дух прошлой, вполне счастливой жизни, и она не сумеет его впитать в себя, насладиться им и запомнить навсегда. Ей уже хотелось, чтобы горло еще раз перехватило, и посильней, до слез. Что-то она давно не плакала, а ведь всем известно – со слезами уходит часть боли. А разве у нее есть какая-то боль? Казалось, что никакой нет. А в тот момент Манька вдруг отчетливо поняла, что она вся и есть боль, да и родилась вовсе не от женщины, а от боли... Боль от боли... стремящаяся к боли...

Квартира оказалась мертва. Никакому счастливому духу прежней жизни, если таковой и существовал, абсолютно нечего было делать в этой пустой деревянной коробке, разделенной на отсеки. Даже посеревшие обои Манька не узнавала. То ли родители заклеили другими старые обои с серебристыми виньетками по розовому полю, то ли это сделали новые жильцы, которые, возможно, поселились здесь после родителей. О родительской судьбе Манька не знала абсолютно ничего, и это ее по-прежнему не беспокоило. И опустившуюся женщину, бродившую по полу, хрустящему осколками стекол и всяческими обломками, опять покинула боль. Она расхотела плакать и, что самое главное, вспоминать. Бомжам нельзя жить воспоминаниями. Им надо жить сегодняшним днем, иначе можно упустить момент, который наполнит их желудки или карманы или позволит выспаться в относительном тепле и спокойствии.