— Но папа! — Мне становится нехорошо. — Как же школа?
— Это только на время. Через год вернешься.
— Так не бывает, папа. В школу не возвращаются.
— Возвращаются. Я поговорю с учителем.
Если папа решил, его невозможно переубедить. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Выбегаю из дома, хочу спрятаться от всех. Мне надо побыть одной. Я никогда не стану учительницей. Мои мечты рухнули, и все из-за этой дурацкой фермы! Хоть бы папа ее продал! Тогда мы бы переехали в город и стали жить по-человечески, как все!
Когда мы с Еленой сворачиваем на Фронт-стрит, до нас доносится гул швейных машин из открытых окон фабрики.
— Нелла!
Это Четти машет нам, стоя у ворот. Мы подбегаем к ней и все вместе входим в здание.
— Эльмира, начальница цеха, отправляет тебя в закройный цех, — сообщает мне Четти.
— А меня? — спрашивает Елена.
— Тебя в гладильный.
— Самый жаркий месяц года, а мне работать в гладильном цеху!
— Я пойду вместо тебя, Елена, — говорю я. — А ты иди в закройный.
Главный зал фабрики — огромное помещение с рядами швейных машин на низких деревянных столах. Швеи сидят на железных стульях на колесиках, позволяющих им не вставая перемещаться по залу. В воздухе висит густая серая пыль.
Женщины нажимают на педали, их ловкие руки направляют ткань под иглой, строчка ложится на ткань, после чего нить отрывается и изделие передается следующей швее, которая притачивает другую деталь. Я глубоко вздохнула и тут же пожалела об этом. Мне в нос попадает пыль, я громко чихаю. Роюсь в карманах в поисках носового платка, и тут кто-то подает мне чистый и выглаженный красный платок.
— Спасибо, — говорю я и чихаю.
— К пыли привыкнешь, — утешает мужской голос.
Я складываю платок и протягиваю ему.
— Нет, нет, оставь себе, — смеется он.
Ему лет восемнадцать. Его темные итальянские глаза как будто видят меня насквозь. Я смотрю на его длинный и прямой барийский нос, и мне вспоминаются фотографии папиных друзей из Италии.
— Мисс Кастеллука? — Эльмира Клементс улыбается, но при этом губы у нее плотно сжаты. Ее круглое лицо, маленький рот и крошечный нос выдают в ней валлийку. На вид ей лет двадцать пять. — Ты должна быть в закройном цеху, — говорит она.
— Можно я поменяюсь со своей сестрой Еленой?
— Мы распределяем назначения по жребию. Тебе повезло — достался закройный. Ты точно хочешь поменяться? Никто не хочет работать в гладильном.
— Да, я уже решила.
Я пытаюсь выдавить из себя улыбку. По мне так: что закройный, что гладильный — все это одинаково ужасно, раз я не могу ходить в школу. И поэтому мне все равно, даже если достанется самая тяжелая работа. Я иду за мисс Клементс. В гладильном цехе оглядываю своих коллег — только мужчины.
Один из них протягивает мне фартук:
— Возьми.
Я завязываю веревочки.
— Я Фредерико, — представляется он. Этот человек гораздо старше меня, и мне неловко называть его по имени.
— Мистер Фредерико?..
— Фредерико Альбанес. Но «мистеры» тут ни к чему, мы все здесь равны.
Он улыбается.
— Если мы вместе работаем, это еще не значит, что можно забыть о вежливости, мистер Альбанес.
Продолжая улыбаться, он отводит меня на мое рабочее место. В огромном ящике лежат тюки с готовыми блузками. Я развязываю один из тюков и надеваю блузку на манекен. Мистер Альбанес дает мне трубку, из которой идет горячий пар. Показывает, как надо гладить, чтобы не прожечь ткань и чтобы блузка не отсырела. Если держать трубку под нужным углом, ткань разглаживается. Но трубку держать неудобно. Как только я беру ее в руку, пар тут же обжигает мне запястье.
— Осторожнее. Постепенно наловчишься.
Мистер Альбанес смотрит, как я разглаживаю следующую блузку.
— Быстрее, — говорит он.
Вскоре я вхожу в ритм. Постепенно привыкаю к трубке и начинаю работать быстрее. Раздается гудок — обеденный перерыв. Гул машин стихает, рабочие расходятся, побросав свои дела. Я хочу покончить с глажкой блузки.
— Не надо, — советует мистер Альбанес, — всегда пользуйся временем для отдыха.
«Как странно, — думаю я, выходя вместе с другими рабочими, — в школе занятия в сверхурочное время только поощрялись. Значит, на фабрике не так: надо делать только то, что положено, и ничего лишнего».
Я беру свою корзинку с обедом и выхожу на поле позади фабрики. Поддеревом вижу Четти и Елену.
— У нас пятнадцать минут, — сообщает мне Четти.
— Мне так неудобно, что ты оказалась в гладильном. — Елена смотрит на меня.
— Правда, закройный тоже не сахар, — замечает Четти.
— Что у тебя с рукой? — Елена разглядывает мой ожог.
— Трубка с паром капризничала. — Я пожимаю плечами. Ни за что не буду жаловаться! Надеюсь, что моя первая зарплата станет неплохим утешением. — А как там в закройном?
— Пыльно. Я все время чихаю, — жалуется Елена, откусывая сандвич.
И тут я вспоминаю о том вежливом молодом человеке.
— Один рабочий отдал мне свой платок.
— Что за рабочий? Как он выглядит?
Я оглядываю людей на поле, но его среди них не вижу.
— Его тут нет. У него черные волосы.
Четти развеселилась:
— Как и у всех итальянцев в Розето!
— Ладно. У него важный вид и ямочка на подбородке.
— Франко! — со смехом догадывается Четти. — Франко Цоллерано! Он механик. И очень умный.
— Ага. На фабрике вообще работают очень умные люди, — ядовито замечаю я.
— Молчала бы! Мы-то тоже тут работаем.
— Я не нас имела в виду.
— Поработав на фабрике неделю, я могу дать тебе совет: лучше измени свое мнение о рабочих. Тут все бок о бок, и твое отношение сразу станет заметно. Так что, если не хочешь потерять работу, подумай хорошенько.
Четти ни разу меня ни в чем не упрекала. И я понимаю, что она права. Нет ничего хуже снобизма.
Раздается гудок, и рабочие возвращаются на свои места.
В четыре часа мы все выстраиваемся в очередь, чтобы отметить рабочий день. У меня все тело ломит.
— Ты молодец, — говорит мистер Альбанес.
— Старалась, — пытаюсь улыбнуться я.
— Скоро будешь делать в два раза больше.
Я хотела развернуться и сказать ему, что это невозможно. Я работала так быстро, что не успевала считать, сколько блузок выгладила. Как можно работать еще быстрее!
Каждую неделю Ассунта получает письмо от Алессандро. Состояние его отца оказалось гораздо хуже, чем он предполагал.
— Он должен быть со мной, — настаивает Ассунта. Она сделала рождественский венок из омелы и воткнула в него свечи.
